Пушкин Александр - Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года.

    Нововведения, затеваемые султаном, не проникли еще в Арзрум. Войско носит еще свой живописный восточный наряд. Между Арзрумом и Константинополем существует соперничество, как между Казанью и Москвою. Вот начало сатирической поэмы, сочиненной янычаром Амином-Оглу^[48].

    Я жил в сераскировом дворце в комнатах, где находился харем. Целый день бродил я по бесчисленным переходам, из комнаты в комнату, с кровли на кровлю, с лестницы на лестницу. Дворец казался разграбленным; сераскир, предполагая бежать, вывез из него что только мог. Диваны были ободраны, ковры сняты. Когда гулял я по городу, турки подзывали меня и показывали мне язык. (Они принимают всякого франка за лекаря.) Это мне надоело, я готов был отвечать им тем же. Вечера проводил я с умным и любезным Сухоруковым^[49]; сходство наших занятий сближало нас. Он говорил мне о своих литературных предположениях, о своих исторических изысканиях, некогда начатых им с такою ревностию и удачей. Ограниченность его желаний и требований поистине трогательна. Жаль, если они не будут исполнены.

    Дворец сераскира представлял картину вечно оживленную: там, где угрюмый паша молчаливо курил посреди своих жен и бесчестных отроков, там его победитель получал донесения о победах своих генералов, раздавал пашалыки, разговаривал о новых романах. Мушский паша приезжал к графу Паскевичу просить у него места своего племянника. Ходя по дворцу, важный турок остановился в одной из комнат, с живостию проговорил несколько слов и впал потом в задумчивость: в этой самой комнате обезглавлен был его отец по повелению сераскира. Вот впечатления настоящие восточные! Славный Бей-булат^[50], гроза Кавказа, приезжал в Арзрум с двумя старшинами черкесских селений, возмутившихся во время последних войн. Они обедали у графа Паскевича. Бей-булат мужчина лет тридцати пяти, малорослый и широкоплечий. Он по-русски не говорит или притворяется, что не говорит. Приезд его в Арзрум меня очень обрадовал: он был уже мне порукой в безопасном переезде через горы и Кабарду.

    Осман-паша, взятый в плен под Арзрумом и отправленный в Тифлис вместе с сераскиром, просил графа Паскевича за безопасность харема, им оставляемого в Арзруме. В первые дни об нем было забыли. Однажды за обедом, разговаривая о тишине мусульманского города, занятого 10 000 войска и в котором ни один из жителей ни разу не пожаловался на насилие солдата, граф вспомнил о хареме Османа-паши и приказал г. Абрамовичу съездить в дом паши и спросить у его жен, довольны ли они и не было ли им какой-нибудь обиды. Я просил позволения сопровождать г. А. Мы отправились. Г-н А. взял с собою в переводчики русского офицера, коего история любопытна. 18-ти лет попался он в плен к персиянам. Его скопили, и он более 20 лет служил евнухом в хареме одного из сыновей шаха. Он рассказывал о своем несчастии, о пребывании в Персии с трогательным простодушием. В физиологическом отношении показания его были драгоценны.

    Мы пришли к дому Османа-паши; нас ввели в открытую комнату, убранную очень порядочно, даже со вкусом, - на цветных окнах начертаны были надписи, взятые из Корана. Одна из них показалась мне очень замысловата для мусульманского гарема: тебе подобает связывать и развязывать. Нам поднесли кофию в чашечках, оправленных в серебре. Старик с белой почтенной бородою, отец Османа-паши, пришел от имени жен благодарить графа Паскевича, - но г. А. сказал наотрез, что он послан к женам Османа-паши и хочет их видеть, дабы от них самих удостовериться, что они в отсутствие супруга всем довольны. Едва персидский пленник успел все это перевести, как старик, в знак негодования, защелкал языком и объявил, что никак не может согласиться на наше требование и что если паша, по своем возвращении, проведает, что чужие мужчины видели его жен, то и ему, старику, и всем служителям харема велит отрубить голову. Прислужники, между коими не было ни одного евнуха, подтвердили слова старика, но г. А. был неколебим. "Вы боитесь своего паши, - сказал он им, - а я своего сераскира и не смею ослушаться его приказаний". Делать было нечего. Нас повели через сад, где били два тощие фонтана. Мы приближились к маленькому каменному строению. Старик стал между нами и дверью, осторожно ее отпер, не выпуская из рук задвижки, и мы увидели женщину, с головы до желтых туфель покрытую белой чадрою. Наш переводчик повторил ей вопрос: мы услышали шамкание семидесятилетней старухи; г. А. прервал ее: "Это мать паши, - сказал он, - а я прислан к женам, приведите одну из них"; все изумились догадке гяуров: старуха ушла и через минуту возвратилась с женщиной, покрытой так же, как и она, - из-под покрывала раздался молодой приятный голосок. Она благодарила графа за его внимание к бедным вдовам и хвалила обхождение русских. Г-н А. имел искусство вступить с нею в дальнейший разговор. Я между тем, глядя около себя, увидел вдруг над самой дверью круглое окошко и в этом круглом окошке пять или шесть круглых голов с черными любопытными глазами. Я хотел было сообщить о своем открытии г. А., но головки закивали, замигали, и несколько пальчиков стали мне грозить, давая знать, чтоб я молчал. Я повиновался и не поделился моею находкою. Все они были приятны лицом, но не было ни одной красавицы; та, которая разговаривала у двери с г. А., была, вероятно, повелительницею харема, сокровищницею сердец, розою любви - по крайней мере я так воображал.

    Наконец г. А. прекратил свои расспросы. Дверь затворилась. Лица в окошке исчезли. Мы осмотрели сад и дом и возвратились очень довольные своим посольством.

    Таким образом, видел я харем: это удалось редкому европейцу. Вот вам основание для восточного романа.

    Война казалась кончена. Я собирался в обратный путь. 14 июля пошел я в народную баню и не рад был жизни. Я проклинал нечистоту простынь, дурную прислугу и проч. Как можно сравнить бани арзрумские с тифлисскими!

    Возвращаясь во дворец, узнал я от Коновницына^[51], стоявшего в карауле, что в Арзруме открылась чума. Мне тотчас представились ужасы карантина, и я в тот же день решился оставить армию. Мысль о присутствии чумы очень неприятна с непривычки. Желая изгладить это впечатление, я пошел гулять по базару. Остановясь перед лавкою оружейного мастера, я стал рассматривать какой-то кинжал, как вдруг кто-то ударил меня по плечу. Я оглянулся: за мною стоял ужасный нищий. Он был бледен как смерть; из красных загноенных глаз его текли слезы. Мысль о чуме опять мелькнула в моем воображении. Я оттолкнул нищего с чувством отвращения неизъяснимого и воротился домой очень недовольный своею прогулкою.

    Любопытство, однако ж, превозмогло; на другой день я отправился с лекарем в лагерь, где находились зачумленные. Я не сошел с лошади и взял предосторожность стать по ветру. Из палатки вывели нам больного; он был чрезвычайно бледен и шатался как пьяный. Другой больной лежал без памяти. Осмотрев чумного и обещав несчастному скорое выздоровление, я обратил внимание на двух турков, которые выводили его под руки, раздевали, щупали, как будто чума была не что иное, как насморк. Признаюсь, я устыдился моей европейской робости в присутствии такого равнодушия и поскорее возвратился в город.

    19 июля, пришед проститься с графом Паскевичем, я нашел его в сильном огорчении. Получено было печальное известие, что генерал Бурцов был убит под Байбуртом. Жаль было храброго Бурцова, но это происшествие могло быть гибельно и для всего нашего малочисленного войска, зашедшего глубоко в чужую землю и окруженного неприязненными народами, готовыми восстать при слухе о первой неудаче. Итак, война возобновлялась! Граф предлагал мне быть свидетелем дальнейших предприятий. Но я спешил в Россию… Граф подарил мне на память турецкую саблю. Она хранится у меня памятником моего странствования вослед блестящего героя по завоеванным пустыням Армении. В тот же день я оставил Арзрум.

    Я ехал обратно в Тифлис по дороге уже мне знакомой. Места, еще недавно оживленные присутствием 15 000 войска, были молчаливы и печальны. Я переехал Саган-лу и едва мог узнать место, где стоял наш лагерь. В Гумрах выдержал я трехдневный карантин. Опять увидел я Безобдал и оставил возвышенные равнины холодной Армении для знойной Грузии. В Тифлис я прибыл 1-го августа. Здесь остался я несколько дней в любезном и веселом обществе. Несколько вечеров провел я в садах при звуке музыки и песен грузинских. Я отправился далее. Переезд мой через горы замечателен был для меня тем, что близ Коби ночью застала меня буря. Утром, проезжая мимо Казбека, увидел я чудное зрелище. Белые оборванные тучи перетягивались через вершину горы, и уединенный монастырь^[52], озаренный лучами солнца, казалось, плавал в воздухе, несомый облаками. Бешеная Балка также явилась мне во всем своем величии: овраг, наполнившийся дождевыми водами, превосходил в своей свирепости самый Терек, тут же грозно ревевший. Берега были растерзаны; огромные камни сдвинуты были с места и загромождали поток. Множество осетинцев разработывали дорогу. Я переправился благополучно. Наконец я выехал из тесного ущелия на раздолие широких равнин Большой Кабарды. Во Владикавказе нашел я Дорохова^[53] и Пущина. Оба ехали на воды лечиться от ран, полученных ими в нынешние походы. У Пущина на столе нашел я русские журналы. Первая статья, мне попавшаяся^[54], была разбор одного из моих сочинений. В ней всячески бранили меня и мои стихи. Я стал читать ее вслух. Пущин остановил меня, требуя, чтоб я читал с большим мимическим искусством. Надобно знать, что разбор был украшен обыкновенными затеями нашей критики: это был разговор между дьячком, просвирней и корректором типографии, Здравомыслом этой маленькой комедии. Требование Пущина показалось мне так забавно, что досада, произведенная на меня чтением журнальной статьи, совершенно исчезла, и мы расхохотались от чистого сердца.

    Таково было мне первое приветствие в любезном отечестве.

    Путешествия на Восток, предпринятые по поручению Французского правительства (франц.).

    Один поэт, замечательный своим воображением, в стольких славных деяниях, свидетель которых он был, нашел сюжет не для поэмы, но для сатиры (франц.).

    Среди начальников, командовавших ею (армией князя Паскевича) выделялись генерал Муравьев… грузинский князь Чичевадзе… армянский князь Бебутов… князь Потемкин, генерал Раевский и, наконец, г. Пушкин… покинувший столицу, чтобы воспеть подвиги своих соотечественников (франц.).

    Ермолов Алексей Петрович (1772–1861) - русский генерал, герой Отечественной войны 1812 г. С 1816 г. - главнокомандующий на Кавказе. В 1827 г. Ермолов был уволен Николаем I в отставку и жил большей частью в своем Орловском имении.

    …портрет, писанный Довом. - Портрет Ермолова кисти Доу из Военной галереи 1812 г. в Зимнем дворце.

    …слова гр. Толстого - графа Ф. И. Толстого, по прозвищу "американец" (см. о нем в т. 1, стр. 575).

    c увлечением (итал.).

    ..нашел я графа Пушкина. - В. А. Мусин-Пушкин (1798–1854) состоял членом Северного общества декабристов; после подавления восстания был переведен из гвардии в армейский Петровский полк.

    "Кобылиц неукротимых" - цитата из думы Рылеева "Петр Великий в Острогожске" (1823).

    …подобно отдыхающему воину в его боевом плаще (англ.).

    Шернваль Э. К. - офицер генерального штаба при Паскевиче; брат жены В. А. Мусина-Пушкина.

    "…реке, на Севере гремящей". - В оде Державина "Водопад" (1794) есть строки:

    "И в козиих мехах вино, отраду нашу!" - стих из третьей песни "Илиады" Гомера в переводе Е. Кострова.

    Граф И. Потоцкий - путешественник, писатель и историк, автор романов из испанской жизни и книги на французском языке "Путешествие в степях Астрахани" (Париж, 1829).

    "…подпирающую небосклон". - В стихотворении Д. Давыдова "Полусолдат" (1826) есть следующие строки:

    Ждали персидского принца. - Приезд в Россию персидского наследника Хозрев Мирзы был вызван нападением на русское посольство в Тегеране 30 января 1829 г., во время которого погиб А. С. Грибоедов.

    Так называются персидские шапки. (Прим. А. С. Пушкина.)

    за такую великую вольность (франц.).

    прелестная грузинская дева с ярким румянцем и свежим пыланьем, какое бывает на лицах дев ее страны, когда они выходят разгоряченные из Тифлисских ключей. Лалла Рук (англ.).

    и отлично (итал.).

    …надеялся я найти Раевского. - Н. Н. Раевский-младший командовал в армии Паскевича кавалерийской бригадой.

    "Душа, недавно рожденная…" - стихи из "Весенней песни" грузинского поэта Димитрия Туманишвили (ум. в 1821 г.).

    …несчастный Кларенс - английский герцог Георг Кларенс, утопленный своим братом королем Эдуардом IV в бочке вина (1478).

    Граф Самойлов Н. А. (ум. в 1842 г.) - офицер, двоюродный брат Н. Н. Раевского.

    Генерал Сипягин Николай Мартемьянович (1785–1828) - тифлисский военный губернатор.

    Генерал Стрекалов С. С. (1782–1856) - тифлисский военный губернатор после смерти Сипягина.

    Вы еще не знаете этих людей: вы увидите, что дело дойдет до ножей (франц.).

    Бутурлин Н. А. (1801–1867) - адъютант военного министра графа Чернышева.

    Генерал Бурцов И. Г. (1794–1829) - декабрист. После годичного заключения в крепости в 1827 г. переведен на Кавказ.

    Вольховский В. Д. (1798–1841) - товарищ Пушкина по лицею, служил в штабе Паскевича.

    Михаил Пущин (1800–1869) - брат лицейского друга Пушкина, за участие в деле декабристов сосланный на Кавказ солдатом. Ко времени приезда Пушкина был уже офицером.

    "Heu! fugaces, Posthum, Posthum…" - стих из оды 14-й Горация (кн. II).

    Увы, о Постум, Постум, быстротечные мчатся годы… (лат.)

    "…пес Armeniis in oris" - стих из 9-й оды Горация (кн. II).

    ..и армянская земля, друг Вальгий, не круглый год покрыта неподвижным льдом… (лат.).

    Семичев Н. Н. (1792–1830) - декабрист; после полугодового заключения в крепости был переведен на Кавказ. В описанном ниже сражении (14 июня 1829 г.) участвовал и сам Пушкин. В "Истории военных действий в Азиатской Турции в 1828 и 1829 гг." Н. И. Ушакова говорится: "В поэтическом порыве он [Пушкин] тотчас выскочил из ставки, сел на лошадь и мгновенно очутился на аванпостах. Опытный майор Семичев, посланный генералом Раевcким вслед за поэтом, едва настигнул его и вывел насильно из передовой цепи казаков в ту минуту, когда Пушкин, одушевленный отвагою, столь свойственною новобранцу-воину, схватив после пику одного из убитых казаков, устремился противу неприятельских всадников" (СПб. 1836, ч. II, стр. 305–306).

    Остен-Сакен - офицер Нижегородского драгунского полка.

    Генерал Муравьев Николай Николаевич (1794–1866) - в то время непосредственный начальник Н. Н. Раевского.

    Симонич И. О. (ум. в 1850 г.) - командир Грузинского гренадерского полка.

    Вы не устали после вчерашнего? - Немножко, г. граф. - Мне за вас досадно, потому что нам предстоит еще один переход, чтобы нагнать пашу, а затем придется преследовать неприятеля еще верст тридцать (франц.).

    Анреп P. P. (ум. в 1830 г.) - командир Сводного уланского полка.

    Это был мужчина с женской грудью, зачаточными половыми железами и органом маленьким и детским. Мы спросили его, не был ли он оскоплен. Бог, отвечал он, кастрировал меня (лат.).

    Юзефович Михаил Владимирович (1802–1889) - адъютант Н. Н. Раевского. Оставил воспоминания о встречах с Пушкиным на Кавказе.

    Смотрите, каковы турки… никогда нельзя им доверяться (франц.).

    бурдюком (франц.).

    Гаджи-баба - персонаж из романа английского писателя Мориера "Приключения Гаджи-Баба Испаганского" (1824–1828). Имеется в виду эпизод, когда персидский посол, проезжая через Арзрум, поймал обокравшего его скорохода и требовал отрезать у него уши. Слуги обманули посла и подали вместо человеческих ушей телячьи.

    Турнфор Ж.-П. (1656–1708) - французский ботаник и путешественник, автор книги "Отчет о путешествии на Восток".

    Амин-Оглу - лицо вымышленное; стихи написаны Пушкиным.