- Почему, - сказала она, - эта болезнь не приключилась с ним в тот день, когда он произносил свою прекрасную речь о трехцветном знамени? Потом, словно раскаявшись в том, что при Жильбере не удержалась от замечания, выдающего всю ее ненависть к этому символу французской нации, она добавила: - Тем не менее, если его недомогание усилится, это будет большим несчастьем для Франции и всех нас. - По-моему, я имел честь сообщить вашему величеству, что это не просто недомогание, это серьезная болезнь, - повторил Жильбер. - Но вы с нею справитесь, доктор, - подхватила королева. - Сделаю все от меня зависящее, государыня, но ручаться не могу. - Доктор, - сказала королева, - вы будете сообщать мне, как себя чувствует господин де Мирабо, слышите? Я на вас рассчитываю. И она заговорила о другом. Вечером в означенный час Жильбер поднимался по лестнице особнячка Мирабо. Мирабо ждал его, возлежа в шезлонге; но сперва Жильбера попросили немного подождать в гостиной под предлогом того, что следует предупредить графа о его приезде; поэтому Жильбер успел осмотреться и глаза его остановились на белом кашемировом шарфе, забытом в одном из кресел. Но Мирабо, не то желая отвлечь внимание Жильбера, не то приписывая большую важность вопросу, который должен был последовать за обменом приветствиями, сказал: - А, это вы! Знаю, что вы уже исполнили часть вашего обещания. В Париже известно, что я болен, и вот уже два часа, как бедному Тайчу приходится каждые десять минут сообщать о моем здоровье друзьям, которые приезжают спросить, не стало ли мне лучше, а быть может, и врагам, которые являются узнать, не стало ли мне хуже. С первой частью все ясно. Теперь скажите, исполнили ли вы вторую? - Что вы имеете в виду? - с улыбкой спросил Жильбер. - Сами знаете. Жильбер пожал плечами в знак несогласия. - Вы были в Тюильри? - Был. - Видели короля? - Видел. - А королеву? - Тоже. - И сообщили им, что скоро они от меня избавятся? - Во всяком случае, сообщил, что вы больны. - И что они сказали? - Король осведомился, не потеряли ли вы аппетита. - А когда вы подтвердили что так оно и есть? - От души посочувствовал вам. - Добрый король! В день моей смерти он скажет друзьям, как Леонид: "Нынче я ужинаю у Плутона." А что же королева? - Королева посочувствовала вам и с интересом о вас расспросила. - В каких выражениях, доктор? - спросил Мирабо, придававший, по-видимому, большое значение ответу Жильбера. - В очень благожелательных. - Вы дали мне слово, что повторите буквально все, что она вам скажет. - Но я не могу вспомнить все буквально. - Доктор, вы все прекрасно помните. - Клянусь вам… - Доктор, вы обещали; неужели вам хочется, чтобы я считал вас человеком, который не держит слова? - Как вы требовательны, граф! - Да, я таков. - Вы настаиваете на том, чтобы я воспроизвел вам все, что сказала королева? - Слово в слово. - Ну хорошо же, она сказала, что лучше бы эта бо-лезнь приключилась с вами утром того дня, когда вы с трибуны защищали трехцветное знамя. Жильберу хотелось оценить, какое влияние на Мирабо оказывает королева. Тот так и привскочил в своем шезлонге, словно прикоснувшись к вольтовой дуге. - Как неблагодарны короли! - прошептал он. - Этой речи ей хватило, чтобы забыть о двадцати четырех миллионах, полученных по цивильному листу королем, и еще четырех, составляющих ее часть. Так, значит, эта женщина не знает, так, значит, этой королеве неведомо, что мне для этого пришлось вновь завоевывать популярность, которой я лишился из-за нее же! Так, значит, она уже не помнит, что я предложил Франции отсрочку авиньонского собрания, чтобы поддержать короля, терзавшегося угрызениями совести из-за религии! Какая ошибка! Значит, она уже не помнит, что, когда я председательствовал в Якобинском клубе, все три месяца, что длилось мое председательство, стоившее мне десяти лет жизни, я защищал закон о составе национальной гвардии, ограниченном активными гражданами! Опять ошибка! Значит, она уже не помнит, что, когда в Собрании обсуждали проект закона о присяге священнослужителей, я потребовал, чтобы для духовников, принимающих исповеди, присяга была сокращена! Опять ошибка! О, эти ошибки! Эти ошибки! Я заплатил за них сполна, - продолжал Мирабо, а между тем погубили меня вовсе не эти ошибки: бывают такие времена, когда никакие промахи не приводят к падению. Однажды я выступил на защиту дела правосудия, дела гуманности, хотя это также было ради королевского семейства: пошли нападки на бегство теток короля; кто-то предложил принять закон против эмиграции. "Если вы примете закон против эмигрантов, - вскричал я, - клянусь, что никогда не подчинюсь ему! И проект этого закона был единодушно отвергнут. И вот то, чего не могли совершить мои неудачи, совершил мой триумф. Меня назвали диктатором, меня вынесла на трибуну волна ярости - для оратора ничего не может быть хуже этого. Я восторжествовал во второй раз, но мне пришлось обрушиться на якобинцев. Тогда якобинцы, эти глупцы, поклялись меня убить! Эти люди - Дюпорт, Ламет, Барнав - не понимают, что, если они меня убьют, диктатором их шайки станет Робеспьер. Им бы следовало беречь меня как зеницу ока, а они раздавили меня своим идиотским большинством голосов; они заставили меня проливать кровавый пот; они заставили меня испить до дна чашу горечи; они увенчали меня терновым венцом, вложили мне в руку трость и, наконец, распяли! Я счастлив, что претерпел муки, подобно Христу, за дело человечности… Трехцветное знамя! Как же они не видят, что это их единственное прибежище? Что, если они прилюдно, с открытым сердцем воссядут под сенью трехцветного знамени, эта сень еще, быть может, и спасет их? Но королева не желает спасения, она желает мести; любая благоразумная мысль для нее нестерпима. Единственное средство, которое я советую, потому что оно еще может возыметь действие, вызывает у нее наибольшее отвращение: оно состоит в том, чтобы соблюдать умеренность, быть справедливой и по мере возможности не совершать промахов. Я хотел одновременно спасти монархию и свободу - неблагодарная борьба, и веду ее я один, всеми покинутый, и против кого? Если бы против людей - это бы еще ничего, против тигров - это бы тоже ничего, против львов - ничего, но я сражаюсь со стихией, с морем, с набегающей волной, с наводнением! Вчера вода доходила мне до щиколоток, сегодня уже по колено, завтра поднимется до пояса, послезавтра захлестнет с головой… Вот смотрите, доктор, мне следует быть с вами откровенным. Сперва меня охватило уныние, потом отвращение. Я мечтал о роли третейского судьи между революцией и монархией. Я думал, что смогу приобрести влияние на королеву как мужчина; думал, что, если когда-нибудь она неосторожно пустится вброд через реку и поскользнется, я по-мужски брошусь в воду и спасу ее. Но нет, никто и не думал, доктор, всерьез пользоваться моей помощью; меня хотели просто ославить, лишить народного признания, погубить, уничтожить, обессилить, обескровить. И вот теперь, доктор, я скажу вам, что бы мне следовало сделать: умереть вовремя - это было бы для меня лучше всего; а главное проиграть красиво, как античный атлет, с непринужденностью подставить шею и достойно испустить последний вздох. И Мирабо, вновь распростершись в шезлонге, яростно укусил подушку. Теперь Жильбер знал то, что хотел: он знал, от чего зависит жизнь и смерть Мирабо. - Граф, - спросил он, - что бы вы сказали, если бы завтра король прислал справиться о вашем здоровье? Больной передернул плечами, словно говоря: "Мне это было бы безразлично!" - Король… или королева, добавил Жильбер. - А что? - И Мирабо приподнялся в шезлонге. - Я говорю, король или королева, - повторил Жильбер. Мирабо приподнялся, опершись на руки, похожий на присевшего перед прыжком льва, и устремил на Жильбера взгляд, пытаясь проникнуть в самую глубину его сердца. - Она этого не сделает, - сказал он. - А если все-таки сделает? - Вы думаете, - произнес Мирабо, - что она опустится так низко? - Я ничего не думаю, я только предполагаю, строю домыслы. - Ладно, - сказал Мирабо, - я подожду до завтрашнего вечера. - Что вы хотите сказать? - Понимайте мои слова в их прямом смысле, доктор, и не усматривайте в них ничего, кроме того, что сказано. Я подожду до завтрашнего вечера. - А что завтра вечером? - Ну что ж, завтра вечером, если она пришлет, доктор… если, например, придет господин Вебер, тогда вы правы, а я ошибался. Но если, напротив, он не придет, ну, тогда… тогда, значит, вы ошиблись, доктор, а я был прав. - Ладно, в таком случае до завтрашнего вечера. А покуда, любезный Демосфен, спокойствие, отдых и никаких волнений. - Я не встану с шезлонга. - А этот шарф? Жильбер указал пальцем на предмет, который первым делом привлек его внимание в этой комнате, Мирабо улыбнулся. - Слово чести! - сказал он. - Ладно, - отозвался Жильбер, - постарайтесь провести спокойную ночь, и я за вас ручаюсь. И он вышел. У дверей его ждал Тайч. - Ну что ж, дружище Тайч, твоему хозяину лучше, - сказал доктор. Старый слуга уныло покачал головой. - Как! - удивился Жильбер. - Ты сомневаешься в моих словах? - Я сомневаюсь во всем, господин доктор, пока рядом с ним остается его злой гений. И он со вздохом пропустил Жильбера на узкую лестницу. В углу лестничной площадки Жильбер увидел какую-то тень, которая ждала, прячась под вуалью. Заметив его, эта тень негромко вскрикнула и юркнула в дверь, которая оставалась полуоткрытой, чтобы облегчить ей путь к отступлению, похожему на бегство. - Что это за женщина? - спросил Жильбер. - Это она, - ответил Тайч. - Кто - она? - Женщина, которая похожа на королеву. Жильбер второй раз испытал потрясение, услыхав одну и ту же фразу; он сделал было два шага вперед, словно решив преследовать этот призрак, но остановился и прошептал: - Не может быть! И продолжил свой путь, оставив старого слугу в отчаянии оттого, что доктор, такой ученый человек, не попытался изгнать этого демона, которого Тайч искренне считал посланцем преисподней. Мирабо провел ночь довольно спокойно. На другой день спозаранку он кликнул Тайча и велел отворить окна, чтобы подышать утренним воздухом. Старого слугу беспокоило только одно - что его господин, казалось, снедаем лихорадочным нетерпением. Когда в ответ на его вопрос Тайч сказал, что времени еще только восемь часов, Мирабо отказался этому верить и потребовал, чтобы принесли часы. Он положил эти часы на столик рядом с собой. - Тайч, - сказал он старому слуге, - побудьте сегодня внизу вместо Жана, а он пускай заменит вас при мне. - О Господи! - всполошился Тайч. - Неужто я имел несчастье не угодить вашему сиятельству? - Напротив, мой милый Тайч, - растроганно сказал Мирабо, - я хочу определить тебя на сегодня в привратники именно потому, что ни на кого, кроме тебя, не могу положиться. Всем, кто будет справляться о моем здоровье, отвечай, что мне лучше, но я еще не принимаю; и только если приедут от… - Мирабо промолчал, потом решился: - Только если приедут из дворца, если приедут из Тюильри, ты впустишь посланца, слышишь? Под любым предлогом не отпускай его, покуда я с ним не поговорю. Видишь, мой милый Тайч, удаляя тебя, я возвышаю тебя до ранга наперсника. Тайч взял руку Мирабо и поцеловал. - О ваше сиятельство, - сказал он, - если бы только вы сами хотели жить! И он вышел. - Черт побери! - сказал Мирабо, глядя ему вслед, - это как раз самое трудное. В десять часов Мирабо встал и оделся не без легкого щегольства. Жан причесал его и побрил, затем придвинул для него кресло к окну. Из этого окна была видна улица. При каждом стуке молотка, при каждом дребезжании колокольчика из дома напротив можно было бы разглядеть, как из-за шторы показывается его встревоженное лицо и пронзительный взгляд устремляется на улицу; затем штора падала, но снова приподымалась на следующий звон колокольчика, на следующий стук молотка. В два часа Тайч поднялся наверх в сопровождении какого-то лакея. Сердце Мирабо бешено забилось; лакей был без ливреи. Мирабо сразу же предположил, что это бесцветное существо явилось от королевы, а одето таким образом для того, чтобы не компрометировать особу, его пославшую. Мирабо заблуждался. - Это от господина доктора Жильбера, - сказал Тайч. - А… - проронил Мирабо, побледнев, словно ему было двадцать лет и вместо посланца от г-жи де Монье он увидел курьера ее дяди бальи. - Сударь, - сказал Тайч, - этот человек от господина доктора Жильбера и имеет к вам письмо от него, поэтому я позволил себе сделать для него исключение из общего правила. - И хорошо поступили, - сказал граф. Потом он обратился к лакею: - Письмо? Гонец держал письмо в руках и немедля подал его графу. Мирабо развернул его; оно состояло всего из нескольких слов: Подайте о себе весточку. Буду у вас в одиннадцать вечера. Надеюсь сразу же услыхать от Вас, что я был прав, а Вы заблуждались. - Скажи своему господину, что застал меня на ногах и что я жду его нынче вечером, - сказал Мирабо лакею. И, обратившись к Тайчу, добавил: Пускай этот парень уйдет от нас довольный. Тайч сделал знак, что понял, и увел бесцветного посланца. Шел час за часом. Колокольчик то и дело звонил, а молоток стучал. У Мирабо перебывал весь Париж. На улицах толпились кучки простых людей, которые, узнав новости, отличавшиеся от тех, что сообщали газеты, не желали верить на слово обнадеживающим сводкам Тайча и заставляли проезжавшие кареты сворачивать, чтобы стук колес не беспокоил прославленного больного. Около пяти часов Тайч счел за благо еще раз подняться в спальню к Мирабо и рассказать ему об этом. - Ах, - сказал Мирабо, - увидав тебя, мой бедный Тайч, я уж было подумал, что у тебя есть для меня новости получше. - Новости получше? - удивился Тайч. - Не представляю себе, какие новости могут быть лучше подобных свидетельств любви. - Ты прав, Тайч, - отвечал Мирабо, - а я неблагодарная тварь. И как только за Тайчем затворилась дверь, Мирабо открыл окно. Он вышел на балкон и в знак благодарности помахал рукой славным людям, которые встали у дома на часах, охраняя его покой. Те узнали его, и по улице Шоссе-д'Антен из конца в конец прогремели крики: "Да здравствует Мирабо!" О чем думал Мирабо, пока ему воздавали эти неожиданные почести, которые при других обстоятельствах заставили бы его сердце дрогнуть от радости? Он думал о высокомерной женщине, которой нет до него дела, и глаза его рыскали вокруг толпившихся перед домом людей в поисках лакея в голубой ливрее, идущего со стороны бульваров. Он вернулся в комнату с тяжелым сердцем. Начинало темнеть, а он так ничего и не увидел. Вечер прошел так же, как день. Нетерпение Мирабо сменилось угрюмой горечью. Его отчаявшееся сердце уже не рвалось навстречу колокольчику и молотку. С печатью угрюмой горечи на лице он по-прежнему ждал знака внимания, который был ему обещан, но так и не был им получен. В одиннадцать дверь отворилась, и Тайч доложил о приходе доктора Жильбера. Тот вошел улыбаясь. Выражение лица Мирабо его перепугало. Это лицо с точностью зеркала отражало то, что творилось в его смятенной душе. Жильбер догадался обо всем. - Не приезжали? - спросил он. - Откуда? - осведомился Мирабо. - Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. - Я? Нисколько, клянусь честью! - Из дворца от ее имени… от имени королевы? - Ничего подобного, дорогой доктор; никто не приезжал. - Не может быть! - вырвалось у Жильбера. Мирабо пожал плечами. - Наивный человеколюбец! - изрек он. Потом, судорожным движением схватив Жильбера за руку, он спросил: - Хотите, я расскажу вам, что вы сегодня делали, доктор? - Я? - отозвался доктор. - Я делал, в сущности, все то же, что и в другие дни. - Нет, потому что в другие дни вы не ездите во дворец, а сегодня вы там побывали; нет, потому что в другие дни вы не видитесь с королевой, а сегодня вы с ней встречались; нет, потому что в другие дни вы не позволяете себе давать ей советы, а сегодня вы подали ей совет. - Полноте! - промолвил Жильбер. |