Александр Дюма - Сорок пять (иллюстрированный)

    - Если вы возвратились лишь для того, чтобы делать мне подобные замечания, то могли оставаться там, где были.

    - Что поделаешь, Генрих, призраки не льстят.

    - Значит, ты признаешь, что ты призрак?

    - А я этого не отрицал.

    - Шико!

    - Ну ладно, не сердись: ты и так близорук, а то и совсем ослепнешь… Ты говорил, что держишь брата во Фландрии?

    - Да, это правильная политика.

    - Теперь слушай и не раздражайся: с какой целью, по-твоему, сидит в Нанси господин де Гиз?

    - Он набирает там армию.

    - Хорошо, спокойствие… Для чего нужна ему эта армия?

    - Ах, Шико, вы утомляете меня этими расспросами!

    - Ничего, Генрих, ничего. Зато потом, ручаюсь, ты лучше отдохнешь. Итак, мы говорили, что эта армия ему нужна…

    - Для борьбы с гугенотами Севера.

    - Или, вернее, чтобы досаждать твоему брату, герцогу Анжуйскому, который добился провозглашения герцогом Брабантским и старается заполучить хоть небольшой престол во Фландрии, для чего беспрестанно требует у тебя помощи.

    - Помощь я ему обещаю, но, разумеется, никогда не пошлю.

    - К величайшей радости господина де Гиза… Слушай же, Генрих, что я тебе посоветую.

    - Что?

    - Притворись, что ты действительно намерен послать войска в помощь брату, и пусть они двинутся по направлению к Брюсселю, даже если им суждено пройти лишь полпути.

    - Верно, - вскричал Генрих, - понимаю: господин де Гиз тогда ни на шаг не отойдет от границы!

    - И обещание, данное нам, лигистам, госпожой де Монпансье, что в конце недели господин де Гиз будет в Париже…

    - Обещание это рассеется, как дым.

    - Ты сам это сказал, мой повелитель, - сказал Шико, усаживаясь поудобнее. - Ну, как же ты расцениваешь мой совет?

    - Он, пожалуй, хорош… только…

    - Что еще?

    - Пока там, на Севере, эти господа будут заняты друг другом…

    - Тебя беспокоит Юг? Ты прав, Генрих, - грозы обычно надвигаются с юга.

    - Не обрушится ли на меня за это время мой третий родич? Знаешь, что делает Беарнец?

    - Нет, разрази меня гром!

    - Он требует…

    - Чего?

    - Городов, составляющих приданое его супруги.

    - Ну и наглец! Мало ему чести породниться с французским королевским домом, он еще позволяет себе требовать то, что ему принадлежит!

    - Господин Шико!

    - Считай, что я ничего не говорил: в твои семейные дела я не вмешиваюсь.

    - Возвратимся же к наиболее срочным делам.

    - К Фландрии?

    - Я действительно пошлю кого-нибудь во Фландрию, к брату… Но кого? Кому, бог мой, могу я доверить такое важное дело?

    - Да, вопрос сложный!

    - Отправляйся ты, Шико.

    - Как же я отправлюсь во Фландрию, когда я мертв?

    - Да ведь ты больше не Шико, ты Робер Брике.

    - Ну куда это годится: буржуа, лигист, сторонник господина де Гиза вдруг станет твоим посланцем к герцогу Анжуйскому!

    - Ты отказываешь мне в повиновении?

    - А разве я обязан тебе повиноваться?

    - Не обязан, несчастный?

    - Откуда у меня могут быть такие обязательства? То немногое, что я имею, получено по наследству. Я человек бедный и незаметный. Сделай меня герцогом и пэром, преврати в маркизат мою землицу Шикотери, пожалуй мне пятьсот тысяч экю - и тогда поговорим.

    Генрих уже намеревался ответить, когда услышал шорох тяжелой бархатной портьеры.

    - Господин герцог де Жуаез, - возвестил слуга.

    - Вот он, черт побери, твой посланец! - вскричал Шико..

    - И правда, - прошептал Генрих, - ни один из моих министров не давал таких хороших советов, как этот дьявол Шико!

    - А, наконец-то признаешь это? - сказал Шико.

    И он забился поглубже в кресло, так что даже лучший в королевстве моряк, привыкший различать любую точку на горизонте, не увидел бы в королевской спальне ничего подозрительного.

    Господин де Жуаез, хоть и был главным адмиралом Франции, тоже ничего не заметил.

    При виде своего юного любимца король радостно вскрикнул и протянул ему руку.

    - Садись, Жуаез, дитя мое, - сказал он. - Боже мой, как ты поздно пришел!

    - Государь, вы очень добры, что изволили это заметить, - ответил Жуаез.

    И герцог, подойдя к возвышению, на котором стояла кровать, уселся на одну из вышитых лилиями подушек, разбросанных на ступеньках.

    Шико, по-прежнему невидимый, покоился в кресле; Жуаез полулежал на подушках; Генрих уютно завернулся в одеяло. Началась беседа.

    - Ну как, Жуаез, - спросил Генрих, - хорошо вы побродили по городу?

    - Отлично, государь, благодарю вас, - рассеянно ответил герцог.

    - Как быстро вы ушли сегодня с Гревской площади!

    - Честно говоря, государь, я не люблю смотреть, как мучаются люди.

    - Ты знаешь, что произошло?

    - Положа руку на сердце, нет.

    - Сальсед отрекся от своих показаний.

    - Признаюсь, государь, я был уверен в этом.

    - Но ведь он сперва сознался!

    - Тем более. Его первые признания заставили Гизов насторожиться. Гизы начали действовать, пока ваше величество пребывали в спокойствии: это было неизбежно.

    - Как! Ты все предвидишь и ничего мне не сказал?

    - Да ведь я не министр, чтобы говорить о политике.

    - Оставим это, Жуаез.

    - Государь…

    - Мне понадобится твой брат. Я хочу дать ему небольшое поручение.

    - Вне Парижа?

    - Да.

    - В таком случае это невозможно, государь.

    - Как так?

    - Дю Бушаж не может уехать.

    Генрих приподнялся на локте и во все глаза уставился на Жуаеза.

    - Что это значит? - спросил он.

    Жуаез невозмутимо выдержал недоумевающий взгляд короля.

    - Государь, - сказал он, - дю Бушаж влюблен, но бедный мальчик пошел по ложному пути, вот почему он начал худеть, бледнеть…

    - И правда, - сказал король, - мне это бросилось в глаза.

    До собеседников донеслось какое-то ворчание. Жуаез умолк и с удивлением огляделся по сторонам.

    - Не обращай внимания, Анн, - засмеялся Генрих, - это одна из моих собачек заснула в кресле и рычит во сне… Так ты говоришь, друг мой, что бедняга дю Бушаж по грустнел?

    - Да, государь, он мрачен, как сама смерть. Похоже, что он встретил женщину, пребывающую в угнетенном состоянии духа. Нет ничего ужаснее таких встреч.

    Генрих вздохнул.

    - Ты говоришь, что у этой женщины мрачный характер?

    - Так по крайней мере утверждает дю Бушаж. Я ее не знаю.

    - Бедняга! - сказал король.

    - Вы понимаете, государь, - продолжал Жуаез, - что едва он сделал мне это признание, как я начал его лечить.

    - И что же?..

    - Курс лечения начат.

    - Он уже не так влюблен?

    - Не в том дело, государь, но у него появилась надежда внушить любовь. Итак, начиная с сегодняшнего дня, он, вместо того чтобы вздыхать на манер своей дамы, постарается развеселить ее. Я послал к его возлюбленной тридцать итальянских музыкантов, которые устроят под ее балконом целый концерт.

    - Фи! - сказал король. - Что за пошлая затея?

    - Как это - пошлая? Тридцать музыкантов, равных которым нет в мире!

    - И ты рассчитываешь, что от музыки ледяное сердце красавицы растает?

    - Разумеется, рассчитываю.

    Король покачал головой.

    - Конечно, я не говорю, - продолжал Жуаез, - что при первом же взмахе смычка дама устремится в объятия дю Бушажа. Но она будет поражена тем, что ради нее устроен весь этот шум. Мало-помалу она освоится с концертами. А если они не придутся ей по вкусу, мы пустим в ход актеров, фокусников, чародеев, прогулки верхом - словом, всевозможные забавы; пусть даже веселье не вернется к этой скорбной красавице, зато оно вернется к самому дю Бушажу.

    - Желаю ему этого от всего сердца, - сказал Генрих, - но оставим дю Бушажа. Не обязательно, чтобы именно он выполнил мое поручение. Надеюсь, что ты, дающий такие превосходные советы, не стал рабом какой-нибудь благородной страсти?

    - Я? - вскричал Жуаез. - Да за всю свою жизнь я не был так свободен, как сейчас! И вот что я придумал, государь! Каждый день я буду являться сюда в носилках. Пока ваше величество будет молиться, я стану просматривать книги по алхимии или, лучше, по морскому делу - ведь я моряк. Заведу себе собачек, чтобы они играли с вашими. Потом мы будем есть крем и слушать рассказы господина д'Эпернона. Но все это не двигаясь с места, государь: хорошо чувствуешь себя только в сидячем положении, а еще лучше - в лежачем… Какая здесь мягкая подушка, государь! Видно, ваши обойщики работали для короля, который изволит скучать.

    - Фи, как это противно, Анн, - сказал король.

    - Почему противно?

    - Мужчина в твоем возрасте, с твоим положением - и вдруг хочет стать ленивым и толстым! Подожди, я найду тебе подходящее занятие.

    - Если оно будет скучным, я согласен.

    Опять послышалось ворчание. Можно было подумать, что слова, произнесенные Жуаезом, рассмешили лежащую в кресле собаку.

    - Вот умный пес, - сказал Генрих. - Он догадывается, какую деятельность я для тебя придумал.

    - Что же это, государь? Горю нетерпением узнать.

    - Ты наденешь сапоги.

    Жуаез в ужасе отшатнулся.

    - Не требуйте от меня этого, государь!

    - Сядешь на коня.

    Жуаез подскочил.

    - Верхом? Нет, нет, я теперь не признаю ничего, кроме носилок. Разве ваше величество не слыхали?

    - Кроме шуток, Жуаез, ты меня понял? Ты наденешь сапоги и сядешь на коня.

    - Нет, государь, - возразил герцог самым серьезным тоном, - это невозможно.

    - А почему невозможно? - гневно спросил Генрих.

    - Потому… потому что… я адмирал.

    - Ну и что же?

    - Адмиралы верхом не ездят.

    - Вот оно что! - сказал Генрих.

    Жуаез кивнул головой, как дети, которые упрямятся, но слишком робки, чтобы совсем не отвечать.

    - Отлично, господин адмирал, верхом вы не поедете. Вы правы: моряку не пристало ездить на коне. Зато моряку весьма пристало плыть на корабле или на галере. Поэтому вы немедленно отправитесь в Руан по реке. В Руане, где стоит ваша флагманская галера, вы тотчас же взойдете на нее и отплывете в Антверпен.

    - В Антверпен! - возопил Жуаез в таком отчаянии, словно получил приказ плыть в Кантон или в Вальпараисо.

    - Кажется, я уже сказал, - произнес король ледяным, не допускающим возражения тоном. - Сказал и повторять не желаю.

    Не пытаясь возражать, Жуаез застегнул плащ, надел шпагу и взял со стула свою бархатную шапочку.

    - И трудно же добиться от людей повиновения, черт побери! - продолжал ворчать Генрих. - Если я сам иногда забываю, что я господин, все, кроме меня, должны были бы помнить об этом.

    Жуаез холодно поклонился, положив, согласно уставу, руку на рукоять шпаги.

    - Каковы будут ваши повеления, государь? - произнес он голосом столь покорным, что сердце короля размякло, как воск.

    - Ты отправишься в Руан, - сказал он, - и отплывешь оттуда в Антверпен, если не желаешь проехать сушей в Брюссель.

    Генрих ждал ответа. Но Жуаез ограничился поклоном.

    - Может быть, ты предпочитаешь ехать сухим путем?

    - У меня не может быть предпочтений, когда надо выполнить приказ, государь, - ответил Жуаез.

    - Ну хорошо, дуйся, дуйся!.. Вот ужасный характер! - вскричал король. - Увы, у государей нет друзей…

    - Кто отдает приказания, может рассчитывать только на слуг, - торжественно заявил Жуаез.

    - Так вот, милостивый государь, - возразил оскорбленный король, - вы отправитесь в Руан, сядете на свою галеру, возьмете гарнизоны Кодебека, Арфлера и Дьеппа, которые я заменю другими частями, погрузите их на шесть кораблей и по прибытии на место отдадите в распоряжение моего брата, ожидающего от меня обещанной помощи.

    - Пожалуйте письменные полномочия, государь, - сказал Жуаез.

    - А с каких это пор, - ответил король, - вы перестали действовать согласно своей адмиральской власти?

    - Я имею лишь одно право - повиноваться, государь, и стараюсь, насколько возможно, избегать ответственности.

    - Хорошо, господин герцог, письменные полномочия вы получите у себя дома перед отъездом.

    - Когда именно, государь?

    - Через час.

    Жуаез почтительно поклонился и направился к двери. Сердце короля чуть не разорвалось от огорчения.

    - Как! - сказал он. - Вы не сочли даже нужным проститься! Вы не слишком вежливы, господин адмирал.

    - Соблаговолите извинить меня, государь, - пробормотал Жуаез, - но я еще худший придворный, чем моряк! Насколько я понимаю, вы сожалеете, ваше величество, обо всем, что изволили для меня сделать.

    И он вышел, с силой хлопнув дверью.

    - Вот как относятся ко мне те, для кого я столько сделал! - вскричал король. - Ах, Жуаез, неблагодарный Жуаез!

    - Может быть, ты позовешь его обратно? - спросил Шико, подходя к кровати. - В кои веки проявил силу воли и уже раскаиваешься!

    - Ты очень мило рассуждаешь! - ответил король. - Неужели, по-твоему, приятно выйти в море осенью, в ветер и дождь? Интересно, что бы ты сделал на его месте, черствый человек?

    - Это зависит от тебя одного, великий король!

    - Значит, если бы я послал тебя куда-нибудь, как Жуаеза, ты бы согласился?

    - Не только согласился бы, но я прошу тебя, умоляю тебя послать меня куда-нибудь.

    - Ты бы поехал в Наварру?

    - Да хоть к черту на рога, великий король!

    - Ты что, потешаешься надо мной, шут?

    - Государь, если при жизни я был не слишком весел, то, клянусь вам, после смерти стал еще грустнее.

    - Но ведь только что ты отказался уехать из Парижа.

    - Милостивый мой повелитель, я был неправ, решительно неправ и раскаиваюсь в этом.

    - Ничего не понимаю, - сказал король.

    - Я, Генрих, человек осторожный, у которого с господином Майеном игра не кончена и счеты не сведены. Если он меня разыщет в Париже, то пожелает начать все сызнова. Славный господин де Майен - игрок преотчаянный!

    - Так что же?

    - Он сделает ловкий ход, и меня пырнут ножом.

    - Ну, я Шико знаю: он в долгу не останется.

    - Ты прав, я его так пырну, что он подохнет.

    - Тем лучше: игра окончится.

    - Тем хуже, черт побери, тем хуже! Семейка его поднимет ужасающий шум, на тебя напустится вся лига, и в одно прекрасное утро ты мне скажешь: "Шико, друг мой, извини, но я вынужден тебя колесовать".

    - Я так скажу?

    - Не только скажешь, но, хуже того, сделаешь, великий король. Я же предпочитаю, чтобы дело обернулось иначе, понимаешь? Поэтому я поеду в Наварру, если тебе благоугодно меня послать.

    - Разумеется, мне благоугодно.

    - Жду приказаний, всемилостивейший повелитель.

    И Шико, приняв ту же позу, что Жуаез, застыл в ожидании.

    - Но ты даже не знаешь, придется ли поручение тебе по вкусу, - сказал король.

    - Раз я прошу, чтобы ты мне его дал…

    - Видишь ли, Шико, - сказал Генрих, - я намерен поссорить Марго с ее мужем.

    - Разделять, чтобы властвовать? - переспросил Шико. - Делай как знаешь, великий государь. Я посол, только и всего. Лишь бы личность моя была неприкосновенна… Вот на этом, сам понимаешь, я настаиваю.

    - Но в конце-то концов, - сказал Генрих, - надо же тебе знать, что говорить моему зятю?

    - Я? Говорить? Нет, нет и нет!

    - Как так нет, нет и нет?

    - Я поеду, куда ты пожелаешь, но говорить ничего не стану.

    - Значит, ты отказываешься?

    - Говорить я отказываюсь, но письмо возьму. Кто передает поручение на словах, всегда несет большую ответственность. С того, кто вручает письмо, меньше спрашивают.