Марк Твен Из `Автобиографии`. Из `Записных книжек`. Избранные письма. (том12)

    В течение многих столетий Сатана занимает видное положение духовного главы четырех пятых людского рода и политического главы всего человечества; так что нельзя отказать ему в первоклассных организационных способностях. Рядом с ним все наши политики и папы римские - просто козявки, которых надо рассматривать под микроскопом.

    У него нет ни одного оплачиваемого помощника. У него врагов - миллионы.

    Одни поклоняются чинам, другие - героям, третьи - силе, четвертые - богу, и спорят из-за этого между собой; но все единодушно поклоняются деньгам.

    Настоящий друг с тобой, когда ты не прав. Когда ты прав, всякий будет с тобой.

    Есть только два рода мудрецов: одни кончают с собой, другие пьют, чтобы заглушить голос мысли.

    Богу не хватает стойкости, твердых убеждений, характера. Ему следует быть католиком, или пресвитерианином, или кем-нибудь, все равно - но не стараться поспеть повсюду.

    Давайте чертыхаться, пока есть время; в раю все равно не позволят.

    Верный способ испортить дружеские отношения - сказать: "Нет, вы не так рассказываете эту историю". Потом рассказать по-своему.

    Близкое знакомство ведет к фамильярности. Это верное замечание. Мы так почитаем истину, потому что редко имеем случай близко с ней познакомиться.

    Когда вспоминаешь, что все мы умалишенные, странное объясняется и все становится ясно.

    "Правда всесильна, и она побеждает". Возразить действительно нечего, кроме того, что это не так.

    Нет сомнения, что христианство будет существовать даже через тысячу лет (в музее, в виде набитого чучела).

    Всякому - свое. Святой Франциск Ассизский однажды сказал: "Каждый святой сумеет сотворить чудо, но кто из них сможет управлять приличной гости-ницей".

    Хорошие друзья, хорошие книги и спящая совесть - вот идеальная жизнь.

    Некоторые утверждают, что между человеком и ослом нет никакой разницы; это несправедливо по отношению к ослу.

    Этой ночью видел во сне китобойное судно, плавающее в капле воды.

    Не под микроскопом, в действительности. Значит, люди, участвующие в этом плавании, уменьшились до такой степени, что почти незаметны богу, и он не обращает на них никакого внимания.

    Лежал, раздумывая над этим. Решил написать спор микроскопа с большим телескопом. Из этого спора можно извлечь мораль.

    Рассказ о Сатане-младшем, который появился в Ганнибале, посещал школу; те, кто знал его тайну, дружили с ним и очень его любили. Другие завидовали, а девочки не водились с ним потому, что от него пахло серой. Он постоянно творил чудеса; его друзья знали, что это настоящие чудеса, другие думали - фокусы^[75].

    Дорогие дикари! Со времени нашей последней встречи прошло двадцать семь лет. Многие из вас поседели с тех пор, облысели. Я был тогда ростом шесть футов, четыре дюйма; сейчас во мне пять футов и восемь с половиной дюймов; и с каждым днем я все убываю. Этот процесс коснулся и моих убеждений. Не могу сказать, чтобы я стал за это время специалистом по правде. Многие к тому времени, когда приходится умирать, уже истратили на земле всю правду, которой владели, и являются на тот свет с пустыми руками. У меня же осталось столько, что там просто ахнут…

    В то время я был молод и неразумен, сейчас - стар и еще неразумнее. Мои волосы были огненно-красными, как закатное солнце, сейчас они серые, как тусклый холодный рассвет.

    Я еще незнаком с XX столетием. Я желаю ему удачи, но мое сердце принадлежит предыдущему. Я захватил из него шестьдесят пять лет просто из любопытства; если бы я знал его так хорошо, как знаю сейчас, то забрал бы всю сотню.

    Получил степень доктора законоведения^[76].

    Одно из доказательств бессмертия души то, что миллионы людей верили в это; те же миллионы верили, что земля - плоская.

    Создать человека - была славная и оригинальная мысль. Но создавать после этого овцу - значило повторяться.

    Самый подходящий момент начинать статью наступает, когда вы ее успешно закончили. К этому времени вам становится ясно, что именно вы хотите сказать.

    Мой наличный доход от книг за 1902 год 60 000 долларов (от двух издателей). Вместе с другими доходами несколько более 100 000 долларов.

    В 1895 году хиромант Чейро^[77], поглядев на мою ладонь, сказал, что на шестьдесят восьмом году жизни я внезапно стану богатым. В это время я был банкротом и был должен своим кредиторам после краха фирмы Чарльз Уэбстер и K° 94 000 долларов. Двумя годами позднее Чейро повторил свое предсказание и снова добавил, что богатство придет ко мне неожиданно. Я суеверен. Я запомнил его предсказание и нередко о нем раздумывал. Когда оно, наконец, сбылось 22 октября 1903 года, до назначенного срока оставался месяц и девять дней.

    По контракту, заключенному в этот день, я передаю Харперу исключительное право на издание моих книг. А они сейчас в цене. Фактически это целое состояние. Харпер гарантирует мне в течение пяти лет 25 000 долларов ежегодно; сам же, если поведет дело толково, - будет получать много лет вдвое больше.

    Человек был создан в последний день, когда бог уже утомился.

    На пароходе^[78]. За ужином оркестр играл "Cavalleria Rusticana"^[79] - интермеццо, связанное для меня с Сюзи. Я очень люблю эту вещь, но мне нестерпимо тяжело ее слушать.

    В Гибралтаре встретил Майкла Бенунеса, который тридцать шесть лет тому назад был нашим гидом. Он по-прежнему самый видный мужчина в городе. Мы ездили с ним в Испанию: Джексон, Дэн, Джек, мисс Ньюэл и я; никого, кроме меня, кажется, нет в живых.

    Когда читаешь библию, больше удивляешься неосведомленности бога, нежели его всеведению.

    Трудно поверить, что кто-либо, прожив жизнь, не считал бы ее в глубине души неудачной.

    Вряд ли найдется разумный человек, достигший шестидесяти пяти лет, который согласился бы прожить свою жизнь снова.

    Если бы человека создал человек, он устыдился бы плодов своего труда.

    Видел забавный сон, будто наша прежняя кухарка пришла и сказала: "Графиня укусила бешеного осла, и он околел".

    Джелли закончил мой портрет для Сент-Луисской выставки. Очень недурно. Ливи хвалит портрет, продержала его целый день у себя в комнате. Портрет переходит в мою собственность - за позирование - значит, и в ее собственность тоже. Она хочет, чтобы его привезли из Сент-Луиса снова сюда. Будет, как она хочет.

    Американцы и англичане - чужие друг другу, хотя и в меньшей степени, чем другие народы. Мужчины и женщины, даже муж и жена, - тоже чужие друг другу. У каждого есть свое, скрытое от другого и недоступное его пониманию. Это как пограничная линия.

    Отплыл вчера вечером в десять. Сейчас прогудел рожок к завтраку. Я узнал его и был потрясен. В последний раз мы слышали этот звук вместе с Ливи^[80]. Теперь он для нее не существует.

    Погода прекрасная, море тихое и необыкновенно синее.

    Я видел июнь шестьдесят восемь раз.

    Как бесцветны и тусклы они по сравнению с ослепляющей чернотой этого.

    За эти тридцать четыре года мы много ездили вместе по свету, дорогая Ливи. И вот наше последнее путешествие.

    Ты там, внизу, одинокая; я наверху, с людьми, одинокий.

    Кэти Лири была при кончине Сюзи в 1896 году и теперь - при кончине Ливи.

    Она у нас служит двадцать три года.

    Холодно. Мы затопили камин. Потом вспомнили, что в трубе поселились ласточки, и стали вытаскивать поленья, заливать их водой. Трагедия была предотвращена.

    В Гринвиче, штат Коннектикут, скончалась моя сестра Памела Моффат в возрасте семидесяти трех лет. Из них шестьдесят лет она болела. Смерти этого года: 14 января, 5 июня, 1 сентября.

    Составил завещание.

    Единственное резко выраженное различие между средним цивилизованным человеком и дикарем в том, что первый предпочитает позолоту, второй - раскраску.

    Бог свиреп в Ветхом Завете и обаятелен в Новом - доктор Джекиль и мистер Хайд^[81] священного романа.

    Давайте жить так, чтобы даже гробовщик оплакивал нашу кончину.

    В шкуре каждого человека таится раб.

    Ничто не поражает сильнее, чем чудо, - разве только наивность, с которой его принимают на веру.

    Только мертвые имеют свободу слова.

    Только мертвым позволено говорить правду.

    В Америке, как и повсюду, свобода слова - для мертвых.

    Нет ни единого права, которое не было бы продуктом насилия.

    Нет ни единого права, которое остается незыблемым; его всегда можно уничтожить посредством очередного насилия. Следовательно, человек не имеет ни одного ненарушимого права.

    Бог представляет насилие (он хитер, ненадежен, злобен).

    "Папаша сейчас в хлеву. Вы отличите его от свиней, он в шляпе".

    Во время чреватых кровавыми событиями серьезных общественных кризисов толпа мало заботится, на чьей стороне правда. Она заботится только о том, чтобы быть на стороне сильного. В Северных штатах, в годы перед войной, тех, кто выступал против рабовладения, подвергали остракизму, презирали, травили.

    Это делали "патриоты". Потом "патриоты" перешли мало-помалу на сторону тех, кто боролся с рабовладением, и только тогда это стало считаться патриотичным.

    Есть два рода патриотизма: монархический патриотизм и республиканский. В первом случае монарх и правительство спокойно подсовывают вам свое представление о патриотизме. Во втором - ни правительство, ни даже нация в целом не вправе указывать отдельному гражданину, что ему делать. Евангелие монархического патриотизма гласит: "Мой король всегда прав!" Мы рабски скопировали его, лишь слегка изменив формулу: "Моя страна! И в правом, и в неправом!"

    Шестьдесят лет тому назад "оптимист" и "дурак" не были синонимами. Вот вам величайший переворот, больший, чем произвели наука и техника. Больших изменений за шестьдесят лет не происходило с сотворения мира.

    8 часов утра. Чудный сон. Почти наяву. Ливи. Беседовал с ней две или три минуты. Я несколько раз повторил: "Но ведь это только сон, только сон!"

    Она, казалось, не поняла моих слов.

    1

    ДЖЕЙН КЛЕМЕНС

    [сентябрь - октябрь 1861 г.]

    Дорогая матушка!

    Надеюсь, вы все как-нибудь приедете сюда. Но я приглашу вас лишь тогда, когда сумею принять по всем правилам. Думаю, что это будет в самом скором времени. Я хочу, чтобы Памела пожила на озере Биглер до тех пор, пока не сумеет одним ударом свалить быка, - этак месяца три.

    "Напиши все, как есть, ничего не приукрашивая". Ну что ж, "Золотой Холм" продается по 5000 долларов фут наличными. "Дикая Кошка" не стоит и десяти центов. Здешние места баснословно богаты золотом, серебром, медью, свинцом, углем, железом, ртутью, мрамором, гранитом, мелом, алебастром, ворами, убийцами, головорезами, дамами, детьми, адвокатами, христианами, индейцами, китайцами, испанцами, картежниками, шулерами, койотами (здесь их называют ки-йо-ти), поэтами, проповедниками и огромными зайцами породы "Ослиные уши". На днях я слышал, как один джентльмен сказал: "Это самое проклятое место на свете"; и я вполне согласен с этой исчерпывающей характеристикой. Тут не бывает дождей, никогда не выпадает роса. Тут нет цветов и ни одна зеленая былинка не радует глаз. Птицы, которые пролетают над этим краем, прихватывают пропитание с собой. Одни только вороны да вороны живут тут с нами. Наш город стоит посреди пустыни - на одном песке, без всяких примесей, и на этой дьявольской почве ухитряется расти лишь отребье зеленого мира - полынь. Если взять за образец карликовый кедр, смастерить дюжину таких деревьев из самой жесткой телеграфной проволоки, посадить их на расстоянии фута друг от друга и, усыпав все вокруг слоем песка в двенадцать дюймов, попытаться пройти между ними, тогда поймешь, что значит пробираться в пустыне сквозь полынные заросли.

    Если сломать стебель полыни, он начинает пахнуть не совсем как магнолия и не вовсе как хорек, но чем-то средним между ними. С виду полынь очень напоминает солянку, - никогда в жизни не видел растения уродливее. Цвета она серого. На равнинах полынь и солянка вырастают вдвое выше обыкновенной герани и, по-моему, прекрасно заменяют это бесполезное растение. Солянка - это поистине великолепная копия виргинского дуба в миниатюре, если только не считать цвета. Что до всех прочих плодов и цветов, так их тут попросту нет, за исключением "пулу", или "тьюлера", или как там ее называют, - какой-то разновидности самой заурядной ивы, которая растет по берегам Карсона; а этот самый Карсон - река в двадцать ярдов шириной, глубиной по колено и такая возмутительно быстрая и извилистая, словно она по ошибке забрела в эти края и, испугавшись, что истомленный жаждой путник осушит ее до дна, заметалась и в спешке сбилась с дороги.

    Я говорил, что мы живем посреди ровной песчаной пустыни, - так и есть. А со всех сторон нас окружают такие огромные горы, что поглядишь на них немного, да и задумаешься: какие же они величественные, и начинаешь чувствовать, как душа ширится, вбирая их огромность, и в конце концов, становишься все больше и больше - настоящим гигантом, - и уже с презрением поглядываешь на крохотный поселок Карсон, и вдруг в тебе вспыхивает желание протянуть руку, сунуть его в карман и уйти отсюда.

    Что до церквей, здесь поставили, кажется, католическую, но, как та, о которой говорил нью-йоркский пожарный, "она у них бездействует". Да, стало быть, со всех сторон тут сплошной песок, однако большая часть города построена на месте прелестной лужайки; и прозрачные воды, которые прежде одни нарушали ленивый покой этого уединенного уголка, ныне изливаются на пыльные улицы и радуют сердца людей, напоминая им, что здесь ость хоть что-то похожее на их покинутую родину. Чуть выше-"Королевский каньон" (пожалуйста, произносите "кань-йон", на местный манер), там расположены "ранчо", то есть фермы, и, как говорят здешние жители, там растет сено, трава, свекла, лук, репа и прочий "овощ", пригодный для коров, - да, и даже картофель, а также капуста, горох и бобы.

    Дома по большей части каркасные, неоштукатуренные, но внутри оклеены сшитыми вместе мешками, и чем крупнее фабричная марка на мешке, тем красивее в комнатах. Изредка попадается каменный дом. Из-за сухости в здешних местах кровельная дрань ужасно коробится, - похоже, что нарезали в длину колено железной печной трубы.

    2

    ДЖЕЙН КЛЕМЕНС И ПАМЕЛЕ МОФФЕТ

    Сан-Франциско, 20 января 1866 з.

    Дорогие матушка и сестра,

    просто не знаю, о чем и писать, - так однообразна моя жизнь. Уж лучше бы я снова стал лоцманом и водил суда по Миссисипи. Поистине, все на свете суета сует, кроме лоцманского дела. Подумать только, человек написал немало вещей, которые он, но стыдясь, может считать вполне сносными, а эти нью-йоркские господа выбирают самый что ни на есть захудалый рассказ - "Джим Смайли и его скачущая лягушка", который написан для того только, чтобы доставить удовольствие Артимесу Уорду, хвалят его, но он приходит в Нью-Йорк слишком поздно и уже не может появиться в его книге.

    Ну да ладно. По правде говоря, книга его никуда не годится, и не к нашей чести было бы появиться в ней.

    Вот кусочек из нью-йоркской корреспонденции в сан-францисской "Альте".

    "Весь Нью-Йорк покатывается со смеху, читая рассказ Марка Твена "Джим Смайли и его скачущая лягушка", напечатанный 18 ноября в "Сэтердей пресс". Можно смело сказать, что отныне имя Твен - это марка! Меня сто раз спрашивали о рассказе и об авторе, все газеты его перепечатывают. Он признан лучшим рассказом дня. Неужели "Калифорниен" не в состоянии удержать Марка у себя? Не позволяйте ему сиять на чужих небесах, пока калифорнийская печать не выжала из него все что можно".

    Увидав, что рассказ опоздал в книгу, нью-йоркские издатели Карлтон и К° отдали его в "Сэтердей пресс".

    Хотя меня вознесли над всей пишущей братией наших краев, место это, по-моему, принадлежит Брет Гарту, хоть он и не соглашается со мной, как и все прочие. Он предлагает собрать побольше старых рассказов- моих и его - и издать книгу. Я бы ни за что не согласился, но он берет на себя все хлопоты. Но прежде я хочу узнать, получим ли мы хоть что-нибудь за это. Во всяком случае, он написал нью-йоркскому издателю, и если нам предложат такие условия, что не жалко будет потратить на это месяц, мы возьмемся за дело и подготовим книгу к печати.

    Любящий вас

    Сэм.

    3

    ОЛИВИИ КЛЕМЕНС

    Питсбург, 30 октября 1860 г., 11 часов вечера

    Ливи, милая!

    Я только что вернулся и лег.

    Время мы провели приятно. Они зашли за мной в половине восьмого, мы взяли отдельный кабинет в ресторане, заказали устриц и поужинали очень спокойно, мило и по-хорошему, без вина, тостов, спичей,- только болтали. (Хотя я по-настоящему ужаснулся, когда тридцать газетных работников, доев последнее блюдо, положили салфетки, придвинули стулья ко мне и вдруг наступила тишина, - ведь эта тишина, казалось, означала, что разговор должен вести я. На самом деле это было не так, но все же я немножко испугался.)