Александр Дюма - Сорок пять (иллюстрированный)

    - Настоятель еще спит, брат Борроме, - сказал молоденький монах. - Разбудить его?

    - Ни в коем случае, брат Жак, - ответил казначей.

    - Жаль, что наш настоятель любит поспать, - продолжал юный монах, - мы бы уже нынче утром могли испробовать оружие. Заметили вы, какие там есть прекрасные кирасы и аркебузы?

    - Тише, брат мой! Вас могут услышать.

    - Вот беда! - продолжал монашек, топнув ногой. - Сегодня чудесная погода, как отлично мы провели бы учение, брат казначей!

    - Надо подождать, дитя мое, - произнес брат Борроме с напускным смирением, которому противоречил огонь, горевший в его глазах.

    - Но почему вы не прикажете хотя бы раздать оружие? - все так же горячо возразил Жак.

    - Я? Приказывать?..

    - Да, вы.

    - Я ничем не распоряжаюсь, - продолжал Борроме, приняв сокрушенный вид. - Вот хозяин!

    - В кресле… спит… когда все уже бодрствуют, - сказал Жак, и в тоне его звучало раздражение, а его умный, проницательный взгляд, казалось, проникал в самое сердце брата Борроме.

    - Надо уважать его сан и покой, - произнес Борроме, выходя на середину комнаты, но при этом он сделал такое неловкое движение, что опрокинул небольшую скамейку.

    Хотя ковер заглушил шум, дон Модест все же вздрогнул и пробудился.

    - Кто тут? - вскричал он дрожащим голосом заснувшего на посту и внезапно разбуженного часового.

    - Сеньор аббат, - сказал брат Борроме, - простите, если мы нарушили ваши благочестивые размышления, но я пришел за приказаниями.

    - А, доброе утро, брат Борроме, - сказал Горанфло, слегка кивнув головой. Несколько секунд он молчал, как видно напрягая память, затем, поморгав глазами, спросил: - За какими приказаниями?

    - Относительно оружия и доспехов.

    - Оружия? Доспехов? - переспросил Горанфло.

    - Конечно. Ваша милость велели мне доставить оружие и доспехи.

    - Я? - повторил до крайности изумленный дон Модест. - Велел я?.. А когда это было?

    - Неделю назад.

    - А… Но для чего нам оружие?

    - Вы сказали, сеньор аббат, - я повторяю собственные ваши слова, - вы сказали: "Брат Борроме, хорошо бы раздобыть оружие и раздать его всей монашеской братии: гимнастические упражнения развивают силу телесную, как благочестивые устремления укрепляют силу духа".

    - Я это говорил?.. - спросил Горанфло.

    - Да, преподобный отец. Я же, недостойный, но послушный монах, поторопился исполнить ваше повеление и доставил оружие.

    - Странное дело, - пробормотал Горанфло, - ничего не помню.

    - Вы даже добавили, ваше преподобие, латинское изречение: Militat spiritu, militat gladio.^[30]

    - Что? - вскричал дон Модест, изумленно выпучив глаза. - Изречение?

    - У меня память неплохая, досточтимый отец, - ответил Борроме, скромно опуская веки.

    - Если я так сказал, - продолжал Горанфло, - значит, у меня были на то основания, брат Борроме. И правда, я всегда придерживался мнения, что надо развивать тело. Еще будучи простым монахом, я боролся и словом и мечом. "Militat spiritu, militat gladio". Отлично, брат Борроме. Как видно, сам господь осенил меня.

    - Итак, я выполню ваш приказ до конца, преподобный отец, - сказал Борроме, удаляясь вместе с братом Жаком, который радостно тянул его за рясу.

    - Ступайте, - величественно произнес Горанфло.

    - Я совсем забыл… - сказал, возвращаясь, брат Борроме.

    - Что?

    - В приемной дожидается один из друзей вашей милости; он хочет с вами поговорить.

    - Как его зовут?

    - Метр Робер Брике.

    - Метр Робер Брике, - продолжал Горанфло, - не друг мне, брат Борроме, а просто знакомый.

    - Вы его не примете, ваше преподобие?

    - Приму, приму, - рассеянно произнес Горанфло. - Этот человек меня развлекает.

    Брат Борроме еще раз поклонился и вышел.

    Через пять минут дверь опять отворилась, и появился Шико.

    Дон Модест продолжал сидеть в той же блаженно расслабленной позе.

    Шико прошел через всю комнату и приблизился к нему.

    Дон Модест лишь соблаговолил слегка наклонить голову.

    Шико, очевидно, ни в малейшей степени не удивило безразличие аббата.

    - Здравствуйте, господин настоятель, - сказал он.

    - Ах, это вы! - произнес Горанфло. - Видимо, воскресли?

    - А вы считали меня умершим, господин аббат?

    - Да ведь вас совсем не было видно.

    - Я был занят.

    - А!

    Шико знал, что Горанфло скуп на слова, пока его не разогреют две-три бутылки старого бургундского. Так как час был ранний и Горанфло, по всей вероятности, еще не закусывал, Шико подвинул к очагу глубокое кресло и молча устроился в нем, положив ноги на каминную решетку и откинувшись на мягкую спинку.

    - Вы позавтракаете со мной, господин Брике? - спросил дон Модест.

    - Может быть, сеньор аббат.

    - Не взыщите, господин Брике, если я не смогу уделить вам столько времени, сколько хотел бы.

    - Человек, стоящий, подобно вам, выше многих, может поступать, как ему заблагорассудится, господин аббат, - ответил Шико, улыбнувшись, как умел улыбаться он один.

    Дон Модест, прищурившись, взглянул на Шико.

    Насмехался ли Шико или говорил серьезно, разобрать было невозможно. Шико встал.

    - Куда вы, господин Брике? - спросил Горанфло.

    - Собираюсь уходить.

    - Вы же сказали, что позавтракаете со мной?

    - Я этого не говорил.

    - Простите, но я вас пригласил.

    - А я ответил: может быть. "Может быть" не значит "да".

    - Вы сердитесь?

    Шико рассмеялся.

    - Сержусь? - переспросил он. - А на что мне сердиться? На то, что вы наглец и невежда? О, дорогой сеньор настоятель, я вас слишком давно знаю, чтобы сердиться на ваши мелкие недостатки.

    Как громом пораженный этим выпадом, Горанфло застыл с открытым ртом.

    - Прощайте, господин настоятель.

    - О, не уходите!

    - Я не могу откладывать поездки.

    - Вы уезжаете?

    - Мне дано поручение.

    - Кем?

    - Королем.

    У Горанфло голова пошла кругом.

    - Поручение, - вымолвил он, - поручение от короля… Вы, значит, снова с ним виделись?

    - Конечно.

    - Как же он вас встретил?

    - Восторженно. Он-то помнит друзей, хоть и король.

    - Поручение от короля, - пролепетал Горанфло, - а я-то наглец, невежда, грубиян…

    - Прощайте, - повторил Шико.

    Горанфло даже привстал с кресла и своей широкой дланью задержал уходящего, который, надо признаться, довольно охотно подчинился насилию.

    - Послушайте, признаюсь - я неправ. Заботы…

    - Вот как!

    - Будьте же снисходительны к человеку, занятому столь трудными делами! Ведь это аббатство - целое государство! Подумайте, под моим началом двести душ; я эконом, архитектор, управитель, и ко всему у меня имеются еще духовные обязанности.

    - Да, правда, это слишком тяжкое бремя для недостойного служителя божия!

    - Ну вот, теперь вы иронизируете, - сказал Горанфло. - Господин Брике, неужто вы утратили христианское милосердие?

    - А разве оно у меня было?

    - Сдается мне, что тут и не без зависти с вашей стороны; остерегайтесь: зависть - великий грех.

    - Зависть с моей стороны? А кому мне завидовать, скажите на милость?

    - Гм, вы думаете: "Настоятель дон Модест Горанфло все время идет вверх, движется по восходящей лестнице…"

    - А я движусь по нисходящей, не так ли? - насмешливо спросил Шико.

    - Это из-за вашего ложного положения, господин Брике.

    - Господин настоятель, а вы помните евангельское изречение?

    - Какое?

    - "Низведу гордых и вознесу смиренных".

    - Подумаешь! - сказал Горанфло.

    - Вот тебе на! Он берет под сомнение слово божие, еретик! - воскликнул Шико, всплескивая руками.

    - Еретик?! - повторил Горанфло. - Это гугеноты - еретики.

    - Ну, значит, схизматик!^[31]

    - Что вы хотите сказать, господин Брике? Право, не понимаю.

    - Ничего не хочу сказать. Я уезжаю и пришел с вами проститься. Посему прощайте, сеньор дон Модест.

    - Вы не покинете меня таким образом?

    - Покину, черт побери!

    - Вы?

    - Да, я.

    - Мой друг?

    - В величии друзей забывают.

    - Шико!

    - Я теперь не Шико, вы же сами меня этим попрекнули.

    - Я? Когда же?

    - Когда упомянули о моем ложном положении.

    - "Попрекнул"! Как вы сегодня выражаетесь! - И настоятель опустил свою большую голову, так что все три его подбородка слились воедино.

    Шико искоса наблюдал за ним: Горанфло даже слегка побледнел.

    - Прощайте и не взыщите за сказанную вам в лицо правду.

    И он направился к выходу.

    - Говорите все, что пожелаете, господин Шико, но не смотрите на меня таким взглядом!.. И, во всяком случае, нельзя уйти не позавтракав, черт побери! Это вредно!

    Шико решил сразу завоевать все позиции.

    - Нет, не хочу! - сказал он. - Здесь очень плохо кормят.

    Все прочие нападки Горанфло сносил мужественно. Эти слова его доконали.

    - У меня плохо кормят? - пробормотал он в полной растерянности.

    - На мой вкус, во всяком случае, - сказал Шико.

    - Последний раз, когда вы завтракали, еда была плохая?

    - Да, - решительно сказал Шико.

    - Но чем, скажите на милость!

    - Свиные котлеты гнуснейшим образом подгорели.

    - О!

    - Фаршированные свиные ушки не хрустели на зубах.

    - О!

    - Каплун с рисом не имел никакого вкуса.

    - Боже праведный!

    - Раковый суп был чересчур жирен!

    - Шико! Шико! - промолвил дон Модест тоном, каким умирающий Цезарь воззвал к своему убийце: "Брут! Брут!.."

    - Да к тому же у вас нет для меня времени.

    - У меня?

    - Вы мне сказали, что заняты. Говорили вы это, да или нет? Не хватает еще, чтобы вы стали лгуном.

    - Дело можно отложить. Ко мне должна прийти одна просительница.

    - Ну так и принимайте ее.

    - Я не приму ее, хотя это, видимо, очень важная дама. Я буду принимать только вас, дорогой господин Шико. Эта знатная особа хочет у меня исповедаться и прислала мне сто бутылок сицилийского вина. Так вот, если вы потребуете, я откажу ей, велю передать, чтобы она искала другого духовника.

    - Вы это сделаете?

    - Ради того, чтобы вы со мной позавтракали, господин Шико, и я мог загладить свою вину перед вами.

    - Вина эта проистекает от вашей чудовищной гордости, дон Модест.

    - Я смирюсь духом, друг мой.

    - От вашей беспечности и лени.

    - Шико, Шико, с завтрашнего же дня я начну умерщвлять плоть, командуя упражнениями монахов.

    - Какими упражнениями? - спросил Шико, вытаращив глаза.

    - Боевыми.

    - Вы будете обучать монахов военному делу?

    - Да.

    - А кому пришла в голову эта мысль?

    - Кажется, мне самому, - сказал Горанфло.

    - Вам? Быть этого не может!

    - Но это так, и я уже отдал распоряжение брату Борроме.

    - Кто это брат Борроме?

    - Казначей.

    - У тебя появился казначей, которого я не знаю, ничтожество ты этакое?

    - Он попал сюда после вашего последнего посещения.

    - А откуда он взялся?

    - Мне рекомендовал его монсеньер кардинал де Гиз.

    - Лично?

    - Письмом, дорогой господин Шико, письмом.

    - Не тот ли это, похожий на коршуна монах, который доложил о моем приходе?

    - Он самый.

    - Ого! - вырвалось у Шико. - Какими же качествами обладает этот казначей, получивший столь горячую рекомендацию кардинала де Гиза?

    - Он считает, как сам Пифагор.

    - С ним-то вы и порешили заняться военным обучением монахов?

    - Да, друг мой.

    - А для чего?

    - Чтобы вооружить их.

    - Долой гордыню, нераскаявшийся грешник! Гордыня - смертный грех: не вам пришла в голову эта мысль.

    - Мне или ему, я уж, право, не помню. Нет, нет, определенно мне; кажется, я даже произнес весьма подходящее латинское изречение.

    Шико подошел поближе к настоятелю.

    - Латинское изречение!.. Вам, дорогой аббат, - сказал он, - не припомните ли вы его?

    - "Militat spiritu…"

    - "Militat spiritu, militat gladio".

    - Точно, точно! - восторженно вскричал дон Модест.

    - Ну, ну, - сказал Шико, - невозможно извиняться более чистосердечно, чем вы, дон Модест. Я вас прощаю.

    - О! - умиленно произнес Горанфло.

    - Вы по-прежнему мой друг, мой истинный друг.

    Горанфло смахнул слезу.

    - Давайте же позавтракаем; я буду снисходителен к вашим яствам.

    - Послушайте! - воскликнул Горанфло вне себя от радости. - Я велю брату повару, чтобы он накормил нас по-царски, иначе будет посажен в карцер.

    - Отлично, отлично, - сказал Шико, - вы же здесь хозяин, дорогой мой настоятель.

    - И мы разопьем несколько бутылочек, полученных от моей новой духовной дочери.

    - Я помогу вам добрым советом.

    - Дайте я обниму вас, Шико.

    - Не задушите меня… Лучше побеседуем.

    Горанфло не замедлил отдать нужные распоряжения.

    Если достойный настоятель и двигался, как он утверждал, по восходящей линии, то это относилось главным образом к развитию в аббатстве кулинарного искусства.

    Дон Модест вызвал повара, брата Эузеба, каковой и предстал не столько перед своим духовным начальником, сколько перед строгим судьей.

    - Брат Эузеб, - суровым тоном произнес Горанфло, - прислушайтесь к тому, что вам скажет мой друг, господин Робер Брике. Вы, говорят, пренебрегаете своими обязанностями. Я слышал о серьезных погрешностях в вашем последнем раковом супе, о роковой небрежности в приготовлении свиных ушей… Берегитесь, брат Эузеб, берегитесь: коготок увяз - всей птичке пропасть.

    Монах, то бледнея, то краснея, пробормотал какие-то извинения, которые, однако, не были приняты во внимание.

    - Довольно! - сказал Горанфло.

    Брат Эузеб умолк.

    - Что у вас сегодня на завтрак? - спросил достопочтенный настоятель.

    - Яичница с петушиными гребешками.

    - Еще что?

    - Фаршированные шампиньоны.

    - Еще?

    - Раки под соусом мадера.

    - Мелочь все это, мелочь. Назовите что-нибудь более основательное, да поскорее.

    - Можно подать окорок, начиненный фисташками.

    Шико презрительно фыркнул.

    - Простите, - робко вмешался Эузеб, - он сварен в хересе и нашпигован говядиной.

    Горанфло бросил на Шико робкий взгляд.

    - Недурно, правда, господин Брике? - спросил он.

    Шико жестом показал, что доволен, хотя и не совсем.

    - А что у вас еще есть? - спросил Горанфло.

    - Можно приготовить отличного угря.

    - К черту угря! - сказал Шико.

    - Полагаю, господин Брике, - продолжал брат Эузеб, понемногу смелея, - что вы не раскаетесь, если отведаете моего угря.

    - А как вы его приготовили?

    - Да, как вы его приготовили? - повторил настоятель.