- Ну что такое? - спросил барон, подходя к двери. - Вас спрашивают, сударь, - отвечал Касторин из-за двери, - вас ищут. - Да кто ищет? - Курьер. - От кого? - От герцога д'Эпернона. - Зачем? - По королевским делам. При этом магическом слове, которому нельзя было не повиноваться, Каноль с досадой отворил дверь и пошел с лестницы. Можно было слышать, как храпел Помпей. Курьер между тем вошел в гостиницу и ждал в зале. Каноль вышел к нему и, бледнея, прочел письмо Наноны. Читатель уже догадался, что курьер был Куртово, который уехал часов на десять позже Каноля и при всем своем усердии, мог догнать его не прежде, как на втором этапе. Каноль предложил курьеру несколько вопросов и убедился, что непременно нужно спешить с доставкою депеши. Он во второй раз прочел письмо Наноны и окончание его, где она называет себя сестрою барона, заставило его понять все, что случилось, то есть, что госпожа Лартиг выпуталась из дела, выдав Каноля за своего брата. Каноль несколько раз слыхал, как Нанона говорила не в очень лестных выражениях об этом брате, которого место он теперь занимал. Это еще более увеличило досаду, с которою он принял поручение герцога д'Эпернона. - Хорошо, - сказал он удивленному Куртово, не открывая ему кредита в гостинице и не вручая ему своего кошелька, что он непременно сделал бы во всяком другом случае. - Хорошо, скажи своему господину, что ты успел догнать меня и что я тотчас повиновался его приказаниям. - А что прикажете сказать госпоже Лартиг? - Скажи ей, что брат ее ценит чувство, по которому она действовала, и много обязан ей. Касторин, седлай лошадей! И не сказав более ни слова посланному, который стоял в изумлении от такого грубого приема, Каноль пошел наверх, где нашел виконта, бледного, трепещущего и уже одетого. Молодой человек следил за его взглядом с чувством стыдливости и весь покраснел. - Будьте довольны, виконт, - сказал Каноль. - Теперь вы избавитесь от меня на все остальное время вашего путешествия. - Я сейчас еду на почтовых по королевским делам. - Когда вы едете? - спросил виконт голосом, еще не совсем твердым. - Сейчас, я еду в Мант, где теперь, по-видимому, находится двор. - Прощайте! - едва мог отвечать молодой человек и опустился в кресло, не смея поднять глаз на своего товарища. Каноль подошел к нему. - Я уже верно не увижусь больше с вами! - сказал он дрожащим голосом. - Почем знать? - отвечал виконт, стараясь улыбнуться. - Дайте одно обещание человеку, который вечно будет помнить вас, - сказал Каноль, положив руку на сердце, таким сладким и нежным голосом, что нельзя было сомневаться в его искренности и любви. - Какое? - Что вы будете иногда обо мне думать. - Обещаю. - Без… гнева? - Извольте! - А где доказательство? - спросил Каноль. Виконт подал ему руку. Каноль взял дрожавшую ручку с намерением только пожать ее, но невольно с жаром прижал ее к губам и выбежал из комнаты как безумный, прошептав: - Ах, Нанона! Неужели ты когда-нибудь можешь вознаградить меня за то, что я теперь теряю. XI
Теперь, если мы последуем за принцессами Конде в место изгнания их, в Шантильи, о котором Ришон говорил барону Канолю с таким отвращением, вот что мы увидим. На аллеях под красивыми каштановыми деревьями, усыпанными как снегом белыми цветами, на зеленых лугах, лежащих около синих прудов, гуляет беспрестанно толпа, смеется, разговаривает и поет. Кое-где в высокой траве являются фигуры людей, любящих чтение, фигуры, утопающие в зелени, из которой выглядывают только чистенькие книжки - "Клеопатра" Вальпренеда, "Астрея" д'Юрже или "Великий Кир" девицы Скюдери. В беседках из роз и жасминов раздаются звуки лютни и невидимых голосов. Наконец по большой аллее, которая ведет к замку, иногда несется с быстротою молнии всадник, доставляющий какое-нибудь приказание. В это самое время на террасе три дамы, одетые в шелковые платья, с молчаливыми и почтительными шталмейстерами медленно прогуливаются с надменностью и величием. В средине группы самая старшая дама лет пятидесяти семи важно рассуждает о государственных делах. Направо высокая молодая женщина с важным видом слушает, нахмурив брови, ученую теорию своей соседки. Налево другая старуха, менее всех знаменитая, говорит, слушает и размышляет одновременно. В середине группы находится вдовствующая принцесса Конде, мать того Конде, который остался победителем при Локруа, Нордлингене и Лане, которого начинают с тех пор, как его гонят, называть "Великим", именем, которое будет оставлено за ним потомством. Эта принцесса, в которой можно еще видеть красавицу, пленившую Генриха IV, недавно еще была поражена и как мать, и как гордая женщина, одним итальянским facchino, которого звали Мазарини, когда он был слугою у кардинала Бентивольо, и которого зовут теперь кардиналом Мазарини с тех пор, как он подружился с Анною Австрийскою и стал первым министром Франции. Он-то осмелился посадить великого Конде в тюрьму и сослать в Шантильи мать и жену благородного пленника. Другая дама, помоложе - Клара Клеменция де Малье, принцесса Конде, которую по тогдашней аристократической привычке называли просто принцессой. Она всегда была горда, но с тех пор, как ее стали преследовать, ее гордость еще возросла, и принцесса стала надменною. С тех пор, как Конде в тюрьме, она стала героиней; стала жальче вдовы, а сын ее, герцог Энгиенский, которому скоро будет семь лет, возбуждает сострадание более всякого сироты. На нее все смотрят, и если бы она не боялась насмешек, то надела бы траур. С той минуты, как Анна Австрийская отправила обеих принцесс в ссылку, пронзительные крики их превратились в глухие угрозы: из угнетенных они скоро превратятся в непокорных. У принцессы, у этого Фемистокла в чепце, есть свой Мильтиад в юбке, и успехи герцогини Лонгвиль, несколько времени владевшей Парижем, мешают ей спать. Дама с левой стороны - маркиза Турвиль, она не смеет писать романов, но сочиняет в политике. Она не сражалась лично, как храбрый Помпей, и подобно ему не получала раны в битве при Корбии, зато муж ее, довольно уважаемый полководец, был ранен при Ла-Рошели и убит при Фрибуре. Получив в наследство его родовое имение, маркиза Турвиль воображала, что в то же время получила в наследство его военный гений. С тех пор, как она приехала к принцессам в Шантильи, она составила уже три плана кампании, которые поочередно возбудили восторг в придворных дамах и были не то что брошены, а, так сказать, отложены до той минуты, когда обнажат шпагу и бросят ножны. Маркиза Турвиль не смеет надеть мундир мужа, хотя ей очень хочется этого; но его меч висит в ее комнате над изголовьем ее постели, и иногда, когда маркиза бывает одна, она вынимает его из ножен с самым воинственным видом. Шантильи, несмотря на свою внешность, может быть, в самом-то деле, огромная казарма, если поискать хорошенько, то найдешь там порох в погребах и штыки в чаще деревьев. Все три дамы во время печальной прогулки при каждом повороте подходят к главным воротам, и, кажется, поджидают появления какого-то важного посланного; уже несколько раз вдовствующая принцесса сказала, покачивая головою и вздыхая: - Нам не будет удачи, дочь моя, мы только осрамим себя. - Надобно хоть чем-нибудь платить за великую славу, - возразила маркиза Турвиль со своим обычным неприятным выражением. - Нет победы без борьбы! - Если нам не удастся, если мы будем побеждены, - сказала молодая принцесса, - мы отомстим за себя. - Никто ничего не пишет нам, - продолжала вдовствующая принцесса, - ни Тюрен, ни Ларошфуко, ни Бульон! Все замолкли разом! - Нет и денег! - прибавила маркиза Турвиль. - И на кого надеяться, - сказала принцесса, - если даже Клара забыла нас? - Да кто же сказал вам, дочь моя, что виконтесса де Канб забыла вас? - Она не едет! - Может быть, ее задержали; на всех дорогах рассеяна армия господина де Сент-Эньяна, вы сами это знаете. - Так она могла бы написать. - Как может доверить она бумаге такую важную тайну: переход такого большого города, как Бордо, на сторону принцев! .. Нет, не это беспокоит меня более всего. - Притом же, - прибавила маркиза, - в одном из трех планов, которые я имела счастие представить на рассмотрение вашего высочества, предполагалось возмутить всю Гиенну. - Да, да, и мы воспользуемся им, если будет нужно, - отвечала принцесса. - Но я соглашаюсь с мнением матушки и начинаю думать, что с Кларой что-нибудь случилось, иначе она была бы уже здесь. Может быть, ее фермеры не сдержали слова, эти дрянные люди всегда пользуются случаем не платить денег, иногда случай представляется сам собою. Притом как знать, что сделали гиеннцы, несмотря на все свои обещания?.. Ведь они гасконцы! - Болтуны! - прибавила маркиза Турвиль. - Лично они очень храбры, это правда, но предурные солдаты, годные только на то, чтобы кричать "Да здравствует принц! ", когда они боятся испанца… - Однако же, они очень ненавидели герцога д'Эпернона, - сказала вдовствующая принцесса. - Они повесили портрет его в Ажане и обещали повесить его особу в Бордо, если он туда воротится. - А он, верно, воротился и повесил их самих, - возразила принцесса с досадой. - И во всем этом виноват, - прибавила маркиза, - господин Лене, этот упрямый советник, которого вам непременно угодно держать при себе, а он только мешает исполнению наших намерений. Если бы он не отвергнул второго моего плана, который имел целью, как вы изволите помнить, внезапное занятие замка Вера, острова Сен-Жоржа и крепости Бле, то мы держали бы теперь Бордо в осаде, и город принужден был бы сдаться. - А по-моему, не вопреки мнению их высочеств, будет гораздо лучше, если Бордо сам отдаст себя в наше распоряжение, - сказал за маркизою Турвиль голос, в котором уважение смешивалось с иронией. - Город, сдающийся на капитуляцию, уступает мне, и ничем не обязывает себя. Город, который отдается добровольно, должен поневоле быть верным до конца тому, на чью сторону перешел. Все три дамы обернулись и увидели Пьера Лене, который подошел к ним сзади, когда они шли к главным воротам. Слова маркизы Турвиль были отчасти справедливы. Пьер Лене, советник принца Конде, человек холодный, ученый и серьезный, получил от заключенного принца поручение наблюдать за друзьями и врагами. И надобно признаться, ему было труднее удерживать безрассудное усердие приверженцев принца, чем отражать злые замыслы врагов его. Но он был ловок и предусмотрителен, как адвокат, привык к приказным крючкам и хитростям. Он обыкновенно побеждал их каким-нибудь ловким обманом или своею непоколебимою твердостью. Впрочем, лучшие и упорнейшие битвы приходилось ему выдерживать в самом Шантильи. Самолюбие маркизы Турвиль, нетерпение принцессы равнялось с хитростью Мазарини, с хитростью и с нерешительностью парламента. Лене, которому принцы поручили всю корреспонденцию, принял за правило сообщать принцессам новости только в необходимое время и назначил себя самого судьею этой необходимости. Несколько планов Лене были выболтаны друзьями его врагам, потому что женская дипломатия не всегда основана на тайне, на первейшем правиле дипломатии мужчин. Обе принцессы, признававшие усердие и особенно пользу Пьера Лене, несмотря на частые его противоречия, встретили советника дружеским жестом. На устах старушки показалась даже улыбка. - Ну, любезный Лене, - сказала она, - вы слушали, маркиза Турвиль жаловалась или, лучше сказать, жалела о нас: все идет у нас хуже и хуже… Ах! Наши дела, любезный Лене, наши дела! - Обстоятельства представляются мне не такими мрачными, как кажутся вашему высочеству, - отвечал Лене, - Я очень надеюсь на время и на изменение счастья. Вы изволите знать поговорку: "Кто умеет ждать, тому все приходит вовремя". - Время, перемена счастья - все это философия, Лене, а не политика, - сказала принцесса. Лене улыбнулся. - Философия всегда и везде полезна, - отвечал он, - и особенно в политике. Она научает не гордиться при успехе и не падать духом в бедствии. - Все равно, - возразила маркиза Турвиль, - по-моему, лучше бы видеть курьера, чем слушать ваши истины. Не так ли, ваше высочество? - Да, согласна. - Так ваше высочество будете довольны, потому что увидите сегодня трех посланных, - сказал Пьер Лене с прежним хладнокровием. - Как? Трех! - Точно так, ваше высочество. Первого видели на дороге из Бордо, второй едет от Стене, а третий от Ларошфуко. Обе принцессы вскрикнули от радостного удивления. Маркиза закусила губы. - Мне кажется, любезный господин Лене, - сказала она с ужимками, желая скрыть досаду и позолотить колкие слова свои, - такой искусный колдун, как вы, не должен останавливаться на половине пути. Сказав нам, что курьеры скачут, он должен бы в то же время рассказать нам, что содержится в депешах. - Мое колдовство, - скромно отвечал он, - не простирается так далеко и ограничивается желанием служить усердно. Я докладываю, но не угадываю. В ту же минуту (как будто какой дух служил Пьеру Лене) показались два всадника, скакавшие около решетки сада. Тотчас толпа любопытных, оставив цветники и луга, бросилась к решеткам, чтобы получить свою долю новостей. Оба всадника сошли с лошадей. Первый, бросив поводья лошади второму, который казался его лакеем, подбежал к принцессам, шедшим к нему навстречу. - Клара! - вскричала принцесса. - Да, я, ваше высочество, позвольте поцеловать вашу руку. Упав на колени, он хотел почтительно взять руку супруги Конде. - Нет! Нет! В мои объятия, милая виконтесса! В мои объятия! - воскликнула принцесса, поднимая Клару. Когда принцесса расцеловала всадника, он с величайшим почтением повернулся к вдовствующей принцессе и низко поклонился ей. - Говорите скорей, милая Клара, - сказала она. - Да, говори, - прибавила принцесса Конде. - Виделась ли ты с Ришоном? - Виделась, и он дал мне поручение к вашему высочеству. - Приятное? - Сама не знаю, всего два слова. - Что такое? Скорей, скорей! Самое живое любопытство выразилось на лицах обеих принцесс. - Бордо - да! - произнесла Клара со смущением, не зная, какое действие произведут слова ее. Но она скоро успокоилась: на эти два слова принцессы отвечали радостным криком. Услышав его, Лене тотчас прибежал. - Лене! Лене! Подите сюда! - кричала молодая принцесса. - Вы не знаете, какую новость привезла нам наша добрая Клара? - Знаю, - отвечал Лене улыбаясь, - знаю. Вот почему я не спешил сюда. - Как! Вы знали? - Бордо - да! Не правда ли, вот ответ? - сказал Лене. - Ну, вы в самом деле колдун! - вскричала вдовствующая принцесса. - Но если вы знали эту новость, Лене, - сказала молодая принцесса с упреком, - почему же вы не вывели нас из томительного беспокойства этими двумя словами? - Я хотел оставить виконтессе де Канб награду за ее труды, - отвечал Лене, кланяясь взволнованной Кларе. - Притом же, я боялся, что на терассе вы станете радоваться при всех. - Вы всегда правы, всегда правы, мой добрый Пьер, - сказала принцесса. - Довольно об этом! - И всем этим обязаны мы верному Ришону, - начала вдовствующая принцесса. - Вы довольны им, он превосходно действовал, не так ли, кум? Старушка употребляла слово кум вместо ласки, она выучилась этому слову от Генриха IV, который очень часто употреблял его. - Ришон человек умный и притом в высшей степени исполнительный, - отвечал Лене. - Верьте мне, ваше высочество, если бы я не был уверен в нем, как в самом себе, то не рекомендовал бы вам его. - Чем наградить его? - спросила принцесса. - Надобно поручить ему какое-нибудь важное место, - отвечала старушка. - Важное место! - повторила маркиза Турвиль. - Помилуйте, ваше высочество, Ришон не дворянин. - Да ведь и я тоже не дворянин, - возразил Лене, - а все-таки принц оказывал мне полное доверие. Разумеется, я особенно уважаю французское дворянство, но бывают обстоятельства, в которых я осмелюсь сказать, великая душа лучше старого герба. - А зачем сам он не приехал с этою дорогою новостью? - спросила принцесса. - Он остался в Гиенне с целью набрать несколько сот человек. Он сказывал мне, что может уже надеяться на триста солдат. Только он говорил, что они, по недостатку времени, будут плохие рекруты и что ему хотелось бы получить место коменданта какой-нибудь крепости, например, в Вере или на острове Сен-Жорж. "Там, - говорил он мне, - я уверен, что буду полезен их высочествам". - Но каким образом исполнить его желание? - спросила принцесса. - Нас так не любят при дворе, что мы никого не можем рекомендовать, а если кого рекомендуем, то он в ту же минуту станет человеком подозрительным. - Может быть, - сказала виконтесса, есть средство, о котором говорил мне сам Ришон. |
