Но теперь его больше не занимал тот тяжкий труд, которому он некогда столь беззаветно отдавал силы. Генрих уподобился старой кокетке, сменившей зеркало на молитвенник: предметы, прежде столь ему дорогие, теперь вызывали в нем чуть ли не отвращение. Надушенные мягкие перчатки, маски из тончайшего полотна, пропитанные всевозможными мазями, химические составы, для того чтобы завивать волосы, подкрашивать бороду, румянить мочки ушей и придавать блеск глазам, - он уже давно пренебрегал всем этим; пренебрег и на этот раз. - В постель, - сказал он со вздохом. Двое камердинеров разоблачили короля, натянули ему на ноги ночные кальсоны из тонкой шерсти и, осторожно приподняв, уложили его особу под одеяло. - Чтеца его величества! - крикнул один из них, ибо Генрих засыпал с большим трудом и, совершенно измученный бессонницей, иногда пытался задремать под чтение вслух. - Нет, никого не надо, - сказал Генрих, - и чтеца тоже. Пусть он лучше почитает за меня молитвы. Но если вернется господин Жуаез, приведите его ко мне. - А если он поздно вернется, государь? - Увы! - сказал Генрих. - Он всегда возвращается поздно. Но приведите его, когда бы он ни возвратился. Слуги потушили свечи, зажгли у камина лампу, в которой горели ароматичные масла, дававшие бледное голубоватое пламя - с тех пор как Генрихом овладели погребальные мысли, ему нравилось такое фантасмагорическое освещение, - и вышли на цыпочках из тихой опочивальни. Генриха III, храброго перед лицом настоящей опасности, одолевали суеверные страхи, свойственные детям и женщинам. Он боялся злых духов, страшился призраков, и вместе с тем это чувство служило ему своеобразным развлечением. Когда он боялся, ему было не так скучно; он уподоблялся некоему заключенному, до того истомленному тюремной праздностью, что, когда ему сообщили о предстоящем допросе под пыткой, он ответил: "Отлично! Хоть какое-нибудь разнообразие". Итак, Генрих следил за отблесками масляной лампы, вперял взор в темные углы комнаты и старался уловить малейший звук, по которому можно было бы определить таинственное появление призрака, но вот глаза его, утомленные всем виденным, закрылись, и он задремал, убаюканный одиночеством и тишиной. Но Генриху никогда не удавалось забыться надолго. И во сне и наяву он находился в возбуждении, подтачивающем его жизненные силы. Так и теперь ему почудился в комнате какой-то шорох, и он проснулся. - Это ты, Жуаез? - спросил он. Ответа не последовало. Свет лампы потускнел. Она отбрасывала на потолок резного дуба лишь белесоватый круг, от которого отливала зеленью позолота орнамента. - Один! Опять один! - прошептал король. - Ах, верно говорит пророк: великим мира сего надлежит скорбеть. Лучше было бы сказать: они всегда скорбят. После краткой паузы он пробормотал: - Господи, дай мне силы переносить одиночество в жизни. Как одинок я буду после смерти!.. - Ну, ну, насчет одиночества после смерти - это как сказать, - ответил чей-то резкий голос, прозвучавший в нескольких шагах от кровати. - А черви-то у тебя не считаются? Ошеломленный король приподнялся на своем ложе и с тревогой оглядел комнату. - Узнаю этот голос, - прошептал он. - Слава богу! - ответил голос. Холодный пот выступил на лбу короля. - Можно подумать, что это Шико… - Горячо, Генрих, горячо! - ответил голос. Генрих спустил с кровати одну ногу и различил недалеко от камина, в том самом кресле, на которое час назад он указывал д'Эпернону, чью-то фигуру - тлевший в камине огонь отбрасывал на нее рыжеватый свет. Таким отблеском освещены у Рембрандта[25] лица на заднем плане картины, почему их не сразу можно заметить. Видна была лишь ручка кресла, на которую опирался сидевший, и его костлявое колено. - Господи, спаси и помилуй! - вскричал Генрих. - Да это тень Шико! - Бедняжка Анрике, - произнес голос, - ты, оказывается, все так же глуп! - Глуп?! - Тени не могут говорить, дурачина, - у них нет тела и, следовательно, нет языка, - продолжало существо, сидевшее в кресле. - Так, значит, ты действительно Шико? - вскричал король, обезумев от радости. - На этот счет пока ничего решать не будем. - Как, неужели ты не умер, дорогой мой Шико? - Да нет же, напротив, я умер, я сто раз мертв. - Шико, мой единственный друг! - Ты по-прежнему твердишь одно и то же. Ты не изменился, черт побери! - А ты изменился, Шико? - грустно спросил король. - Надеюсь. - Шико, друг мой, - сказал король, спустив с кровати, обе ноги, - скажи, почему ты меня покинул? - Потому что умер. - Но ведь ты сам сказал, что жив. - И повторяю то же самое. - Как же это понимать? - Для одних я умер, Генрих, а для других жив. - А для меня? - Для тебя я мертв. - Почему? - Ты в своем доме не хозяин. - Как так? - Ты ничего не можешь сделать для тех, кто тебе служит. - Милостивый государь!.. - Не сердись, не то и я рассержусь! - Да, ты прав, - произнес король, трепеща при мысли, что тень Шико может исчезнуть. - Но говори, друг мой, говори… - Ты помнишь, мне надо было свести кое-какие счеты с господином де Майеном? - Отлично помню. - Я их свел: отдубасил как следует этого несравненного полководца. Он стал разыскивать меня, чтобы повесить, а ты бросил меня на произвол судьбы. Вместо того чтобы прикончить его, ты с ним помирился. Что же мне оставалось делать? Через посредство моего приятеля Горанфло я объявил о своей кончине и погребении. Так что с той самой поры господин Майен, который рьяно разыскивал меня, перестал это делать. - Какое ужасное мужество ты проявил, Шико! Скажи, и ты не подумал о том, что я буду страдать при вести о твоей смерти? - Да, я поступил мужественно, но ничего ужасного в этом не было. Спокойная жизнь наступила для меня, с тех пор как все считают меня мертвым. - Шико! Шико! Друг мой! - вскричал король. - Ты приводишь меня в ужас, я просто голову потерял! - Эко дело! Ты только сейчас это заметил? - Не знаю, что и думать. - Бог ты мой, надо все-таки на чем-нибудь остановиться. - Ну так знай: я думаю, что ты умер и явился с того света. - Значит, я тебе наврал? Ты не очень-то вежлив. - Во всяком случае, часть правды ты от меня скрываешь. Но я уверен, что, подобно теням, о которых повествуют древние авторы, ты откроешь мне ужасные вещи. - Отрицать не стану. Приготовься же, бедняга король. - Да, да, - продолжал Генрих, - признайся, что ты тень, посланная ко мне господом богом! - Готов признаться во всем, что ты пожелаешь. - Иначе как бы ты прошел по коридорам, где столько охраны? Как очутился ты в моей опочивальне, подле меня?.. Значит, в Лувр всякий может войти? Плохо же охраняют короля! И Генрих, в страхе перед воображаемой опасностью, снова бросился в кровать, готовый от ужаса зарыться под одеяло. - Ну, ну, ну, - сказал Шико тоном, в котором чувствовалась и жалость и большая привязанность. - Не волнуйся: дотронься до меня и сразу убедишься. - Значит, ты не вестник гнева божьего! - Черт бы тебя побрал! Разве у меня рога, словно у сатаны, или огненный меч в руках, как у архангела Михаила? - Как же ты все-таки вошел? - Пойми, наконец, что я сохранил ключ, который ты мне сам дал! Я еще повесил его тогда себе на шею, чтобы позлить твоих камергеров:[26] ведь они имеют право носить ключи только на заду. Ключом открывают двери и входят - вот я и попал! - Через потайную дверь? - Конечно! - Но почему ты явился сегодня, а не вчера, например? - В этом-то и весь вопрос. Что ж, сейчас узнаешь. Генрих накрылся одеялом и продолжал жалобным голосом: - Не говори мне ничего неприятного, Шико, прошу тебя… О, если бы ты знал, как я рад, что слышу твой голос! - Я скажу тебе правду, вот и все. Тем хуже, если правда окажется неприятной. - Не всерьез же ты опасаешься господина де Майена? - сказал король. - Наоборот, вполне серьезно. Пойми: получив от слуг господина де Майена пятьдесят палочных ударов, я всыпал ему лично целую сотню. Господин де Майен, вероятно, считает, что должен мне еще пятьдесят ударов. Я очень опасаюсь таких должников и не явился бы сюда, если бы господин де Майен не был в Суассоне. - Отлично, Шико, я беру тебя под свое покровительство и желаю… - Берегись, Лирике: всякий раз, когда ты говоришь "я желаю", ты готовишься совершить какую-нибудь глупость. - Я желаю, чтобы ты воскрес и явился открыто, перед всем светом. - Ну, что я говорил?! - Я тебя защищу. - Ладно уж. - Шико, даю тебе мое королевское слово! - У меня имеется кое-что получше. - Что? - Моя нора, и я в ней останусь. - Я защищу тебя, слышишь! - с силой вскричал король, вскакивая и выпрямляясь во весь рост возле кровати. - Генрих, - сказал Шико, - ты простудишься. Умоляю тебя, ложись. - Ты прав. Но что делать, когда ты выводишь меня из терпения, - сказал король, снова закутываясь в одеяло. - Неужели мне, Генриху Валуа, королю Франции, достаточно для охраны моих швейцарцев, шотландцев, французских гвардейцев и дворян, а господину Шико этого мало, он не считает себя в безопасности! - Подожди-ка, подожди, как ты сказал? У тебя есть швейцарцы? - Да, под командованием Токио. - Хорошо. У тебя есть шотландцы? - Да, ими командует Ларшан. - Очень хорошо. У тебя есть французские гвардейцы? - Под командованием Крийона. - Замечательно! А дальше? - Дальше имеется кое-что новенькое, Шико. - Новенькое? - Да. Представь себе - сорок пять храбрых дворян. - Где ты их откопал? Не в Париже, во всяком случае? - Нет, они только сегодня прибыли в Париж. - Вот оно что! - сказал Шико, озаренный внезапной догадкой. - Знаю я твоих дворян! - Вот как! - Сорок пять оборванцев, которым не хватает только нищенской сумы. - Отрицать не стану. - При виде их можно со смеху помереть! - Шико, среди них есть настоящие молодцы. - Словом, гасконцы, как генерал-полковник твоей инфантерии. - И как ты, Шико. - Ну, Генрих, я дело другое. С тех пор как я покинул Гасконь, я перестал быть гасконцем. - А они? - Они наоборот: в Гаскони они гасконцами не были, зато здесь они гасконцы вдвойне. - Неважно, у меня теперь сорок пять добрых шпаг. - Под командованием сорок шестой доброй шпаги, именуемой д'Эперноном? - Не совсем так. - Кто же их командир? - Луаньяк. - Подумаешь! - Ты что ж, Луаньяком пренебрегаешь? - Отнюдь нет, он мой родич в двадцать седьмом колене. - Ответишь ты мне наконец? - На что? - На мой вопрос о Сорока пяти? - И ты полагаешься на их защиту? - Да, черт побери! - с раздражением вскричал Генрих. Шико, или же его тень (мы на этот счет осведомлены не больше короля и потому вынуждены оставить читателя в неизвестности), уселся поглубже в кресло. - Лично у меня гораздо больше войска, - сказал он. - Что ж это за войско? - Сейчас увидишь. Во-первых, у меня есть та армия, которую господа де Гизы формируют в Лотарингии. - Ты рехнулся? - Нисколечко. Настоящая армия в количестве не менее шести тысяч человек. - Но каким же образом ты, который так боится господина де Майена, рассчитываешь, что тебя станут защищать солдаты господина де Гиза? - Я ведь умер. - Опять та же шутка! - Господин де Майен имел зуб против Шико. Поэтому, воспользовавшись своей смертью, я переменил оболочку, имя и общественное положение. - Значит, ты больше не Шико? - спросил король. - Нет. - Кто же ты? - Я - Робер Брике, бывший торговец и лигист. - Ты лигист, Шико? - И самый ярый. Таким образом, меня, Робера Брике, члена святого союза, защищает, во-первых, лотарингская армия - шесть тысяч человек… Хорошенько запоминай цифры!.. - Не беспокойся. - Затем около ста тысяч парижан. - Ну и вояки! - Достаточно хорошие, чтобы наделать тебе неприятностей, мой король… Итак, сто тысяч плюс шесть тысяч, итого - сто шесть тысяч! Затем - парламент, папа, испанцы, кардинал Бурбонский, фламандцы, Генрих Наваррский, герцог Анжуйский… - Твой список еще не пришел к концу? - с досадой спросил король. - Да нет же! Остается еще три категории людей, сильно против тебя настроенных. - Говори. - Прежде всего католики. - Ах да. Я ведь истребил только три четверти гугенотов. - Затем гугеноты, потому что ты на три четверти истребил их. - Ну разумеется. А третья? - Что ты скажешь о политиках, Генрих? - Да, да, о тех, кто не желает ни меня, ни моего брата, ни господина де Гиза. - Но кто не имеет ничего против твоего наваррского зятя? - При условии, что он отречется от своей веры. - Пустяки какие. Это его нисколько не смутит! - Но помилуй! Люди, о которых ты говоришь… - Ну? - Это же вся Франция? - Вот именно. Я лигист, и это моя армия. Ну-ка подсчитай и сравни. - Мы шутим, не так ли, Шико? - промолвил Генрих, чувствуя, как его пробирает дрожь. - По-моему, сейчас не до шуток - ведь ты, бедный Анрике, один против всех. Лицо Генриха приобрело выражение подлинно царственного достоинства. - Да, я один, - сказал он, - но я один и повелевая. Ты показал мне целую армию. Отлично! А теперь покажи мне вождя. О, ты, конечно, назовешь господина де Гиза! Но разве ты не видишь, что я держу его в Нанси?.. Господина де Майена? Ты сам сказал, что он в Суассоне… Герцога Анжуйского? Ты знаешь, он в Брюсселе… Короля Наваррского? Он в По… Разумеется, я один, но я у себя, свободен и вижу, откуда идет враг, как охотник, стоящий среди поля, видит дичь, выбегающую или вылетающую из леса. Шико почесал нос. Король решил, что его друг побежден. - Что ты на это ответишь? - спросил он. - А то, что ты, Генрих, как всегда, красноречив. У тебя остался твой язык; действительно, это не так мало, как я думал; поздравляю. Но в твоих рассуждениях одно слабое место. - Какое? - Ты воображаешь себя охотником, подстерегающим дичь, я же полагаю, что ты сам дичь, которую преследует охотник. - Шико! - А между тем в Париже кое-кто появился. - Кто? - Одна женщина. - Моя сестрица Марго? - Нет, герцогиня де Монпансье. - Даже если это правда, я никогда не боялся женщин. - Да, опасаться надо только мужчин. Но погоди. Она явилась в качестве гонца, понимаешь? Возвестить о прибытии брата. - Господина де Гиза? - Да. - Передай мне чернила и бумагу. - Для чего? Написать господину де Гизу повеление не выезжать из Нанси? - Вот именно. Мысль, видно, правильная, раз она одновременно пришла в голову и тебе и мне. - Наоборот, никуда не годная. - Почему? - Едва получив это повеление, он сразу догадается, что его присутствие в Париже необходимо, и примчится сюда. Король почувствовал, как в нем закипает гнев. Он косо посмотрел на Шико. | 
