Александр Дюма - Сальватор. Том 2

    Александр ДЮМА

    Перевод с французского Т. Сикачевой.

    Оставшись один, капитан Берто по прозвищу Монтобанн, или Верхолаз, опустился на козетку, пригладил волосы, взбил бакенбарды. Потом положил ногу на ногу, облокотился о колено и, глубоко задумавшись, сидел до тех пор, пока Петрус, приподняв портьеру, не появился на пороге.

    Очевидно, бесшумное появление Петруса осталось не замеченным капитаном, так как тот по-прежнему сидел неподвижно, думая о своем.

    Петрус с минуту смотрел на него, потом кашлянул, желая привлечь к себе внимание.

    Капитан вздрогнул, поднял голову, широко раскрыл глаза, будто со сна, и посмотрел на Петруса, продолжая сидеть на козетке.

    – Вы желаете со мной поговорить, сударь? – спросил Петрус.

    – Голос! Голос точь-в-точь отцовский! – вскричал капитан, поднявшись и двинувшись молодому человеку навстречу.

    – Вы знали моего отца, сударь? – шагнув к нему, спросил Петрус.

    – И походка отцовская! – снова закричал капитан. – Знал ли я твоего отца… вашего отца? – прибавил он. – Еще бы, черт побери!

    Капитан скрестил на груди руки.

    – Ну-ка, посмотри на меня! – приказал он.

    – Я и так на вас смотрю, сударь! – удивился Петрус.

    – Вылитый отец в молодости, – продолжал капитан, с любовью разглядывая молодого человека, буквально поедая его глазами. – Да, да, и если кто-нибудь вздумает уверять меня в обратном, я скажу, что он лжец. Ты как две капли воды похож на отца. Обними же меня, мой мальчик!

    – С кем имею честь говорить? – спросил Петрус, все больше изумляясь виду, тону и фамильярным манерам незнакомца.

    – С кем ты говоришь, Петрус? – продолжал капитан, распахнув объятия. – Ты на меня смотрел и так и не узнал? Правда, – печально прибавил он, – когда мы виделись в последний раз, ты был вот такой!

    И капитан показал, каким должен был быть Петрус лет в пять или шесть.

    – Признаюсь вам, сударь, что понимаю не больше прежнего, несмотря на новые сведения, которые вы только что сообщили… нет… я вас не узнаю…

    – Это простительно, – добродушно промолвил капитан. – Однако я бы предпочел, чтобы ты меня узнал, – прибавил он с грустью, – второго отца обычно не забывают.

    – Что вы имеете в виду? – пристально глядя на моряка и начиная догадываться, с кем имеет дело, сказал Петрус.

    – Я имею в виду, неблагодарный, – отвечал капитан, – что война и тропическое солнце, должно быть, сделали свое дело, раз ты не узнаешь крестного отца.

    – Вы – друг моего отца, Берто по прозвищу Верхолаз, которого он потерял из виду в Рошфоре и с тех пор никогда не видел?

    – Ну да, черт возьми! Наконец-то догадались, тысяча чертей и преисподняя! Не сразу вы сообразили! Обними же меня, Пьер, мальчик мой! Тебя, как и меня, зовут Пьер, потому что имя тебе дал я.

    Эта истина была неоспорима, хотя имя, полученное молодым человеком при крещении, со временем несколько видоизменилось.

    – С удовольствием, крестный! – улыбнулся Петрус.

    Капитан распахнул объятия, и Петрус с юношеским пылом бросился ему на грудь.

    Капитан обнял его так крепко, что едва не задушил.

    – Ах, черт побери, до чего хорошо! – воскликнул капитан.

    Он отстранился, не выпуская, однако, Петруса из рук.

    – Вылитый отец! – повторил он, с восхищением разглядывая молодого человека. – Твоему отцу было столько же лет, сколько тебе сейчас, когда мы познакомились… Нет, нет, я напрасно пытаюсь относиться к тебе с предубеждением, нет, черт побери, он не был так красив, как ты. Твоя мать тоже внесла свою лепту, милый Пьер, и этим ничуть тебе не напортила. Глядя на твое юное лицо, я и сам чувствую себя лет на двадцать пять моложе, мальчик мой. Ну садись, дай на тебя наглядеться.

    Вытерев глаза рукавом, он усадил Петруса на канапе.

    – Надеюсь, я тебя не стесняю, – сказал он, прежде чем сесть самому, – ты сможешь уделить мне несколько минут?

    – Да хоть весь день, сударь, а если бы я даже был занят, я отложил бы все свои дела.

    – "Сударь"!.. Что значит "сударь"? Да, культура, город, столица. В деревне ты звал бы меня просто крестным Берто.

    Вы – caballero¹, и называете меня "сударем".

    Капитан вздохнул.

    – Ах, если бы твой отец, мой бедный старый Эрбель, знал, что его сын говорит мне "сударь"…

    – Обещайте, что не расскажете ему об этом, и я буду называть вас просто крестным Берто.

    – Вот это разговор! Ты должен меня понять, я же старый моряк. И потом, я должен говорить тебе "ты": так я обращался даже к твоему отцу, своему капитану. Посуди сам: что будет, если такой мальчишка, как ты, – а ведь ты еще совсем мальчишка! – заставит меня говорить ему "вы".

    – Да я вас и не заставляю! – рассмеялся Петрус.

    – И правильно делаешь. Кстати, если бы мне пришлось обращаться к тебе на "вы", я не знаю, как бы я мог тебе сказать то, что должен сказать.

    – А вы должны мне что-то сказать?

    – Разумеется, дражайший крестник!

    – Ну, крестный, я вас слушаю.

    Пьер Берто с минуту смотрел на Петруса в упор.

    Сделав над собой видимое усилие, он выдавил из себя:

    – Что, мальчик, у нас авария?

    Петрус вздрогнул и залился краской.

    – Авария? Что вы имеете в виду? – спросил он. Вопрос застал его врасплох.

    – Ну да, авария, – повторил капитан. – Иными словами, англичане набросили абордажный крюк на нашу мебель?

    – Увы, дорогой крестный, – приходя в себя и пытаясь улыбнуться, отозвался Петрус. – Сухопутные англичане еще пострашнее морских!

    – Я слышал обратное, – проговорил с притворным добродушием капитан, – похоже, меня обманули.

    – Тем не менее, – выпалил Петрус, – вы должны все знать:

    я отнюдь не из нужды продаю все свои вещи.

    Пьер Берто отрицательно помотал головой.

    – Почему нет? – спросил Петрус.

    – Нет, – повторил капитан.

    – Уверяю вас…

    – Послушай, крестник! Не пытайся заставить меня поверить в то, что если молодой человек твоих лет собрал такую коллекцию, как у тебя, эти японские вазы, голландские сундуки, севрский фарфор, саксонские статуэтки – я тоже любитель антиквариата, – то он продает все это по доброй воле и от нечего делать!

    – Я и не говорю, капитан, – возразил Петрус, избегая слова "крестный", казавшегося ему нелепым, – что продаю все по доброй воле или от нечего делать, но никто меня не вынуждает, не заставляет, не обязывает это делать, во всяком случае сейчас.

    – Да, иными словами, мы еще не получили гербовой бумаги, суда еще не было. Это полюбовная распродажа во избежание распродажи вынужденной: меня не проведешь. Крестник Петрус – честный человек, который готов скорее переплатить своим кредиторам, нежели облагодетельствовать судебных исполнителей. Но я остаюсь при своем мнении: ты потерпел аварию.

    – Если смотреть с вашей позиции, признаюсь, в ваших словах есть доля истины, – произнес Петрус.

    – В таком случае, – заметил Пьер Берто, – счастье, что меня занесло сюда попутным ветром. И вела меня сама Пресвятая Дева Избавления.

    – Не понимаю вас, сударь, – молвил Петрус.

    – "Сударь"! Ну на что это похоже?! – вскричал Пьер Берто, поднимаясь и оглядываясь по сторонам. – Где тут "сударь" и кто его зовет?

    – Садитесь, садитесь, крестный! Это просто lapsus linguoe².

    – Ну вот, ты заговорил по-арабски, а я как раз этого-то языка и не знаю. Черт побери! Говори со мной по-французски, по-английски, по-испански, а также на нижнебретонском, и я тебе отвечу, но только не на этой абракадабре, я не знаю, что это значит.

    – Я вас всего-навсего попросил сесть, крестный.

    Петрус подчеркнул последнее слово.

    – Я готов, но при одном условии.

    – Каком?

    – Ты должен меня, выслушать.

    – С благоговением!

    – И ответить на мои вопросы.

    – С твердостью.

    – В таком случае я начинаю.

    – А я слушаю.

    Что бы ни говорил Петрус, капитан сумел разбудить его любопытство, и теперь он приготовился слушать во все уши.

    – Итак, – начал капитан, – у твоего отца, стало быть, ни гроша? Это и неудивительно. Когда мы с ним расстались, он был на грани разорения, а его преданность императору помогла ему лишиться состояния быстрее, чем рулетка.

    – Да, верно, именно из-за преданности императору он и лишился пяти шестых своего состояния.

    – А последняя, шестая часть?

    – Почти полностью ушла на мое образование.

    – А ты, не желая окончательно разорять несчастного отца, но мечтая жить барином, наделал долгов… Так? Отвечай!

    – Увы!..

    – Прибавим к этому какую-нибудь любовь, желание блеснуть в глазах любимой женщины, проехать перед ней в Булонском лесу на красивой лошади, явиться вслед за ней на бал в изящном экипаже?

    – Невероятно, крестный, какой у вас острый взгляд моряка!

    – Чтобы стать моряком, друг мой, необходимо еще быть великодушным.

    Мы поистине несчастны:

    Мы рабы своей любви!

    – Как, крестный?! Вы знаете наизусть стихи Шенье?

    – Почему нет? В молодости я приехал в Париж, потому что хотел увидеть господина Тальма. Мне сказали: "Вы прибыли вовремя, он играет в трагедии господина Шенье „Карл Девятый“.

    Я сказал: "Посмотрим „Карла Девятого“. Во время представления происходит стычка, появляется полицейский, меня уводят в участок, где я остаюсь до следующего утра. Утром мне говорят, что ошиблись, и выставляют за дверь. В результате я уезжаю, чтобы вернуться в Париж лишь тридцать лет спустя. Я спрашиваю, как поживает господин Тальма: „Умер!..“ Я полюбопытствовал, где теперь идет „Карл Девятый“: „Запрещен начальством!..“ „Ах, дьявольщина! – сказал я. – А мне бы так хотелось досмотреть конец „Карла Девятого“, ведь я успел увидеть только первый акт“. „Невозможно, – отвечают мне. – Однако, если желаете прочесть, нет ничего проще“. – „Что для этого необходимо?“ – „Купите книгу!“ И действительно, это оказалось несложно. Я вхожу к книготорговцу. „У вас есть Шенье?“ – „Да, сударь, пожалуйста“. – „Ладно, – думаю я, – прочту это у себя на корабле“. Возвращаюсь на борт, открываю книгу, ищу: нет трагедии!

    Одни стихи! Идиллии, мадригалы мадемуазель Камилле. Черт возьми, у меня на борту библиотеки нет, я и прочел моего Шенье, потом перечитал – вот как вышло, что у меня неосторожно вырвалась цитата. Только я оказался одурачен: я купил Шенье, чтобы прочесть "Карла Девятого", а у него такой пьесы, похоже, вообще не было. Ах, эти книготорговцы! Вот флибустьеры!

    – Бедный крестный! – рассмеялся Петрус. – Торговцы ни при чем.

    – Как это – ни при чем?

    – Это ваша ошибка.

    – Моя?

    – Да.

    – Что ты хочешь сказать?

    – Трагедию "Карл Девятый" написал Мари-Жозеф Шенье, член Конвента. А вы купили книгу поэта Андре Шенье.

    – Ага! Ага! Ага! – воскликнул капитан на все лады.

    Вдруг он глубоко задумался, потом продолжал:

    – Вот все и разъяснилось, но книготорговцы все равно флибустьеры!

    Видя, что крестного не переубедить, и не имея оснований защищать эту почтенную гильдию, Петрус решил не упорствовать и стал ждать, когда Пьер Берто вернется к прежней занимавшей его теме разговора.

    – Итак, мы остановились на том, – сказал моряк, – что ты наделал долгов. Так, крестник Петрус?

    – Мы действительно остановились на этом, – подтвердил молодой человек.

    На мгновение воцарилась тишина. Пьер Берто пристально посмотрел на крестника, словно хотел увидеть его насквозь. – И какие у нас долги… хотя бы приблизительно?

    – Приблизительно? – усмехнулся Петрус.

    – Да. Долги, мой мальчик, все равно что грехи, – назидательно произнес капитан, – никогда не знаешь точной цифры.

    – Я тем не менее знаю, сколько задолжал, – возразил Петрус.

    – Знаешь?

    – Да.

    – Это доказывает, что ты человек аккуратный, крестник.

    Ну и сколько?

    Пьер Берто откинулся в кресле и, помаргивая, стал вертеть большими пальцами.

    – Мои долги составляют тридцать три тысячи франков, – объявил Петрус.

    – Тридцать три тысячи! – вскричал капитан.

    – Ага! – хмыкнул Петрус, которого начинали забавлять оригинальные выходки его второго отца, как величал себя моряк. – Вы полагаете, что сумма непомерно огромная?

    – Огромная?! Да я не могу взять в толк, как ты до сих пор не умер с голоду, бедный мальчик!.. Тридцать три тысячи франков! Да если бы мне было столько же лет, сколько тебе, и я жил на суше, я задолжал бы в десять раз больше. Да это сущая безделица по сравнению с долгами Цезаря!

    – Ни вы, ни я – не Цезарь, дорогой мой крестный. Так что, если позволите, я останусь при своем мнении: сумма огромная.

    – Огромная! Да ведь у тебя по сотне тысяч франков в каждом волоске твоей кисти! Ведь я видел твои картины, а я в живописи разбираюсь: я видел и фламандцев, и итальянцев, и испанцев. Ты – художник, у тебя отличная школа.

    – Не надо громких слов, крестный! – заскромничал Петрус.

    – А я тебе говорю, что у тебя отличная школа, – продолжал настаивать моряк. – А когда человек имеет честь быть великим художником, он не станет писать хуже из-за долга в тридцать три тысячи франков. Это точная цифра. А сам талант представляет собой миллионный капитал, какого черта! Кроме того, по закону, введенному господином де Виллелем, тридцать три тысячи франков составили бы как раз ренту с миллиона.

    – Ну, крестный, я должен вам сказать нечто очень важное, – перебил его Петрус.

    – Говори, крестник!

    – Вы чертовски остроумны!

    – Пфф! – только и сказал Пьер Берто.

    – Не морщитесь, я знаю весьма порядочных людей, которые были бы счастливы такой оценкой.

    – Писаки?

    – Ого? Опять недурно!

    – Ну, довольно пошутили! Вернемся к твоим долгам.

    – Вы настаиваете?

    – Да, потому что хочу сделать тебе предложение.

    – Касательно моих долгов?

    – Совершенно верно.

    – Слушаю вас. Вы необыкновенный человек, крестный, от вас всего можно ожидать.

    – Вот мое предложение: я прямо сейчас становлюсь твоим единственным кредитором.

    – Как, простите?!

    – Ты задолжал тридцать три тысячи франков, потому и продаешь мебель, картины, дорогие безделушки, так?

    – Увы! – смиренно проговорил Петрус. – Вернее не скажешь.

    – Я плачу тридцать три тысячи, и ты оставляешь себе мебель, картины, безделушки.

    Петрус серьезно посмотрел на моряка.

    – Что вы хотите этим сказать, сударь? – вскинулся он.

    – Кажется, я погладил своего крестника против шерсти, – проворчал Пьер Берто. – Прошу прощения, ваше сиятельство граф де Куртеней, я полагал, что разговариваю с сыном своего старого друга Эрбеля.

    – Да, да, да, – поспешил загладить свою резкость Петрус. – Да, дорогой крестный, вы говорите с сыном своего доброго друга Эрбеля. А он вам отвечает: занять тридцать три тысячи – еще не все, даже если берешь в долг у крестного; надобно знать, чем будешь отдавать.

    – Чем ты мне отдашь долг, крестник? Нет ничего проще:

    напишешь мне картину вот по этому эскизу.

    И он указал Петрусу на сражение "Прекрасной Терезы"

    с "Калипсо".

    – Картина должна быть тридцати трех футов в – длину и шестнадцати с половиной футов в высоту³, – продолжал он. – Ты изобразишь меня на палубе рядом с твоим отцом в ту минуту, когда я ему говорю: "Я буду крестным твоего первенца, Эрбель, и мы будем квиты".

    – Да куда же вы повесите этакую громадину?

    – У себя в гостиной.

    – Да вы ни за что не найдете дом с гостиной шириной в тридцать три фута.

    – Я прикажу выстроить такой дом специально для твоей картины.

    – Вы случаем не миллионер, крестный?

    – Если бы я был только миллионером, мальчик мой, – снисходительно отвечал Пьер Берто, – я купил бы трехпроцентные бумаги, получал бы от сорока до пятидесяти тысяч ливров ренты и с трудом перебивался бы с хлеба на воду.

    – Ох, ох, ох! – бросил Петрус.