Рекс Стаут-Приглашение к убийству.

    Опрятно одетый крошечный человечек обиделся. Он был явно задет.

    – Нет, сэр, – запротестовал он. – Ошибаетесь. Это отнюдь не мелочные семейные дрязги, как вы позволили себе выразиться. Разве я не имею вполне законного права интересоваться всем, что так или иначе влияет на судьбу состояния, нажитого моим отцом?

    Не обладая и половиной того веса, которым природа наделила Ниро Вульфа, он совсем утонул в недрах красного кожаного кресла, стоявшего в трех шагах от стола великого сыщика.

    Сам Вульф, удобно заполнив необъятных размеров кресло позади стола, мрачно разглядывал предполагаемого клиента – господина Германа Луэнта, жителя Нью-Йорка и Парижа.

    Что касается меня, то, сидя с блокнотом и ручкой наготове, я сохранял нейтралитет, так как вечером – это была пятница – собрался пойти на свидание, а окажись дело срочным и согласись мы за него взяться, тогда – прощай, выходной.

    Вульф, как всегда, когда его о чем-нибудь упрашивали, пребывал в смятении. Он терпеть не мог работать, но любил есть и пить, а все его обширное хозяйство в старом каменном доме на Западной Тридцать пятой улице, включая орхидеи в оранжерее на крыше, требовало непомерных финансовых затрат.

    Единственным источником средств к существованию служил доход частного детектива, и как раз сейчас на краю его стола лежала пачка купюр. Положивший ее туда Герман Луэнт заявил, что это тысяча долларов.

    – Откуда у вас такое право? – спросил ненавидящий работу и все еще пребывающий в смятении Вульф.

    Мистер Луэнт был человеком до крайности миниатюрным. Щуплый, низенький, с маленькими ручками и ножками и тощим лицом, на котором виднелся сжатый в точечку совершенно безгубый рот, он, очевидно, уже вступил в тот возраст, когда начинают сморщиваться и усыхать. Однако на слабака он не походил. Заглянув в его проворные маленькие серые глазки, вы понимали, что этому человеку были известны ответы на многие и многие вопросы и что даже по поводу тех, ответы на которые он не знал, он мог высказать весьма разумные догадки.

    Он все еще злился на Вульфа, хотя старался этого не показывать.

    – Я решил обратиться сюда, – произнес Луэнт, – потому что мое дело требует очень деликатного подхода, и лишь сочетание достоинств таких двух мастеров, как вы и мистер Гудвин, позволит в нем разобраться. Поэтому я готов терпеть ваши грубости. Необходимое мне расследование абсолютно законно, ибо состояние, о котором идет речь, было нажито моим отцом. Он владел медными рудниками. Моя мать умерла, когда я еще лежал в колыбели, поэтому некому было научить меня, как себя следует вести. Никто и никогда не пытался этого сделать, а теперь, видимо, учиться уже поздно. Несколько месяцев назад я содержал трех любовниц: в Париже, Тулузе и Риме, и одна из них попыталась меня отравить.

    Я внимательно оглядел его и решил отныне не верить ни единому его слову. Просто не та у него была комплекция.

    Он продолжал:

    – Теперь я немного остепенился, годы есть годы, но в молодости славился ветреностью. Отец этого не одобрял и в конце концов отказался видеться со мной, не давая, правда, умереть с голоду. Он был достаточно щедр. Отойдя в мир иной два десятка лет назад – мне тогда стукнуто тридцать шесть, – он завещал все свое состояние моей сестре Верил с просьбой не оставлять без внимания мои нужды. Она следовала его роле в точности, пока год назад не скончалась сама. В тот момент я был за границей, где живу большую часть времени, но, конечно же, прилетел на ее похороны.

    Он пожал плечами, как француз, или во всяком случае не как американец.

    – Из миллионов, унаследованных Верил от нашего отца, она не оставила мне ничего. Ни цента, ни су. Она завещала их своему мужу Теодору Хаку с просьбой не забывать о моих нуждах, записанной точь-в-точь как в завещании отца. В отличие от меня сестра всегда его слушалась. Я предложил Хаку, что было бы куда проще перевести сразу часть состояния – скажем, миллион или хоть половину – на меня, но он ответил, что придерживается иного мнения. Он заявил, что считает своим долгом неукоснительно следовать последней воле Верил, и согласился выплачивать мне ту же сумму, какую на протяжении предшествующих двух лет выплачивала она, то есть тысячу долларов в месяц. И тут я не сделал того, что мне надлежало сделать в создавшейся ситуации.

    Он умолк, ожидая вопроса, и Вульф послушно его задал:

    – Что же вам надлежало сделать?

    – Убить его. Он сидел в своем кресле-каталке – у Хака бальные ноги, и он не может ходить, – сидел в доме моего отца, как хозяин, и говорил, что будет высылать мне тысячу долларов в месяц из отцовского состояния. Это было приглашением к убийству. Ведь убей я его со всеми необходимыми предосторожностями, и, согласно завещанию сестры, мне обеспечен пожизненный годовой доход в сорок тысяч долларов. Признаться, подобная мысль посетила меня, но, увы, я совершенно не гожусь ни для каких рискованных предприятий, и пусть я так и не научился себя вести, мой инстинкт самосохранения необычайно развит.

    Он пошевелил маленькой ручкой.

    – Именно он, инстинкт самосохранения, и привел меня к вам. Если по какой-либо причине Теодор Хак, эта тварь в кресле-каталке, перестанет принимать во внимание мои нужды, я умру с голоду. Я не способен зарабатывать на жизнь. Потому-то, получив в Париже предупреждение о грозящей опасности, я немедленно купил билет на самолет и примчался в Нью-Йорк. Мой зять радушно принял меня в доме моего отца – чертовски благородно с его стороны! И вот я тут уже почти две недели, и я в совершеннейшем тупике. Дело в том, что в доме постоянно находятся три женщины...

    Внезапно он умолк, нацелил на меня маленькие серые глазки, затем перевел их на Вульфа и произнес

    – Это конфиденциально.

    – Как и все, что обсуждается в стенах моего кабинета, – кивнул Вульф. – Смелее, сэр.

    – Что ж, хорошо. – Луэнт сморщил крошечный ротик, отчего тот сделался еще меньше, и пожал плечами. – Есть все основания полагать, что полученное мной предостережение имеет реальную почву. В доме Хака, помимо повара и прислуги, постоянно находятся три женщины: миссис Касси О'Ши, экономка, вдова; мисс Сильвия Марси, сиделка, и мисс Дороги Рифф, так называемая секретарша. Они все имеют на него виды, и похоже, что одной в этом плане удалось преуспеть больше, нежели остальным. Беда в том, что я не знаю и не могу узнать, какой именно. Понимаете, я давно отыскал формулу, как ладить с женщинами, но в данном случае не имею возможности ею воспользоваться. И я в замешательстве. Надо как можно скорее выяснить, какая из этих трех особ поймала на крючок моего зятя.

    – И тогда вы вмешаетесь? Со своей формулой? – Вульф хмыкнул.

    – Боже упаси! – испугался Луэнт. – Это слишком обременительно, требует массы времени, к тому же вскоре появится новая претендентка. А я планировал вернуться в Европу до Рождества. Мне просто надо завоевать ее симпатию, заручиться ее благосклонностью. Я хочу быть уверен, что, женив на себе Хака, она сохранит ко мне хорошее расположение. Потребуется три недели, если речь идет о мисс Марси или мисс Рифф, и четыре, если это миссис О'Ши. Видите, тут далеко не мелочные семейные дрязги, а совершенно законное расследование.

    – Предположим, – согласился Вульф. – Но это фантастика.

    – Вовсе нет. Эта вполне осуществимо и чрезвычайно важно. Благополучие всей моей жизни целиком зависит от доброй воли Теодора Хака. Если он женится, да еще на женщине значительно моложе себя, как долго смогу я тогда пользоваться его благосклонностью, дающей мне двенадцать тысяч долларов в год, если его жена будет настроена против меня?

    Вульф запыхтел.

    – Что конкретно вы от меня хотите?

    – Как можно скорее выяснить, какая из трех женщин запустила когти в Теодора Хака. Эта тысяча долларов, – Луэнт указал на лежащую на столе Вульфа пачку купюр, – ваша как в случае успеха, так и в случае неудачи. Однако она должна полностью покрыть следственные расходы, ибо в сложившейся ситуации представляет собой тот максимум, который я готов заплатить. Вероятно, мое дело покажется не заслуживающим особого внимания, но, поскольку вы никогда не покидаете дом по делам, оно не потребует от вас много времени и усилий. Основная часть работы будет выполнена мистером Гудвином, все равно получающим у вас жалованье, а накладные расходы выйдут ничтожными: оплата такси отсюда до дома моего отца на Шестьдесят девятой улице, ныне принадлежащего Хаку, и обратно. Я наслышан о способностях и отваге мистера Гудвина и вполне допускаю, что одного дня, одной поездки ему окажется достаточно. Не без консультации с вами, разумеется. Он может отправиться со мной прямо сейчас.

    Я не расцеловал его. Да, я люблю комплименты, пусть они даже несколько прямолинейны, но, во-первых, давно научился вести себя в подобных обстоятельствах, а во-вторых, на вечер у меня было назначено свидание.

    Мрачные складки на лице Вульфа слегка разгладились.

    – Вы сказали, что получили предостережение. От кого?

    – От Пола Тейера, племянника Хака. Тейер квартирует у него в доме. Он такой же неприспособленный к жизни, как и я: целыми днями сочиняет музыку, которую никто никогда не будет слушать. Тейер лелеет надежду унаследовать от Хака часть состояния моего отца и поэтому, обеспокоившись, сразу написал мне.

    – Что же его обеспокоило?

    – Множество мелких деталей и один существенный факт. Не так давно к Хаку приходил человек с коробками от Тиффани [известная во всем мире ювелирная фирма], с которым Хак провел в кабинете почти час. Это могло означать только одно: он покупал какие-то драгоценности для женщины – одной из трех перечисленных.

    – Почему? Разве не существует других?

    Луэнт покачал головой.

    – Для Хака не существует. Он прикован к креслу-каталке и с тех пор, как умерла моя сестра, выбирался из дома не больше двух или трех раз. Женщины его не посещают. Это должна быть одна из трех. Вы удивитесь, почему Пол и я сами не выясним, какая именно. Но все не так-то просто. Мы видим Хака крайне редко, он даже пищу принимает в своей комнате или в кабинете. Пол, конечно, пробовал что-то нащупать, да и я предпринял несколько незначительных шагов в этом направлении, но дело, сами понимаете, деликатное...

    – Подружитесь со всеми тремя.

    – Невозможно. Они слишком ревнуют друг к другу.

    – Тогда дождитесь, когда одна из них наденет подарок от Тиффани. Тут уж все станет ясно.

    – В том числе и с мотивами, которыми я руководствуюсь. Что-что, а глупыми их не назовешь.

    – Но ведь столь же ясным это станет и после того, как мистер Гудвин выведет соблазнительницу на чистую воду, – возразил Вульф. – Не без консультации со мной, разумеется.

    – Но речь не идет о том, чтобы выводить кого-то на чистую воду! Отнюдь! – От волнения Луэнт даже съехал с гладкого кожаного сиденья. – Господи, неужели так сложно провести расследование, не посвящая никого в его истинные цели? Поймите, я не смогу привести Гудвина в дом, чтобы он допрашивал девушек касательно их отношений с Хаком, даже если захочу. Это дом моего отца, но хозяин в нем Хак. Нам придется воспользоваться какой-то уловкой, особенно для того, чтобы предоставить Гудвину случай побеседовать с самим Хаком. Например...

    Он был прерван неожиданным звуком, раздавшимся со стороны Вульфа – наполовину рычанием, наполовину урчанием. Звук для этого и предназначался. Маленькие серые глазки Луэнта раскрылись в испуге и недоумении:

    – Что-то не так?

    – Фу, – произнес Вульф с легким отвращением. – Допускаю, я мог бы поинтересоваться любовными планами состоятельного вдовца, если бы находился в стесненных обстоятельствах, а наживка была впечатляющей. Но при существующем раскладе вы напрасно тратите свое время. И мое тоже. До свидания, сэр.

    Это прозвучало окончательно и бесповоротно. Маленький сморщенный ротик Луэнта задвигался из стороны в сторону.

    – Вы хотите сказать, что отказываетесь взяться за дело?

    – Совершенно верно.

    – Я так и думал, но решил все же попробовать. – Он соединил пальцы обеих рук. – Ладно, попытаемся иначе. Но это конфиденциально.

    – Вы уже говорили.

    – Знаю, но тут дело другое. Моя сестра умерла здесь, в Нью-Йорке, в доме моего отца, от отравления птомаином [птомаины – ядовитые вещества, образующиеся в процессе гниения], содержавшимся в съеденной ею пище. Хак послал мне в Париж телеграмму, и я прилетел на ее похороны. По данному поводу у меня никогда не возникло бы никаких подозрений, не случись две вещи. Во-первых, Оделетт, моя тулузская любовница, обезумев от ревности, попыталась меня отравить, тем самым продемонстрировав, что убийство может совершить кто угодно, был бы мотив достаточно серьезным; и, во-вторых, я получил от Пола Тейера предупреждение, что Хака охмурила одна из живущих в доме женщин. Это заставило меня задуматься, и я отправился в библиотеку, где внимательно изучил статью о птомаине. Все три женщины непосредственно присутствовали при том, как отравилась моя сестра, и я уверен, что одна из них приложила к этому руку.

    – На основании каких улик вы так считаете?

    – У меня их нет. Вероятно, она уже тогда приворожила к себе Хака или же думала, что это лишь вопрос времени. Проведенные здесь две недели только укрепили мою уверенность. Но что я мог сделать? Я даже не осмеливался кого-либо о чем-либо расспросить. В полиции надо мной бы попросту посмеялись. И тут я, естественно, подумал о вас, но самое большее, что смог наскрести – тысячу долларов. Для вас это гроши, поэтому я решил попробовать уговорить вас взяться за дело, не упоминая об убийстве, а лишь рассказав о конкретной цели расследования... Что ж, теперь вы знаете все.

    Он рубанул воздух рукой.

    – Я хочу остановить ее! И надеюсь, что смогу этого добиться, выяснив, кто она.

    – Как же вы ее остановите, не имея улик?

    – Неважно. Это уже мое дело. Только бы удалось узнать ее имя. Для достижения своей абсолютно законной цели я готов заплатить авансом тысячу долларов в качестве компенсации за время и усилия мистера Гудвина, плюс ваша консультация. Итак, десять часов Гудвина и десять минут ваших. Пусть меньше. Сколько бы ни было, я хочу их купить.

    Внезапно Вульф отъехал на своем кресле от стола и поднялся.

    – Мне нужно сделать важный телефонный звонок, – пояснил он Луэнту. – Оставляю вас с мистером Гудвином. Поскольку, как вы говорите, вся работа будет выполнена им, мое присутствие не потребуется даже для того, чтобы решить, браться за нее или нет.

    Он пересек комнату и вышел в холл, однако вовсе не потому, что хотел позвонить. Не желая отказываться от денег, но и не рискуя взваливать на свои плечи вину за мой испорченный во имя презренной тысячи долларов выходной, он решил оставить последнее слово за мной. Теперь он пойдет на кухню, откроет бутылку пива и будет высказывать Фрицу предложения относительно приготовления обеда. А я... Я влип. Если выпроводить теперь Луэнта за дверь, то пройдут месяцы, прежде чем я смогу вновь раскрыть рот, чтобы упрекнуть Вульфа за отказ от предлагаемой работы. Поэтому я взял небольшую пачку купюр, которую маленький человечек положил на стол Вульфа, пересчитал и удостоверился, что в ней двадцать штук по пятьдесят долларов.

    – О'кей, – сказал я ему. – Я напишу вам расписку. Полагаю, что прежде всего нам следует обсудить тот способ, при помощи которого мы собираемся найти подход к Хаку. Вы согласны?

    Он был согласен.

    Хотя фасад некогда принадлежавшего отцу Луэнта гранитного особняка на Шестьдесят девятой улице между Пятой и Мэдисон-авеню, не подвергался мытью, очевидно, с тех самых пор, как маленький Герман родился там в далеком девятнадцатом столетии, внутри дома, несомненно, произошли изменения. Автоматический лифт был просторным и современным, и я без труда догадался, что его установили уже после того, как нынешний владелец этих хором оказался прикованным к креслу-каталке по причине болезни артерий.

    Луэнт потребовал отложить военные действия, пока Теодор Хак не закончит обед, и когда мы наконец добрались до места и были впущены в дом женщиной-гренадером, которая легко могла бы поместить Германа в кармане своего передника, часы показывали уже начало третьего. Но я все еще надеялся, что изловчусь заработать тысячу за оставшуюся часть дня и сумею спасти выходной. Поэтому, когда гренадерша взяла у нас шляпы, я не стал тратить время на разглядывание роскошной громадной прихожей, а направился следом за Луэнтом к лифту. Мы поднялись на этаж и повернули направо по коридору, который был несколько 'уже, но длиннее, чем нижний. Меня удивляла толщина ковров в доме, хозяин которого проделывал все передвижения в кресле-каталке.

    Удивление возросло еще больше, когда мы вошли в расположенную в задней части дома просторную комнату с высокими потолками и я увидел это кресло-каталку. Его сиденье показалось бы достаточно вместительным даже Ниро Вульфу. С боков располагались всевозможные полочки, подносы и отделеньица. Сзади внизу находился мотор. Люминесцентная лампа, прикрепленная слева к спинке кресла, освещала страницы журнала, лежавшего на коленях хозяина.

    – Это мистер Гудвин, я говорил вам о нем, – сказал Луэнт, развернулся и вышел.

    Теодор Хак не произнес ни слова. Бросив журнал на стоявший рядом столик, он нажал какую-то кнопку, и подножка кресла стала плавно подниматься вверх, пока его ноги, укрытые большим шотландским пледом, не выпрямились в горизонтальном положении. Он нажал другую кнопку, и спинка кресла подалась назад. Теперь Хак полулежал. Он нажал третью кнопку, и его ноги начали довольно резко перемещаться из стороны в сторону. Он закрыл глаза. Я опустился на стул и бегло осмотрел комнату, служившую ему кабинетом. Стены были обшиты старинными дубовыми панелями. Дорогие картины и множество книг. Я взглянул на Хака. Верхняя часть тела для человека его возраста была идеальной: сужающийся к талии торс; хорошие широкие плечи; черты лица пропорциональные, правильные; довольно густые, некогда темные, а теперь главным образом седые волосы.