Александр Дюма - Графиня де Шарни Том2

    - Да, а Франция-то как же? - поддакнул Бийо.

    - Францию можно считать спасенной, - отозвался Калиостро, - внешний враг разбит, внутренний - мертв. Насколько опасен эшафот двадцать первого января для будущего, настолько он в настоящем представляет собой безусловную, огромную силу: силу безвозвратных решений. Казнь Людовика Шестнадцатого обрекает Францию на месть монархов и дает Республике поддержку обреченных на смерть и потому готовых на отчаянный шаг нации. Возьмите, к примеру, древние Афины или современную Голландию. Соглашениям, переговорам обсуждениям начиная с сегодняшнего утра положен конец; Революция в одной руке держит топор, другой размахивает трехцветным флагом. Можете ехать со спокойной душой; раньше, чем она опустит топор, с аристократией будет покончено; прежде, чем она выпустит из рук трехцветный флаг, Европа будет побеждена. Уезжайте, друзья мои, уезжайте!

    - Бог мне свидетель, - вскричал Жильбер, - что ежели грядущее, которое вы мне пророчите, и впрямь будет таковым, я не буду жалеть о том, что покинул Францию; но куда же мы отправимся?

    - Неблагодарный! - воскликнул Калиостро. - Неужто ты забыл о своей второй родине - Америке! Ужели ты забыл ее огромные озера, девственные леса, бескрайние, словно океаны, прерии? Разве не нуждаешься ты в отдыхе на природе после этих страшных потрясений?

    - Вы поедете со мной, Бийо? - спросил, поднимаясь, Жильбер.

    - А вы меня простите? - шагнув навстречу Жильберу, проговорил Бийо. Они обнялись.

    - Мы едем, - молвил Жильбер.

    - Когда? - полюбопытствовал Калиостро.

    - Да.., через неделю. Калиостро покачал головой.

    - Вы уедете нынче же вечером, - возразил он.

    - Почему?

    - Потому что я уезжаю завтра.

    - Куда же вы едете?

    - Придет день, и вы об этом узнаете, друзья!

    - Однако как же нам уехать?

    - "Франклин" через тридцать шесть часов отплывает в Америку.

    - А паспорта?

    - Вот они.

    - А мой сын? Калиостро пошел к двери.

    - Входите, Себастьен, вас ждет отец, - приказал он Молодой человек вошел и бросился отцу в объятия. Бийо горестно вздохнул.

    - Нам не хватает лишь почтовой кареты, - заметил Жильбер.

    - Моя карета заложена и ждет вас у дверей, - отозвался Калиостро.

    Жильбер подошел к секретеру, где хранились их общие деньги - тысяча луидоров, - и знаком приказал Бийо взять свою долю.

    - Денег-то нам хватит? - спросил Бийо.

    - У нас их больше, чем нужно на покупку целой провинции.

    Бийо в смущении стал озираться по сторонам.

    - Что вы потеряли, друг мой? - спросил его Жильбер.

    - Я ищу одну вещь, которая, по правде сказать, мне ни к чему, потому что я все одно писать не умею.

    Жильбер улыбнулся, взял перо, чернила и бумагу.

    - Диктуйте, - предложил он.

    - Я бы хотел попрощаться с Питу, - молвил Бийо.

    - Я сейчас ему напишу.

    И Жильбер исполнил свое обещание.

    Когда письмо было окончено, Бийо спросил:

    - Что вы там написали? Жильбер прочел:

    "Дорогой Питу!

    Мы покидаем Францию: Бийо, Себастьен и я - и нежно обнимаем вас всех троих.

    Надеемся, что, имея ферму Бийо, вы ни в чем не будете нуждаться.

    Придет день, и мы пригласим вас к себе.

    Ваш друг, Жильбер".

    - И все? - спросил Бийо.

    - Нет, есть еще post-scriptum, - возразил Жильбер.

    - Какой?

    Жильбер в упор посмотрел на фермера и прочел:

    "Бийо поручает Вам Катрин".

    Бийо облегченно вздохнул и обнял Жильбера. Десять минут спустя почтовая карета уже уносила Жильбера, Себастьена и Бийо в Гавр.

    Чуть больше года спустя после казни короля и отъезда Жильбера, Себастьена и Бийо чудесным морозным утром страшной зимы 1794 года около четырехсот человек, те есть почти шестая часть населения Виллер-Котре, ожидали на площади и во дворе мэрии выхода жениха и невесты, которых наш старый знакомый г-н де Лонпре сочетал браком.

    Новобрачных звали Анж Питу и Катрин Бийо.

    Увы! Многое должно было измениться в жизни, чтобы бывшая любовница виконта де Шарни, мать маленького Изидора стала г-жой Питу.

    Всяк рассказывал об этом на свой лад; но что бы ни говорили люди на площади, никто из них не мог не восхититься преданностью Анжа Питу и скромностью Катрин Бийо.

    Однако чем больше восхищались молодоженами, тем искреннее их жалели.

    Быть может, не было в этой толпе пары счастливее их, но так уж устроены люди: толпа либо жалеет, либо завидует.

    В этот день все собравшиеся были настроены жалостливо.

    И действительно, предсказанные вечером 21 января графом Калиостро события развивались стремительно, оставляя после себя долгий и несмываемый кровавый след.

    1 февраля 1793 года Национальный конвент издал декрет, предписывавший выпуск ассигнатов на сумму в восемьсот миллионов; общая сумма бывших в обращении бумажных денег составила, таким образом, три миллиарда сто миллионов.

    28 марта 1793 года Конвент на основании доклада Трейяра издал декрет, согласно которому все эмигранты объявлялись изгнанниками, иными словами - декрет приговаривал их к гражданской смерти, а их имущество подлежало конфискации в пользу Республики.

    7 ноября Конвент издал декрет, в котором обязывал комитет по народному образованию представить проект с целью заменить культ католический гражданским культом разума.

    Мы уже не говорим о расправе над жирондистами. Мы не говорим о казни герцога Орлеанского, королевы, Байи, Дантона, Камилла Демулена и многих других; хотя слухи об этих событиях и докатились до Виллер-Котре, однако они не имели непосредственного отношения к действующим лицам нашей истории, о которых мы намерены сказать еще несколько слов.

    Во исполнение декрета о конфискации имущества эмигрантов Бийо и Жильбер были объявлены эмигрантами, а их имущество было конфисковано и пущено с молотка.

    То же произошло и с имуществом графа де Шарни, погибшего 10 августа, а также графини де Шарни, убитой 2 сентября.

    В результате этого декрета Катрин выставили за ворота фермы Писле, ставшей народным достоянием.

    Питу и рад был бы вступиться за Катрин, но Питу стал называться умеренным, Питу сам попал в разряд подозрительных, и умные люди посоветовали ему ни действиями, ни в мыслях не оказывать сопротивления при исполнении приказов нации.

    Катрин и Питу перебрались в Арамон.

    Катрин надумала было поселиться, как раньше, в хижине папаши Клуи; но едва она появилась на пороге бывшего лесничего герцога Орлеанского, старик приложил палец к губам и покачал головой в знак того, что не может ее пустить.

    Дело в том, что место уже было занято.

    Был введен в действие закон об изгнании не приведенных к присяге священников, и, как, должно быть, уже догадался читатель, аббат Фортье, не пожелавший приносить клятву, был изгнан, вернее, сам поспешил удалиться в изгнание.

    Однако он решил, что ему незачем пересекать границу, и его изгнание ограничилось тем, что он покинул свой дом в Виллер-Котре, где оставил мадмуазель Александрину приглядывать за имуществом, а сам попросил приюта у папаши Клуи.

    Хижина папаши Клуи, как помнят читатели, была обыкновенной землянкой, где и одному-то было тесновато; следовательно, Катрин Бийо вместе с маленьким Изидором, принимая во внимание появление аббата Фортье, там и вовсе не могли бы разместиться.

    Кроме того, и это тоже известно читателю, аббат Фортье после смерти г-жи Бийо вел себя вызывающе; а Катрин была не настолько доброй христианкой, дабы простить аббату, что он отказался совершить отпевание ее матери; впрочем, даже если бы она и нашла в себе силы для прощения, аббат Фортье был слишком рьяным католиком, чтобы простить ей ее прегрешения.

    Итак, Катрин пришлось отказаться от мысли вернуться в хижину папаши Клуи.

    Оставались дом тетушки Анжелики в Пле да лачуга Питу в Арамоне.

    О доме тетушки Анжелики нечего было и думать: по мере того, как шло время, тетушка Анжелика становилась все сварливее, что казалось невероятным, и все больше худела, что казалось просто невозможным.

    Эти метаморфозы в ее характере и в ее внешности объяснялись тем, что в Виллер-Котре, как и повсюду, церкви были закрыты в ожидании гражданского культа разума, который надлежало создать комитету по народному образованию.

    А с закрытием церквей основной источник дохода тетушки Анжелики по сдаче стульев внаем иссяк.

    Это-то обстоятельство и заставляло тетушку Анжелику худеть и браниться.

    Прибавим еще, что она так часто слышала разговоры о том, как Бийо и Анж Питу брали Бастилию; она так часто видела, что во время значительных событий в столице фермер и ее племянник неожиданно уезжали в Париж, что у нее не осталось сомнений в том, что во главе французской Революции стояли Анж Питу и Бийо, а граждане Дантон, Марат, Робеспьер и прочие были лишь пособниками этих двух главных заговорщиков.

    Не стоит и говорить, что мадмуазель Александрина поддерживала ее соображения, не столь уж и ошибочные; а голосование Бийо за казнь короля еще больше разожгло фанатичную ненависть старых дев.

    Стало быть, нечего было и мечтать поселить Катрин у тетушки Анжелики.

    Оставалась лачуга Питу в Арамоне.

    Но как прожить вдвоем, даже втроем в этой маленькой каморке, не давая повода к пересудам?

    Это было так же невозможно, как жить в хижине папаши Клуи.

    Тогда Питу решился просить приютить Катрин у своего друга, Дезире Манике, и достойный арамонец не отказал в гостеприимстве, а Питу старался за это отплатить, помогая другу по хозяйству.

    Однако положение бедняжки Катрин было незавидное. Питу оказывал ей всевозможные знаки внимания, как настоящий друг, он проявлял по отношению к ней дружескую заботу; но Катрин чувствовала, что Питу ей не просто друг, не только брат, что он глубоко и искренне ее любит.

    Да и малыш Изидор тоже это чувствовал; несчастному мальчику не посчастливилось узнать своего отца, и он любил Питу, как любил бы виконта де Шарни, может быть, даже больше: надобно заметить, что Питу хоть и обожал мать, но был настоящим рабом ребенка.

    Можно было подумать, что он, как опытный стратег, понимал, что единственный путь к сердцу Катрин - любовь к ее сыну Изидору.

    Поспешим оговориться: никакой расчет такого рода не омрачал радости благородного Питу и не нарушал безупречности его помыслов. Питу остался таким, каким мы его видели, то есть наивным и преданным, как в первых главах нашей книги; ежели что в нем и изменилось, так это то, что, достигнув совершеннолетия, он стал еще преданнее и добродушнее.

    Эти его качества трогали Катрин до слез. Она чувствовала, что Питу любит ее горячо, до обожания, до фанатизма, и иногда ей приходила в голову мысль, что она хотела бы, чтобы столь преданный, столь любящий человек был ей не просто другом.

    Вот так случилось, что бедняжка Катрин, прекрасно сознавая, что кроме Питу у нее никого в этом мире нет; понимая, что, умри она, ее несчастный мальчик останется один-одинешенек, постепенно решилась отдать Питу в благодарность единственное, что у нее было: свою признательность и себя вместе с нею.

    Увы! Ее любовь, этот яркий и благоухающий цветок юности, была на небесах!

    Прошло почти полгода; Катрин, чувствуя себя еще не готовой к этому шагу, упрятала мечту в самый сокровенный уголок своей души.

    В эти полгода она каждый день встречала Питу все более нежной улыбкой, а провожала вечером все более трогательным рукопожатием, однако Питу даже и помыслить не мог, что в чувствах Катрин произошел поворот в его пользу.

    Питу был предан, Питу был влюблен, не надеясь на вознаграждение; и хотя он не подозревал о чувствах Катрин, он не стал от этого менее предан и влюблен, скорее - наоборот.

    Так могло продолжаться до самой смерти Катрин или Питу; Питу мог бы достичь возраста Филимона, Катрин стала бы Бавкидой, а капитан Национальной гвардии Арамона так и не решился бы на объяснение.

    Пришлось Катрин заговорить первой, как только и умеют женщины.

    В один прекрасный вечер вместо того, чтобы, как обычно, подать ему руку, она подставила ему для поцелуя лоб.

    Питу решил, что Катрин сделала это по рассеянности: он был слишком благороден, чтобы воспользоваться чужой рассеянностью.

    Он отступил на шаг.

    Однако Катрин не выпустила его руки; она притянула его к себе и подставила теперь не лоб, а щеку.

    Питу еще больше растерялся.

    Маленький Изидор, наблюдавший за этой сценой, пролепетал:

    - Да поцелуй же ты маму Катрин, папа Питу!

    - О Господи! - смертельно побледнев, прошептал Питу.

    Он коснулся холодными трясущимися губами щеки Катрин.

    Катрин взяла сына на руки и протянула его Питу.

    - Вручаю вам своего сына, Питу, - молвила она. - Не хотите ли вы вместе с сыном взять и мать?

    У Питу закружилась голова, он прикрыл глаза и, прижимая мальчика к груди, рухнул на стул, воскликнув с душевной тонкостью, которую только я может оценить настоящее сердце:

    - Ах, господин Изидор! О дорогой мой господин Изидор, как я вас люблю!

    Изидор называл Питу папой Питу: однако Питу называл сына виконта де Шарни господином Нзидором.

    Чувствуя, что Катрин готова полюбить его именно благодаря его любви к ее сыну, он не говорил Катрин:

    - О, как я вас люблю, мадмуазель Катрин! Он говорил Изидору:

    - О, как я вас люблю, господин Изидор! Словно условившись заранее, что Питу любит Изидора больше, чем самое Катрин, они заговорили о свадьбе. Питу сказал Катрин:

    - Я вас не тороплю, мадмуазель Катрин; вы не спешите; но если вам желательно доставить мне еще большую радость, не тяните, пожалуйста, слишком долго!

    Катрин попросила у него месяц сроку.

    По истечении трех недель Питу во всем параде отправился с визитом к тетушке Анжелике, чтобы сообщить ей о готовящемся событии.

    Тетушка Анжелика еще издали заприметила племянника и поспешила запереть дверь.

    Однако это не остановило Питу; он подошел к негостеприимному дому и тихонько постучался.

    - Кто там? - как можно надменнее спросила тетушка Анжелика.

    - Я, ваш племянник, тетушка Анжелика.

    - Иди своей дорогой, септембризер! - отвечала старая дева.

    - Тетушка! - не унимался Питу. - Я пришел сообщить вам приятную новость.

    - Какую еще новость, якобинец?

    - Отоприте дверь, и я вам все расскажу.

    - Говори через дверь: я не отворю дверь такому санкюлоту, как ты.

    - Это ваше последнее слово, тетушка?

    - Это мое последнее слово.

    - Будь по-вашему, тетушка… Я женюсь! Дверь распахнулась, как по волшебству.

    - На ком же это, несчастный? - полюбопытствовала тетушка Анжелика.

    - На мадмуазель Катрин Бийо, - отвечал Питу.

    - Ах, негодяй! Ах, изверг! Ах, душегуб! - запричитала тетушка Анжелика. - Он женится на нищей!.. Поди прочь, несчастный, я тебя проклинаю!

    И тетушка Анжелика замахала на племянника своими желтыми иссохшими руками.

    - Тетушка! - заметил Питу. - Как вы понимаете, я давно привык к вашим проклятиям, так что и на сей раз вы меня ничуть не удивили. Я считал своим долгом сообщить вам о моей женитьбе; я вам о ней объявил, мой долг исполнен… Прощайте, тетушка Анжелика!

    Он отдал честь по-военному, приложив руку к треуголке, поклонился тетушке Анжелике и зашагал через Пле восвояси.

    Питу необходимо было уведомить о своем будущем бракосочетании г-на де Лонпре, проживавшего на улице Лорме. Господин де Лонпре не относился с таким предубеждением к семейству Бийо, как тетушка Анжелика; он поздравил Питу и похвалил за доброе дело.

    Питу слушал его изумленно и никак не мог взять в толк, почему то, что он полагал своим величайшим счастьем, оказывается еще и добрым делом.

    Питу, искренний республиканец, был более, чем когда-либо, признателен Республике за то, что она упразднила все проволочки и отменила венчание в церкви.

    Господин де Лонпре и Питу сошлись на том, что в следующую субботу Катрин Бийо и Анж Питу будут сочетаться законным браком в мэрии.

    А на следующий день, в воскресенье, должна была состояться продажа с торгов фермы Писле и замка Бурсон.

    Ферма была оценена в четыреста тысяч франков, а замок - в шестьсот тысяч франков в ассигнатах.

    Ведь ни у кого уже не осталось звонких луидоров!

    Питу бегом бросился сообщить добрую весть Катрин. Он позволил себе на два дня ускорить свадьбу и теперь очень боялся, как бы это не вызвало неудовольствия Катрин.

    Катрин, казалось, это отнюдь не огорчило, и Питу был на седьмом небе от счастья.

    Однако Катрин потребовала, чтобы Питу еще раз сходил к тетушке Анжелике, чтобы сообщить ей точное время свадьбы и пригласить ее для участия в торжественной церемонии.