Я печатаю это письмо на бланке Ниро Вулфа, поскольку работаю на него и сейчас сижу в его кабинете. Однако дело у меня сугубо личное, и мистер Вулф не знает о том, что я решил к Вам обратиться. А поступаю я так потому, что, будучи опытным профессиональным сыщиком, с мучительной болью слежу за тем, насколько непрофессионально ведется расследование убийства Вашего мужа. Разумеется, мы с мистером Вулфом пристально следили за всеми публикациями, но вчера днем он сказал мне, что, по его мнению, на самый важный факт внимания не обращают - или замалчивают его, - и я с ним согласился. Если он обратится с подобным замечанием в полицию или в прокуратуру, действия это наверняка не возымеет, но сегодня утром мне пришло в голову, что, исходи такое заявление от Вас, отнеслись бы к нему совсем иначе. Если захотите со мной связаться, то адрес и номер телефона указаны выше". Перечитав послание дважды, я внес пять мелких изменений и исправлений, перепечатал письмо в двух экземплярах, подписал его и адресовал конверт миссис Оделл, проживающей на Восточной Шестьдесят третьей улице. Потом заскочил на кухню сказать Фрицу, что пойду прогуляться, а сам отправился в почтовое отделение на Восьмой авеню. Поскольку стоял июнь и была уже пятница, вряд ли письмо могло дойти раньше понедельника, так что на уик-энд я мог вволю насладиться бейсболом на стадионе "Шеа", однако в субботу утром, в несколько минут двенадцатого, когда Вулф начал диктовать бесконечное письмо коллекционеру орхидей из Малайзии, зазвонил телефон, и я снял трубку. - Контора Ниро Вулфа, Арчи Гудвин слушает. Деловитый женский голос произнес: - Говорит секретарь миссис Питер Оделл. Она получила ваше письмо и хотела бы поговорить с Ниро Вулфом. Я, конечно, предполагал, что такое может случиться в присутствии Вулфа, поэтому раздумывать не стал. - Прошу прощения, - заявил я, - но мистера Вулфа нет, и он появится только в понедельник. Кроме того, я подчеркнул, что письмо носит сугубо личный характер. Она прикрыла микрофон, и я ничего не слышал. Пару минут спустя она снова заговорила: - Мистер Гудвин? - Да. - Миссис Оделл хочет поговорить с вами. Вы можете приехать в три часа? Я тут же прикинул, что в три часа будет идти примерно четвертый иннинг бейсбольного матча, но ведь меня никто не заставлял отправлять это письмо. - Хорошо, - сказал я. - В три я буду. Повесив трубку, я развернулся и сказал Вулфу: - Кое-кто упомянул ваше имя всуе. До чего рассеянный пошел народ! Нужно приучить людей перечитывать письма по меньшей мере трижды. - Я взглянул на блокнот. - Мы остановились на последних достижениях в гибридизации. Вулф надиктовал еще на страницу. Я-то намеревался уже в час отправиться на стадион и последить за бейсболом, уплетая хот-доги и запивая их молоком. Вместо этого мне пришлось прогуляться в закусочную Сэма, отобедать ржаным хлебом и печеными бобами - ни того ни другого за столом Вулфа вы никогда не встретите - и уже потом пройти пешком две мили с Западной Тридцать пятой улицы до Восточной Шестьдесят третьей. Должен вам сказать, что люди, которых вы встречаете на тротуарах субботним днем, совершенно не похожи на тех, что снуют по улицам в будни. Огромный пятиэтажный каменный особняк шириной футов в сорок располагался примерно посередине между Пятой авеню и Мэдисон-авеню. При входе меня остановил здоровенный верзила со значком охранной службы Лэтропа на лацкане. Должно быть, даже по прошествии двух недель досужие репортеры продолжали нарушать покой миссис Оделл. - Что вам нужно, сэр? - угрюмо спросил детина. Я назвался, сказал, что меня ждут, и протянул удостоверение. Цербер вошел в вестибюль, нажал на кнопку, и женщина в аккуратной серой униформе с юбкой дюйма на четыре ниже колена открыла дверь. Детина представил меня, женщина, поверив ему на слово, пересекла мраморный вестибюль, сняла трубку внутреннего телефона и сказала, что мистер Гудвин ждет. Пару минут спустя послышался шум спускающегося лифта - он был раз в десять тише, чем лифт Вулфа. Дверцы раздвинулись, и высунувшаяся из лифта женская голова пригласила меня в лифт. Мы проехали два этажа и остановились на третьем. Женщина провела меня по коридору к открытой двери и притормозила, пропуская меня вперед. Я оказался в просторнейшей комнате, даже, скорее, зале, шириной, должно быть, с весь дом. Я осмотрелся - столы, стулья, кресла-качалки, два дивана, картины, стеллажи, цветной телевизор… На нем мой взгляд задержался, потому что на экране показывали бейсбольный матч, который комментировал Ральф Кайнер. Вся его аудитория состояла из единственной женщины, откинувшейся на подушки широченного дивана. Даже не будь я в ее доме, я узнал бы ее по фотоснимкам, публиковавшимся в "Тайме" и в "Газетт": широкоскулое лицо, большой рот, пухлые губы. Просторное светло-синее платье, больше напоминающее балахон, застегнутый спереди на "молнию" снизу доверху. Я приблизился и вежливо поинтересовался: - Какой счет? Карие глаза взметнулись ко мне, потом вернулись к игре. - Четыре - два в пользу "Пиратов", конец четвертого иннинга. Садитесь. Я сел в кресло рядом с диваном и посмотрел на экран. Принимал Эд Крейнпул. Он благополучно справился с подачей, преодолел все базы, завершив иннинг, и тут же затявкала реклама. Я завертел головой, высматривая секретаршу, но та уже ушла; в ту же минуту телевизор замолчал, и я поспешно повернулся к миссис Оделл. Дистанционнное управление - она выключила звук. - Картинку я оставлю, - сказала она. И неторопливо смерила меня взглядом. Я не волновался: брюки у меня были тщательно отутюжены. - Предлог для своего письма вы придумали слабый. "Самый важный факт" вы даже не привели. - Разумеется, нет. - Почему "разумеется"? Рекламный ролик кончился, и к приему изготовился очередной "пират". Звук она так и не включила, но уставилась на экран; мне ничего не оставалось, как последовать ее примеру. - Я работаю на Ниро Вулфа, - пояснил я "пирату", который, должно быть, от неожиданности промахнулся. Он зарабатывает на жизнь, разгадывая для клиентов шарады, а часть заработанного отдает мне в виде жалованья. Хорош бы я был, выложив задаром то, что он высказал по поводу одной из таких шарад. А письмо я написал только потому, что горько видеть, как рассыпается в пух и прах ваше дело. - Ох, оставьте! - Ее глаза метнулись ко мне, потом вернулись к телевизору. - Вы намекнули, чтобы я связалась с вами, и отказались соединить меня с вашим шефом, когда я позвонила. Сколько вы хотите? - Можете начать с миллиона. Никто еще не сумел назвать сумму, на которую я бы клюнул. Но я и впрямь намекнул, что хотел бы встретиться с вами. Знаете, что я подозреваю? Я почти уверен - и это идет из каких-то скрытых глубин моего мозга - после того, как за семнадцать дней ни полицейские, ни парни окружного прокурора не продвинулись ни на шаг, вы, должно быть, не прочь обсудить свое дело с Ниро Вулфом. Вы что-нибудь знаете о нем? - Нет, ничего определенного. Хотя, без сомнения, наслышана. Третий "пират" угодил битой по мячу с такой силой, что тот взмыл в небеса, и за ним со всех ног устремились Клеон Джонс и Томми Эйджи. Мяч уже, казалось, должен был упасть, когда Джонс в немыслимом прыжке успел подхватить его одной рукой… Здорово! Едва началась реклама, я снова повернулся к дивану. - Честно говоря, - сказал я, - я готов признать, что письмо и в самом деле глупое. Как вы можете проедать плешь окружному прокурору, если я так и не удосужился раскрыть вам "самый важный факт"? Прошу у вас прощения. Больше того - я готов уплатить штраф. Самый важный факт состоит в том, что ваш муж вошел в ту комнату и выдвинул тот самый ящик, а самый важный вопрос - почему? Если и пока на этот вопрос не ответят, и десять лучших сыщиков мира не справятся с этим делом. Передайте это инспектору Кремеру, но только не ссылайтесь на Ниро Вулфа. При упоминании этого имени инспектор звереет. - Я встал. - Я прекрасно понимаю, что вам, возможно, ответ на этот вопрос известен, и вы поделились им с окружным прокурором, который это скрывает, но, судя по опубликованным отчетам, это не так. Во всяком случае, мы с мистером Вулфом в этом сомневаемся. Спасибо, что позволили увидеть, как Клеон Джонс выцарапал безнадежный мяч. Я повернулся и зашагал к двери, но резкий, как щелчок, голос впился мне в спину: - Черт возьми, сядьте! Я повиновался, чинно вперился в экран и проследил, как Джерри Гроут и Бад Харрелсон приносят очко "Метсам". Когда Эд Чарлз сравнял счет и снова пустили рекламу, миссис Оделл снова выключила звук, посмотрела на меня и сказала: - Позвоните Вулфу и передайте, что я хочу его видеть. Сейчас же. - Она указала пальцем. - Телефон на столе. Сколько времени ему понадобится, чтобы приехать? - Много. Целую вечность. Я верю, что ничего "определенного" вы о нем и в самом деле не знаете. Он выходит из дома крайне редко, и только по своим личным делам, никогда не покидая дом по делам, связанным с работой. Думаю, что по телефону обсуждать свое дело вы не захотите, поэтому вам остается только поехать к нему самой. Адрес указан на бланке. Хорошо бы в шесть часов - он к этому времени освободится, да и матч закончится… - Боже мой, какое нахальство! - прошептала она. - Вы считаете, я должна поехать? - Нет, я считаю, что вы не должны. Но вы сказали, что хотите его видеть, а я… - Хорошо, хорошо. Не будем об этом. - Она снова нажала на кнопку. Комментатор Боб Мерфи сменил Ральфа Кайнера, а говорит он громче. Ей пришлось повысить голос: - Мисс Хабер проводит вас вниз. Она в холле. Я встал и двинулся к двери. Меня проводили, я прошагал до Мэдисон-авеню, заглянул в бар с телевизором и уселся досматривать матч, так и не зная, зря потратил бланк, конверт, почтовую марку и большую часть дня или нет. Делать ставку я бы не решился. Проще было бросить монетку. Правда, она все-таки сказала, что хочет его видеть, а если я знаю женщин хотя бы на одну десятую от того, что притворно приписывает мне Вулф, то она привыкла добиваться того, чего хочет. К тому времени, когда матч закончился ("Метсы" выиграли 7:5), я уже пришел к определенному мнению. Два против одного, что мне удалось подцепить ее на крючок. Так, во всяком случае, мне казалось, когда незадолго до шести я отпирал ключом входную дверь нашего старенького особняка. Конечно, я и думать не мог, чтобы в этот вечер уйти из дома. Когда меня нет, к телефону обычно подходит Фриц, но порой снимает трубку и сам Вулф, а она могла, позвонить в любую минуту. Могла. Но не позвонила. Она могла наябедничать Кремеру или окружному прокурору, и тогда позвонил бы кто-то из них. Но они тоже не позвонили. Когда, около полуночи, я отправился спать, я уже не ставил два против одного. Впрочем, надежды я еще не утратил, поэтому в воскресенье утром, зайдя после завтрака в кабинет, я позвонил Лили Роуэн и сказал, что буду весь день занят, но билеты на игру пришлю с нарочным, и надеюсь, что она найдет мне подходящую замену, которая будет орать так же громко, как и я. И вот, представьте себе, - всего восемь минут прошло, как я отослал нарочного, и позвонила мисс Оделл. Сама, не через секретаршу. Она заявила, что хочет поговорить с Вулфом, а я ответил, что нет, мол, он еще даже не подозревает о нашей с ней встрече. - Господи, - вздохнула она, - можно подумать, что он президент Соединенных Штатов. Я должна с ним поговорить. Приведите его. - Я не могу, да и он не согласится. Честное слово, миссис Оделл, я был бы рад вам помочь, но это невозможно. Ему бы это пошло только на пользу, но проще привести гору к Магомету. Если можно было бы устроить состязание по упрямству, он бы вас победил. - Да, я упряма. И всегда была. - Я готов назвать это упорством, если вы не против. Молчание. Оно так затянулось, что я даже начал подумывать, не ушла ли моя собеседница, забыв положить трубку. Наконец она сказала: - Я приеду в шесть часов. - Сегодня? В воскресенье? -Да. В трубке щелкнуло. Я перевел дыхание. Что ж, пока все шло хорошо, но самое серьезное препятствие еще подстерегало меня впереди. По воскресеньям наш домашний распорядок отличался от обычного. Теодор в воскресенье не приходил, и утренняя возня Вулфа с орхидеями могла продлиться от двадцати минут до четырех часов. Да и Фриц, накормив нас завтраком, мог куда-нибудь уйти до вечера. А мог и не уйти. Сегодня останется дома, он пообещал. Вопрос заключался в том, когда вывалить на Вулфа радостную новость. Подняться в оранжерею я и думать не смел; Вулф не выносил этого, даже если случалось нечто из ряда вон выходящее. Я решил подождать, пока Вулф спустится, чтобы сперва посмотреть, в каком он настроении. Появился он в начале двенадцатого, зажав под мышкой воскресную "Тайме" и держа в руке четырнадцатидюймовую веточку перистерии элаты; "доброе утро" прозвучало у него как приветствие, а не просто рык. Дождавшись, пока орхидеи заняли надлежащее место в вазочке, а туша Вулфа угнездилась в исполинском, сделанном по особому заказу кресле, которое он не обменял бы на тонну золота, я заговорил: - Прежде чем вы погрузитесь в "Недельное обозрение", я должен сообщить вам новость, которая придется вам не по вкусу. В шесть вечера к вам придет женщина. Миссис Питер Д. Оделл, муж которой выдвинул ящик стола и погиб. Мне пришлось нарушить закон и не посоветоваться с вами, прежде чем назначить ей встречу. Вулф метнул на меня испепеляющий взгляд. - Я был здесь. Ты мог сказать. - Да, но дело было слишком срочное. - Я открыл ящик письменного стола и вынул лист бумаги. - Вот копия письма, которое я отослал ей в пятницу днем. - Я встал, передал бумагу Вулфу и вернулся на место. - Вчера днем она позвонила, точнее - позвонила ее секретарша, и я поехал к ней домой на Шестьдесят третью улицу. Она попросила, чтобы я позвонил и попросил вас приехать к ней, что я даже обсуждать не стал. Я сказал, что встретиться с вами она может только в одном-единственном месте - в вашем кабинете. Сегодня утром, час назад она позвонила и сказала, что приедет в шесть. Вот и все. Вулф прочитал письмо. Потом перечитал, плотно стиснув губы. Бросил на стол и посмотрел на меня. Не злобно, не уничтожающе, а просто вперил в меня пристальный взгляд. - Я тебе не верю, - сказал он. - Сам знаешь, это было бы больше, чем невыносимо. Я кивнул. - Ничего другого я от вас и не ожидал. Но в шесть вечера она будет здесь. А срочность, на которую я ссылался, покоится в вашем сейфе. Я имею в виду чековую книжку. Вы, конечно, обратили внимание, что начиная с первого мая я подавал вам памятку о состоянии наших финансовых дел каждую неделю, а не дважды в месяц, как обычно. Из ста пятидесяти восьми дней, прошедших с начала года, вы работали дней десять, а я - меньше двадцати, если не считать моих повседневных обязанностей. Я ненароком… - Не "меньше двадцати"! Меньше, чем двадцать. - Спасибо. Я ненароком выведал, что состояние миссис Оделл исчисляется цифрой с восемью нулями. Или даже с девятью. Мне оставалось либо уволиться и сделать ей предложение, либо вынудить ее обратиться к вам. Я бросил монетку - и вы выиграли. Вот я и написал ей письмо. - А вот теперь, - процедил он сквозь зубы, - выбирать буду я. - Разумеется. Увольте меня или принимайтесь за работу. Если вы меня уволите, я не стану брать у вас отступные. Ведь в таком случае мне пришлось бы снимать деньги с вашего банковского счета, а всякий раз, как мне приходилось это делать в течение последнего месяца, я с трудом удерживался от рыданий. Меня так и подмывало разорвать на себе одежды и посыпать волосы пеплом. Когда будете принимать решение, не забудьте, что по меньшей мере дважды вы сами поступали так же, когда денег на счету оставалось - кот наплакал. В последний раз такое случилось, когда вы послали меня к женщине по фамилии Фрейсер. Разница только в том, что на сей раз я поступил так, не посоветовавшись с вами. Я предпочитаю отрабатывать хотя бы часть своего жалованья. Вулф обеими руками вцепился в набалдашники подлокотников кресла, откинулся назад и закрыл глаза. Губы, правда, втягивать и выпячивать не стал - это означало, что ни о чем серьезном он не размышляет, а только прикидывает, стоит ли овчинка выделки. Я уже собрался было развернуться к письменному столу и приступить к чтению собственного экземпляра "Таймс", когда Вулф открыл глаза, выпрямился и заговорил: - Насчет моих слов по поводу самого важного факта, на который не обращают внимания. Эта женщина, разумеется, захочет знать, в чем он состоит. У тебя есть предложения? - Еще бы. Я уже ей сказал - вчера. Главное - то, что Оделл вошел в комнату Браунинга и выдвинул тот самый ящик, в котором, насколько все знали, всегда хранилось только виски. Почему? Вот самый главный вопрос. Вы читали про это убийство только в газетах, а я вчера битых полтора часа обсуждал его с Лоном Коэном и узнал кое-какие подробности, которые не публиковались. - Проклятье! - Вулф состроил гримасу. - Ладно. Излагай. Главное из беседы с мистером Коэном. И дословно - весь разговор с этой женщиной. Я начал излагать. Глава 5
Большинство людей, которые входят в этот кабинет впервые, озабочены своими бедами, но тем не менее частенько замечают что-нибудь особенное - огромный персидский ковер размером четырнадцать футов на двадцать шесть, исполинский глобус - три фута в поперечнике - или орхидеи в вазе на столе Вулфа. А вот миссис Питер Д. Оделл не заметила ничего. Когда я проводил ее в кабинет, она сразу уставилась на Вулфа и продолжала таращиться на него, даже подойдя к его столу. Следом за ней вошла секретарша. Вулф, естественно, даже не подумал привстать им навстречу. - Шарлотта Хабер - мой секретарь, - представила миссис Оделл. - Я привела ее с собой на тот случай, если мне что-нибудь понадобится. |
