Тогда, вопреки решению, которое он принял и которое он был бы не в силах исполнить, даже не будь этого восклицания, Генрих вошел в комнату фаворитов. Мы уже говорили, что он умел принимать величественный вид и мог в совершенстве владеть собой. Его спокойное, почти улыбающееся лицо не выдало ни одного из чувств, таившихся в сердце. – Здравствуйте, господа, – сказал он, – вы, я вижу, в хорошем настроении. – Благодарение богу, да, государь, – ответил Келюс. – А у вас, Можирон, вид невеселый. – Государь, как известно вашему величеству, я очень суеверен, а мне приснился дурной сон, вот я и стараюсь поднять себе настроение глотком испанского вина. – Друг мой, – сказал король, – не надо забывать, так утверждает Мирон, а он – великий лекарь, не надо забывать, повторяю, что сны зависят от предшествующих им впечатлений, но не имеют никакого влияния на последующие события, разве что на то будет воля божья. – Поэтому вы и видите меня готовым к бою, государь, – сказал д'Эпернон. – Мне тоже приснился этой ночью дурной сон, но, несмотря на сон, рука у меня крепкая и глаз зоркий. И он атаковал стену и сделал на ней зарубку своей только что наточенной шпагой. – Да, – сказал Шико, – ему приснилось, что у вас сапоги в крови. Это неплохой сон он означает, что в один прекрасный день вы станете победителем, вроде Александра или Цезаря. – Мои смельчаки, – сказал Генрих, – вы знаете, что речь идет о чести вашего государя, ибо в каком-то смысле вы защищаете именно ее, но – только честь, помните хорошенько, не тревожьтесь о безопасности моей особы. Сегодня ночью я укрепил мой трон так, что, по крайней мере еще некоторое время, никакие удары ему не страшны. Поэтому сражайтесь за мою честь. – Государь, не беспокойтесь. Быть может, мы расстанемся с жизнью, – сказал Келюс, – но во всех случаях честь будет спасена. – Господа, – продолжал король, – я вас нежно люблю, по также и ценю. Позвольте мне дать вам совет: не надо ненужной бравады. Не своей смертью докажете вы мою правоту, а смертью ваших противников. – О, что касается меня, – сказал д'Эпернон, – то я не пощажу своей жизни! – Я не буду ничего обещать, – сказал Келюс, – сделаю все, что смогу, вот и все. – А я, – сказал Можирон, – я отвечу его величеству, что если я и умру, то уж обязательно убью и своего противника: око за око. – Вы деретесь только на шпагах? – На шпагах и на кинжалах, – сказал Шомберг. Рука короля была прижата к груди. Быть может, эта рука и соприкасавшееся с ней сердце дрожью и биением крови поверяли друг другу свои страхи, но внешне король со своим гордым видом, сухими глазами, высокомерным ртом, оставался королем, то есть он посылал солдат на битву, а не друзей на смерть. – Ты и впрямь прекрасен в этот миг, мой король, – шепнул ему Шико. Дворяне были готовы, им оставалось только раскланяться со своим господином. – Вы поедете верхом? – спросил Генрих. – Нет, государь, – ответил Келюс, – мы пойдем пешком. Это очень здоровое упражнение, оно освежает голову, а ваше величество тысячу раз говорили, что шпагу направляет не столько рука, сколько голова. – Вы правы, сын мой. Вашу руку. Келюс поклонился и поцеловал руку короля, остальные последовали его примеру. Д'Эпернон опустился на колени и сказал: – Государь, благословите мою шпагу. – Нет, д'Эпернон, – возразил король, – отдайте вашу шпагу вашему пажу. У меня есть для вас шпаги получше. Шико, принеси их. – Ну уж нет, – сказал Шико, – поручи это капитану твоей гвардии, сын мой, я всего лить шут, более того – всего лишь язычник, и благословения небес могут превратиться в злые чары, коли дьявол – мой друг догадается посмотреть на мои руки и увидит, что я несу. – А что это за шпаги, государь? – спросил Шомберг, бросая взгляд на ящик, принесенный офицером. – Итальянские шпаги, сын мой, шпаги, выкованные в Милане. Видите, какие у них прекрасные эфесы? У всех у вас, кроме Шомберга, руки нежные, и первый же порез разоружит вас, если не прикрыть их надежно. – Спасибо, спасибо, ваше величество, – воскликнули в один голос четверо молодых людей. – Идите, уже время, – сказал король, который был не в силах больше сдерживать свое волнение. – Государь – спросил Келюс, – а вате величество не будет смотреть на наш поединок, чтобы придать нам бодрости? – Нет, это было бы неуместно. Вы деретесь тайно, вы деретесь без моего разрешения. Не будем придавать этому поединку излишней торжественности. И, главное, пусть считают, что он – следствие частной размолвки. И король поистине величественным жестом отпустил своих фаворитов. Когда они исчезли с его глаз, когда последние из их слуг перешагнули за порог Лувра и смолкло звяканье шпор и кирас, в которые были облачены снаряженные по-военному стремянные, король бросился на ковер и простонал: – А-а! Я умираю. – А я, – сказал Шико, – я хочу посмотреть на поединок. Не знаю почему, но у меня предчувствие: на поло д'Эпернона должно произойти что-то любопытное. – Ты покидаешь меня, Шико? – произнес король жалобно. – Да, – ответил Шико. – Если кто-нибудь из них будет плохо выполнять свой долг, я окажусь тут как тут, чтобы заменить его и поддержать честь моего короля. – Что ж, ступай, – сказал Генрих. Едва Шико получил разрешение, как тут же умчался с быстротою молнии. Король отправился в оружейную, распорядился закрыть ставни, запретил кому бы то ни было в Лувре кричать или разговаривать и сказал Крийону, который знал обо всем, что должно было произойти: – Если мы одержим победу, Крийон, ты придешь и скажешь мне об этом, если же, напротив, мы окажемся побежденными, ты трижды стукнешь в мою дверь. – Хорошо, государь, – ответил Крийон и грустно покачал головой. Глава 56.
ДРУЗЬЯ БЮССИ
Если друзья короля постарались хорошенько выспаться этой ночью, то и друзья герцога Анжуйского прибегли к той же предосторожности. После доброго ужина, на который они собрались по собственному почину и в отсутствие их покровителя, не проявлявшего о своих фаворитах такого беспокойства, какое король проявлял о своих, они улеглись спать в удобные постели в доме Антрагэ. Анжуйцы собрались в этом доме, потому что он был расположен поблизости от поля боя. Один из стремянных – слуга Рибейрака, прекрасный охотник и искусный оружейник, весь день напролет чистил, полировал и натачивал оружие. Ему же было приказано разбудить молодых людей на рассвете, то была его всегдашняя обязанность в дна праздников, охот или поединков. До ужина Антрагэ заглянул на улицу Сен-Дени, повидаться с одной маленькой продавщицей гравюр, которую он боготворил и которую весь квартал называл не иначе, как "прекрасная лавочница". Рибейрак написал письмо матери. Ливаро составил завещание. В три часа утра, когда друзья короля еще только просыпались, анжуйцы уже были на ногах, свежие, в хорошем настроении и прекрасно вооруженные. Чулки и узкие, облегающие панталоны у них были красного цвета, чтобы противники не заметили их крови и чтобы эта кровь не пугала их самих. Они надели серые шелковые камзолы, чтобы, г случае если драться будут во всей одежде, ни одна складка не стесняла движении. И, наконец, башмаки на них были без каблуков, а чтобы не утомились прежде времени руки и плечи, шпаги несли за ними пажи. Погода была прекрасной для любви, для поединков, для прогулок. Солнце золотило коньки крыш, блестящих от испаряющейся ночной росы. Терпкий, но в то же время чудесный запах поднимался от садов и разносился по улицам, мостовая была суха, воздух свеж. Прежде чем выйти из дому, молодые люди послали слугу со дворец герцога Анжуйского – справиться о Бюсси. Ему ответили, что Бюсси ушел из дому накануне вечером, часов в десять, и все еще не возвращался. Гонец поинтересовался, ушел ли он один и был ли вооружен. И узнал, что Бюсси ушел вместе с Реми и что оба были при шпагах. В доме графа никто не испытывал по этому поводу беспокойства. Бюсси часто исчезал подобным образом, к тому же все знали, какой он сильный, храбрый, ловкий, и его исчезновения, даже длительные, никого особенно не волновали. Трое друзей заставили слугу повторить все подробности. – Так, так, – сказал Антрагэ, – вы слышали, господа, что король приказал подготовить большую охоту на оленя в лесах Компьени и что господин де Монсоро вынужден был вчера уехать туда? – Слышали, – ответили молодые люди. – Ну так вот, я знаю, где Бюсси: пока главный ловчий поднимает оленя, он охотится на лань главного ловчего. Не волнуйтесь, господа, Бюсси сейчас ближе, чем мы, от места поединка и явится туда раньше нас. – Да, – сказал Ливаро, – но явится усталый, изнуренный, невыспавшийся. Антрагэ пожал плечами. – Разве Бюсси способен устать? – возразил он. – А теперь пошли, пошли, господа, мы захватим его по дороге. И они тронулись в путь. В это самое время Генрих раздавал шпаги и? противникам, анжуйцы минут на десять опередили королевских фаворитов. Так как Антрагэ жил неподалеку от церкви святого Евстафия, они направились по улице Ломбар, улице Beрери и, наконец, по улице Сент-Аатуан. Все эти улицы были пустынны. Одни лишь крестьяне, которые съезжались с овощами и молоком из Монтрея, Венсена, Сен-Мор-ле-Фоссе, подремывая на своих повозках или мулах, удостоились чести видеть этот гордый отряд из трех храбрецов, сопровождаемых пажами и стремянными. Не слышалось больше ни похвальбы, ни криков, ни угроз. Когда предстоит поединок, в котором или ты убьешь, или тебя убьют, когда известно, что бой с той и с другой стороны будет ожесточенным, беспощадным, смертельным, тогда не болтают языком, а размышляют. Самый легкомысленный из троих был в это утро самым задумчивым. Дойдя до улицы Сент-Катрин, все трое с улыбкой, свидетельствовавшей, что им в голову пришла одна и та же мысль, обратили взгляд к домику Монсоро. – Оттуда будет хорошо видно, – сказал Антрагэ, – и я уверен, что бедняжка Диана не один раз подойдет к окну. – Постой! – сказал Рибейрак. – Кажется, она уже к нему подходила. – Почему ты так думаешь? – Окно открыто. – И правда. Но зачем тут эта лестница под окном? Ведь у дома есть двери? – В самом деле. Странно, – сказал Антрагэ. Они свернули к дому, чувствуя, что им предстоит сделать какое-то важное открытие. – Не одни мы удивляемся, – сказал Ливаро. – Поглядите: крестьяне, которые проезжают мимо, привстают в своих повозках и смотрят. Молодые люди подошли под балкон. Там уже стоял один из крестьян-огородников и, казалось, разглядывал что-то на земле. – Эй! Сеньор де Монсоро, – крикнул Антрагэ, – вы собираетесь отправиться с нами? Если да, то поторопитесь, мы должны прийти первыми. Они подождали, но напрасно. – Никто не отвечает, – сказал Рибейрак, – но почему здесь, черт возьми, эта лестница? – Эй, смерд, – сказал Ливаро огороднику, – что ты там делаешь? Это ты сюда приволок лестницу? – Боже меня упаси, ваша милость! – ответил тот. – Почему? – спросил Антрагэ. – Поглядите-ка наверх. Все трое подняли головы. – Кровь! – воскликнул Рибейрак. – То-то и оно, что кровь, – сказал крестьянин, – и уже порядком почерневшая. – Дверь взломана, – сообщил в эту минуту паж Антрагэ. Антрагэ бросил взгляд на дверь, на окно и, ухватившись за перекладину лестницы, в одно мгновение взобрался на балкон. Он заглянул в комнату. – Да что там такое? – спросили остальные, увидев, что он побледнел и отшатнулся. Страшный крик был им ответом. Ливаро поднялся следом. – Трупы! Смерть, кругом смерть! – воскликнул молодой человек. Оба вошли в комнату. Рибейрак остался внизу, опасаясь неожиданного нападения. Тем временем огородник своими причитаниями останавливал всех прохожих. Повсюду в комнате виднелись следы страшной ночной битвы. Пол был покрыт лужами, вернее, целым морем крови. Гобелены на стенах изрублены шпагами и прострелены пулями. Мебель, разбитая и измазанная кровью, валялась на полу вперемежку с изуродованными телами и клочьями одежды. – О! Реми, бедняга Реми, – сказал вдруг Антрагэ. – Мертв? – спросил Ливаро. – Уже остыл. – Да здесь, должно быть, целый полк рейтаров побывал, в этой комнате! – воскликнул Ливаро. И тут он увидел распахнутую в коридор дверь; пятна крови свидетельствовали, что и по другую ее сторону тоже шла борьба. Ливаро пошел по этим страшным следам до самой лестницы. Двор был пуст и безлюден. Тем временем Антрагэ, вместо того чтобы идти за ним, направился в соседнюю комнату. Везде была кровь. Эта кровь вела к окну. Он склонился над подоконником, и его полный ужаса взгляд упал на маленький сад внизу. На железной ограде все еще висел труп несчастного Бюсси, иссиня-бледный, окоченевший. При виде его из груди Антрагэ вырвался не крик, а рычание. Прибежал Ливаро. – Посмотри, – сказал Антрагэ. – Бюсси! Мертвый! – Предательски убитый, выброшенный из окна! Сюда, Рибейрак, сюда! Ливаро бросился во двор и, встретив внизу лестницы Рибейрака, увлек его за собой. Они прошли через калитку, которая вела из двора в садик. – Да, это он, – воскликнул Ливаро. – У него отрублена кисть, – сказал Рибейрак. – У него в груди две пули. – Он весь исколот кинжалами. – Ах, бедняга Бюсси, – простонал Антрагэ. – Отмщенья! Отмщенья! Обернувшись, Ливаро споткнулся о другой труп. – Монсоро! – вскрикнул он. – Как! И Монсоро тоже? – Да, Монсоро, продырявленный, словно решето, и голова у него разбита о булыжники. – А! Так, значит, этой ночью поубивали всех наших друзей! – А его жена, его жена? – воскликнул Антрагэ. – Диана, госпожа Диана! – позвал он. Ни звука, кроме возгласов простонародья, столпившегося вокруг дома. Именно в это время король и Шико подошли к улице Сент-Катрип и свернули в сторону, чтобы не попасть в толпу. – Бюсси! Бедный Бюсси! – все повторял в отчаянии Рибейрак. – Да, – сказал Антрагэ, – кто-то захотел отделаться от самого опасного из нас. – Какая трусость! Какая подлость! – откликнулись двое остальных. – Пойдемте с жалобой к герцогу, – предложил кто-то. – Не надо, – сказал Антрагэ. – Зачем возлагать дело мести на других? Мы будем плохо отомщены, друг. Постой! В одно мгновение он спустился вниз, к Ливаро и Рибейраку. – Друзья, – сказал он, – посмотрите на благородное лицо этого самого храброго из людей, поглядите на все еще алые капли его крови. Этот человек подает нам пример: он никому не поручал мстить вместо него… Бюсси! Бюсси! Мы поступим, как ты, и не тревожься – мы отомстим. Произнеся эти слова, Антрагэ обнажил голову, коснулся губами губ Бюсси и, вытащив из ножен шпагу, смочил ее кровью друга. – Бюсси, – продолжал он, – клянусь на твоем бездыханном теле, что кровь эта будет смыта кровью твоих врагов! – Бюсси, – сказали Рибейрак и Ливаро, – клянемся убить или умереть! – Господа, – заявил Антрагэ, вкладывая шпагу в ножны, – никакого снисхождения, никакой жалости, не так ли? Двое его друзей протянули руки над телом Бюсси. – Никакого снисхождения, никакой жалости, – повторили они. – Но, – сказал Ливаро, – нас теперь всего трое против четырех. – Твоя правда, но мы, мы никого предательски не убивали, – сказал Антрагэ, – а господь дарует силу невинным. Прощай, Бюсси! – Прощай, Бюсси! – повторили его спутники. И они ушли из этого проклятого дома со смертельно бледными лицами и с ужасом в душе. Они унесли из него, вместе с образом смерти, то глубокое отчаяние, которое удесятеряет силы. Они почерпнули в этом доме то благородное негодование, которое возвышает человека над его смертной сутью. За четверть часа толпа так разрослась, что молодые люди с трудом через нее протолкались. Подойдя к месту поединка, они увидели своих противников: одни сидели на камнях, другие живописно расположились на деревянных загородках. Смущенные своим опозданием, анжуйцы пустились бегом. При четырех миньонах находились их четверо стремянных. | 
