Александр Дюма - Изабелла Баварская

    Проехав половину большой Сент-Антуанской улицы, процессия была встречена парижским духовенством: священнослужители шли пешком, неся святые мощи для целования. Французский король приложился к ним первый, потом уже – английский король. Затем священнослужители с пением проводили их в собор Парижской богоматери, где они совершили молитву перед главным алтарем, после чего, снова сев на лошадей, отправились каждый в свою резиденцию: король Карл – во дворец Сен-Поль, герцог Бургундский – в свой дворец Артуа, а король Генрих – в замок Лувр. На следующий день въезд в Париж совершили обе королевы.

    Не успел еще новый двор разместиться в столице, как герцог Бургундский стал помышлять о мщении за смерть своего отца. По этому поводу король Франции устроил в нижней зале дворца Сен-Поль заседание парламента. На одной с ним скамье сидел и английский король, а поблизости от обоих королей находились мэтр Жан Леклерк, французский канцлер, Филипп де Морвилье, первый президент парламента, и множество других высокопоставленных советников короля Карла. По другую сторону, ближе к середине залы, сидели герцог Филипп Бургундский и окружавшие его герцоги Кларенс и Бедфорт, епископы Теруанский, Турнэйский, Бовэский и Амьенский, мессир Жан де Люксембург и другие рыцари и щитоносцы его многочисленного совета.

    Но вот мессир Никола Ролен, адвокат герцога Бургундского и герцогини, его матери, поднялся с места и попросил у обоих королей позволения говорить. Он рассказал о расправе, учиненной над герцогом Жаном; в этом преступлении Ролен обвинял дофина Карла, виконта де Нарбонна, сира де Барбазана, Танги Дюшателя, Гийома, Бутелье, президента Прованса Жана Лувэ, мессира Робера де Луара и Оливье Лейе; в заключение своей речи он потребовал наказания виновных. Он настаивал на том, чтобы их посадили на телеги и в течение трех дней возили по улицам Парижа с обнаженной головою, с горящей свечой в руке и чтобы при этом они во всеуслышание каялись в том, что из зависти подло и коварно убили герцога Бургундского; чтобы затем их доставили на место убийства, то есть в Монтеро, где бы они дважды повторили слова раскаяния; чтобы, кроме того, на мосту и в том самом месте, где герцог испустил свой последний вздох, была сооружена церковь и к ней были назначены двенадцать каноников, шесть священников и шесть служителей, единственной обязанностью которых было бы молиться за душу убиенного.

    Сверх того, на средства виновных эта церковь должна быть снабжена священными украшениями, алтарями, чашами, молитвенниками, покровами – словом, всем необходимым; к тому же Ролен требовал, чтобы за счет осужденных каноникам было назначено содержание в двести ливров, священникам в сто ливров и служителям в пятьдесят ливров; чтобы над порталом новой церкви большими буквами было указано, по какой причине она воздвигнута, дабы увековечить память об этом покаянии, и чтобы такие же храмы и для той же цели были возведены в Париже, в Риме, Генте, Дижоне, Сен-Жак-де-Компостель и в Иерусалиме, там, где принял смерть сам спаситель.

    Эту просьбу поддержал Пьер де Мариньи, королевский адвокат при парламенте, и одобрил мэтр Жан л'Арше, доктор богословия, назначенный ректором Парижского университета.

    Затем взял слово канцлер Франции и от имени короля Карла, равнодушно выслушавшего все эти предложения, ответил, что милостью божией и с помощью и поддержкой английского короля, его брата и сына, регента Франции и наследника короны, высказанные просьбы и предложения будут исполнены по закону, как того требовал герцог Филипп Бургундский.

    На этом заседание было закрыто, и оба короля и герцог вернулись каждый к себе домой.

    Прошло тринадцать лет с тех пор, как в той же самой зале прозвучали те же самые слова обвинения; но тогда убийцей был герцог Бургундский, а обвинительницей – Валентина Миланская. Она требовала правосудия, и ей оно было обещано, как теперь его обещали герцогу Филиппу. И в тот первый раз ветер развеял королевское обещание точно так же, как он его развеял и во второй раз.

    Однако, следуя королевскому предписанию, 5 января 1421 года парламент начал суд над герцогом Туренским Карлом де Валуа, дофином Франции. Ему был послан вызов явиться через три дня под угрозой, в случае неявки, подвергнуться изгнанию при звуке трубы и перед Мраморным столом. Поскольку он не внял этому призыву, его изгнали из королевства и лишили права наследования – и в настоящем, и в будущем.

    Дофин узнал об этом в Бурже, в Берри; он подал апелляцию острием своей шпаги и поклялся, что вместе со своим вызовом пошлет ее в Париж, в Англию и в Бургундию.

    Правда, несмотря на суровый приговор, сердца истинных французов глубоко сочувствовали дофину, тем более что безумие отца его было всем известно и все знали, что не сердце старого короля изгнало любимого сына: все то, что совершалось именем безумного, многим казалось недействительным.

    Роскошь, окружавшая английского короля в Лувре, в сравнении с той бедностью, в какой жил французский король во дворце Сен-Поль, вызвала ропот всей столичной знати. Бедность его дошла до того, что на рождество 1420 года, когда в сияющих огнями залах Лувра короля Генриха подобострастно окружали обе королевы, герцог Филипп, французские и бургундские рыцари, в темных и сырых комнатах дворца Сен-Поль рядом с Карлом не было никого, кроме нескольких слуг и сердобольных горожан, сохранивших к нему давнюю и неизменную привязанность.

    Как раз в это время одно непредвиденное обстоятельство несколько охладило отношения между английским королем и герцогом Филиппом. В числе пленников, взятых в Мелене, находился, как мы уже сказали, сир де Барбазан. Этот рыцарь был обвинен в причастности к убийству на мосту Монтеро, а по договору, заключенному герцогом Филиппом с королем Генрихом, всякий пособник или соучастник этого убийства отдавался на волю герцога Бургундского. Статьи, по которым Барбазан подлежал допросу, советом герцога в Дижоне были уже составлены, когда пленник напомнил о братстве по оружию, которое предложил ему английский король после меленского сражения. Генрих не отступил от своей клятвы: он объявил, что человек, коснувшийся его королевской руки, не подвергнется позорному суду, даже если бы этого потребовал сам святейший папа. Герцог Бургундский был этим втайне очень разгневан, и казнь сира де Кесмереля, незаконного сына Танги, и Жана Го, которые были четвертованы по приговору парламента, не могла смягчить его гнева. Сир де Кесмерель так гордился убийством, совершенным его отцом, что заказал расшитый золотом чехол для секиры с ястребиным клювом, которой был сражен герцог Жан, и носил на богатой цепи золотую шпору, собственноручно сорванную им с сапога герцога.

    К концу месяца английский король и герцог Бургундский расстались: король Генрих направился в Лондон, чтобы отвезти туда супругу свою Екатерину и там короновать; герцог Филипп решил объехать свои города, многими из которых он еще и не был признан.

    Отсутствие короля и герцога оказалось губительным и для дел герцога, и для дел короля. Дофинцы, павшие было духом после взятия Мелена и Вильнев-ле-Руа, вновь приободрились, узнав, что вражеские предводители уехали: один – в Лондон, другой – в Брюссель. Они снова вступили в город, внезапным нападением взяли замок Ла-Ферте, приступом овладели Сен-Рикье и, наконец, так жестоко разбили англичан близ Божи, что брат короля, герцог Кларенс, маршал Англии господин Рос, граф Кини и цвет английского рыцарства и английской кавалерии пали на поле боя; графы же Соммерсет, Хантингтон и Перш сдались дофинцам в плен. Однако тело герцога Кларенса не досталось его врагам: один английский рыцарь поднял его к себе на лошадь и защищал столь храбро и успешно, что сумел передать это бесценное сокровище графу Солсбери, который отправил его в Англию, где тело герцога было предано земле.

    С другой же стороны, герцог Эксетер, ставший по смерти герцога Кларенса парижским губернатором, скоро охладил пыл жителей Парижа: правление его отличалось жестокостью и высокомерием. Под каким-то ничтожным предлогом он подверг аресту маршала Вилье де Л'Иль-Адана, и когда народ попытался вызволить арестованого из рук стражников, ведших его в Бастилию, герцог Эксетер приказал стрелять в народ: англичанин, чужеземец, враг осмелился сделать то, чего никогда ранее не осмеливался сделать герцог Бургундский.

    О событиях, о которых мы сейчас рассказали, король Генрих узнал в Лондоне, а герцог Филипп – в Генте. Оба решили, что их присутствие в Париже необходимо, и оба тотчас направились туда: английский король – несмотря на болезнь, герцог Бургундский – несмотря на то, что должен был уладить ссору своего кузена герцога Жана Брабантского с его супругой Жаклиной де Эно.

    Оба союзника хорошо понимали свое положение – им пора было ехать. Дофин осаждал Шартр. Объединенные войска герцога Филиппа и короля Генриха выступили на помощь городу. Дофинцы были слишком малочисленны, чтобы решиться принять сражение: они сняли осаду, и дофин удалился в Тур. Вместо того чтобы преследовать его, герцог Бургундский взял мост в Сен-Реми-сюр-Сомм и осадил Сен-Рикье. Однако и его войско было тоже чересчур слабым, так что, стоя перед этой крепостью, он попусту потерял целый месяц.

    Пока продолжалась осада, герцог, находившийся в своем лагере под стенами города, узнал, что сир де Аркур, перешедший на сторону дофинцев, двигается против него в сопровождении Потона де Ксантрая, надеясь застать его врасплох, и что вместе с ним двигаются гарнизоны Компьена, Креспи (в провинции Валуа) и других городов, покорившихся дофину.

    Герцог решил выступить тайно, в ночное время, переправился через Сомму и двинулся навстречу дофинцам, с тем чтобы принять сражение. 31 августа, в одиннадцать часов утра, обе армии находились друг против друга и, остановившись на расстоянии приблизительно трех полетов стрелы одна от другой, изготовились к бою. В войне двух зятьев со своим шурином это было первое крупное сражение с участием молодого герцога, которому не исполнилось еще и двадцати четырех лет.

    Прежде чем начать бой, герцог пожелал быть посвященным в рыцари: совершить это посвящение взял на себя господин де Люксембург. После чего герцог тотчас же сам посвятил в рыцари сира Коллара де Ком-мин, Жана де Рубекс, Андре де Виллена, Жана де Виллена и других. Со стороны дофинцев среди прочих были посвящены в рыцари перед этой битвой де Гамаш, Реньо де Фонтэн, Коллинз де Виллекье, маркиз де Серр и Жан Ройо.

    Отдав первые распоряжения, герцог Бургундский приказал Филиппу де Савез взять знамя и сто двадцать воинов под командой мессира де Сен-Леже и незаконного сына Русси, чтобы, совершив большой обход, напасть на фланги дофинцев в тот самый момент, когда начнется сражение. Герцог отдал приказ своим военачальникам не двигаться с места и прикрыть маневр этого отряда. И только тогда, когда он увидел, что против него двинулась вся конница дофинцев, он сам закричал: "Вперед!" и сам подал пример своему войску. Местность, разделявшая противников, мгновенно исчезла под ногами лошадей, и две первые линии встретились – встретились с большим шумом: конь столкнулся с конем, человек с человеком, железо с железом; многие в этом первом столкновении были опрокинуты, убиты или тяжело ранены; многие сломали свои копья и тотчас сменили их на мечи или секиры, и началась рукопашная схватка, в которой воины обеих сторон выказали обычную для такого боя ловкость, смекалку и силу.

    Одно странное обстоятельство поначалу, казалось, едва не склонило победу в пользу дофинцев: дело в том, что по оплошности бургундцы оставили свое знамя в руках слуги, которому было поручено его нести. Слуга же, не привычный к боевым схваткам, при первом же натиске обратился в бегство и, убегая, бросил знамя на землю.

    Многие бургундцы, не видя более своего развевающегося знамени, решили, что герцог взят в плен; фландрский герольд возвестил даже, будто герцог убит, так что слышавшие эти слова мигом разбежались кто куда, а вслед за ними, охваченные паническим страхом, почти пятьсот воинов оставили поле сражения, на котором герцог, желая доказать сопровождавшим его людям, что он достоин рыцарских шпор и памяти своего доблестного отца, вместе с остатками своего войска совершал чудеса героизма.

    Дофинцы, увидав, что противник обратился в бегство, отрядили около двухсот человек под командой Жана Ролле и Пьеррона де Луппеля для преследования врага, который, пробежав, не останавливаясь и не принимая боя, шесть лье, у Пекиньи переправился через Сомму.

    Все это время главные силы обеих армий твердо удерживали свои позиции, сражаясь доблестно и упорно. Герцог, перешедший в атаку первым, был поражен двумя копьями: одно насквозь пронзило ему оправленное сталью седло, другое, пробив щит, засело в нем так крепко, что герцогу пришлось свой щит бросить. Тогда один очень сильный дофинский воин обхватил герцога руками и попытался стащить его с седла. Под герцогом была могучая боевая лошадь; он повесил шпагу себе на руку, а сам обхватил противника за шею и, пришпорив как следует лошадь, вырвал его из стремян подобно тому, как ураган из земли вырывает дерево; воротясь к своим, он бросил дофинца воинам, которые взяли его в плен.

    Еще два человека творили в этом сражении чудеса: со стороны дофинцев это был Потон де Ксантрай, отличившийся затем во время грандиозной осады Орлеана, а со стороны бургундцев – вновь посвященный рыцарь Жан де Виллен, о котором история почти не сохранила других упоминаний. Исполинского роста, защищенный толстой фламандской броней, он сражался на сильной лошади; сломав свое копье, Виллен положил ей поводья на шею, взял в обе руки тяжелую секиру и, как молотильщик на гумно, устремился в ряды дофинцев, валя с ног людей и лошадей, сокрушая ударами тех, чью броню ему не удавалось разрубить, – настоящий гомеровский герой!

    Что до Ксантрая, то он открыл перед собою железную стену, которая тотчас закрылась за ним, но это его мало обеспокоило: длинный широкий меч сверкал и свистел в его руках, подобно мечу ангела смерти. Видя, что Ксантрай вторгся в ряды Бургундцев, Жан де Люксембург направил коня ему наперерез в надежде его остановить, но ударом своего страшного меча Ксантрай разрубил ему каску и раскроил поперек лицо чуть пониже глаз. Бургундский военачальник рухнул, подобно статуе, низвергнутой с пьедестала. Ле Мор, воин, следовавший за Ксантраем, уже захватил Жана де Люксембурга в плен, но на помощь подоспел сир де Вифвиль и попытался вырвать его из рук противника. Ксантрай бросился на смельчака, вознамерившегося отнять у Ле Мора его пленника, и первым же ударом меча отсек ему правую руку, защищенную кирасой. Сир де Вифвиль упал рядом с тем, кого попытался спасти, и Ле Мор, которому с двумя пленными трудно было бы справиться, умертвил Вифвиля, вонзив ему под нагрудник кинжал.

    Тем временем, видя, какое замешательство внес Ксантрай в первые ряды бургундцев, рыцарь Жан де Виллен двинулся было на него, но толпа, в которую устремился дофинец, сомкнулась за ним, изгладив даже его след, подобно тому как морская волна стирает след корабля на водной глади. Однако, разя своей страшной секирой, Жан де Виллен то и дело вставал на стремена и возвышался над окружающими, так что Ксантрай его заметил.

    – Ко мне, дофинец! Ко мне! – кричал ему рыцарь, нанося перед собой все более могучие удары и каждым ударом поражая еще одного вражеского воина. Ибо если оружие его не рубило, как секира, то оно валило с ног, подобно дубине.

    Ксантрай пустил своего коня против того, кто бросал ему вызов, но, увидав перед собой целые ряды павших воинов, исковерканные доспехи и каски, рассеченные исполинской рукой, он с прямодушием истинно храброго человека сознался, что на одно мгновение сердце его обуял страх. Он не хотел идти на верную гибель, и поскольку в это время как раз приближался Филипп де Савез с намерением напасть на дофинцев с фланга, Ксантрай устремился прямо ему навстречу. Филипп его заметил и тотчас приготовил копье. Так как в руках у Ксантрая был только меч, Филипп нацелил острие своего копья в самую грудь его лошади; железный наконечник вонзился в нее до самого конца, и смертельно раненное животное опрокинулось на всадника, придавив ему ногу; Ксантраю оставалось лишь сдаться в плен и назвать свое имя.

    Эта атака бургундцев решила исход дела. Дофинцы, видя, что Ксантрай упал, сочли, что он уже не сможет подняться, и потому повернули своих лошадей и обратились в бегство. Герцог Бургундский почти два лье преследовал их буквально по пятам, так что и его самого можно было бы принять за беглеца, если бы он с такою жестокостью не разил бежавших. Господа де Лонгеваль и Ги д'Эрли сопровождали его на расстоянии примерно длины копья.

    Победа в этот день осталась за бургундцами. Они потеряли всего тридцать человек, дофинцы же убитыми и ранеными потеряли человек четыреста или пятьсот. Вместе с Ксантраем в плен попали многие весьма знатные люди. Сражение это вошло в историю под названием "стычки при Монс-ан-Виме": несмотря на его размах и последствия, оно не получило наименования битвы, только по той причине, что в нем не развевались королевские знамена.

    Тем временем по условиям договора английский король вступил в город Дре и, приказав изготовить в Ланьи-сюр-Марн все необходимые для осады орудия, с двадцатичетырехтысячным войском отправился осаждать город Мо. Комендантом был там побочный сын Ворюса, а в гарнизоне насчитывалось около тысячи человек.

    Во время этой осады, продолжавшейся семь месяцев, Генрих V узнал, что королева, его супруга, родила сына; младенец, которого она произвела на свет, через полтора года был провозглашен королем Франции под именем Генриха VI.

    Город Мо оказывал очень упорное сопротивление. Незаконный сын Ворюса, оборонявшийся в его стенах, был человек жестокий, но отличался беззаветной храбростью. Однако помощь, которую он ждал от господина д'Оффемона, не подоспела, и сопротивляться далее гарнизон уже не мог: город был взят приступом. Осажденные бились за каждую улицу, за каждый дом. После того как их выбили из одной части города, они переправились через Марну и обосновались на противоположном ее берегу. Английский король и там продолжал их упорно преследовать, не давая им ни передышки, ни отдыха, пока всех не перебил или не взял в плен: вся земля сплошь была усеяна многочисленными обломками копьев и другого оружия.

    В числе пленных оказался и де Ворюс, столь мужественно защищавший свой город. Король Генрих приказал отвести его к подножию вяза, около которого сам де Ворюс совершил не одну казнь и который крестьяне назвали "вяз де Ворюса". Там, безо всякого суда, пользуясь лишь своим правом сильнейшего и преимуществом победителя, король приказал отрубить пленнику голову, повесить его тело, привязав за сук руками, и, воткнув ему в шею его штандарт, насадить на этот штандарт отрубленную голову. Даже среди англичан многие роптали по поводу такой жестокости, ибо считали, что столь храбрый рыцарь недостоин подобной кары.