Время жить и время умирать
"А перед нами все цветет, за нами все горит... Не надо думать, с нами тот, кто все за нас решит!" Но - что делать, если НЕ ДУМАТЬ ты не можешь? Что делать, если ты НЕ СПОСОБЕН стать жалким винтиком в чудовищной военной машине? Позади -ад выжженных стран. Впереди - грязь и кровь Второй мировой. "Времени умирать", кажется, не будет конца. Многие ли доползут до "времени жить"?.. Эрих Мария Ремарк Время жить и время умирать
1
Смерть пахла в России иначе, чем в Африке. В Африке, под непрерывным огнем англичан, трупам тоже случалось подолгу лежать на "ничейной земле" непогребенными; но солнце работало быстро. Ночами ветер доносил приторный, удушливый и тяжелый запах, - мертвецов раздувало от газов; подобно призракам, поднимались они при свете чужих звезд, будто снова хотели идти в бой, молча, без надежды, каждый в одиночку; но уже наутро они съеживались, приникали к земле, бесконечно усталые, словно стараясь уползти в нее - и когда их потом находили, многие были уже совсем легкими и усохшими, а от иных через месяц-другой оставались почти одни скелеты, громыхавшие костями в своих непомерно просторных мундирах. Эта смерть была сухая, в песке, под солнцем и ветром. В России же смерть была липкая и зловонная.
Дождь шел уже несколько дней. Снег таял. А всего лишь месяц назад сугробы были выше человеческого роста. Разрушенная деревня, казалось, состоявшая из одних обуглившихся крыш, с каждой ночью бесшумно вырастала по мере того, как оседал снег. Первыми выглянули наличники окон; несколько ночей спустя - дверные косяки; потом ступеньки крылечек, которые вели прямо в грязно-белое месиво. Снег таял и таял, и из-под него появлялись трупы. То были давние мертвецы. Деревня много раз переходила из рук в руки - в ноябре, декабре, январе и теперь, в апреле. Ее занимали и оставляли, оставляли и опять занимали, а метель так заносила трупы, что иногда, спустя несколько часов, санитары многих уже не находили - и почти каждый день белая пелена заново покрывала разрушения, как медицинская сестра покрывает простыней окровавленную постель. Первыми показались январские мертвецы, они лежали наверху и выступили наружу в начале апреля, вскоре после того, как снег стал оседать. Тела закаменели от мороза, лица казались вылепленными из серого воска. Их бросали в могилу точно бревна. На холме за деревней, где снегу было меньше, его расчистили и раздолбили промерзшую землю. Это была тяжелая работа. У декабрьских мертвецов оказывалось оружие, принадлежавшее январским - винтовки и ручные гранаты уходили в снег глубже, чем тела; иногда вытаскивали и стальные каски. У этих трупов было легче срезать опознавательные жетоны, надетые под мундирами; от талой воды одежда успела размокнуть. Вода стояла и в открытых ртах, будто это были утопленники. Некоторые трупы частично уже оттаяли. Когда такого мертвеца уносили, тело его еще не гнулось, но рука уже свисала и болталась, будто посылая привет, с ужасающим, почти циничным равнодушием. У всех, кто лежал на солнце день-другой, первыми оттаивали глаза. Роговица была уже студенистой, а не остекленевшей, а лед таял и медленно вытекал из глаз. Казалось, они плачут. Вдруг на несколько дней вернулись морозы. Снег покрылся коркой и обледенел. Он перестал оседать. Но потом снова подул гнилой, парной ветер. Сначала на потускневшем снегу появилось серое пятно. Через час это была уже судорожно вздернутая ладонь. - Еще один, - сказал Зауэр. - Где? - спросил Иммерман. - Да вон, у церкви. Может, попробуем откопать? - Зачем? Ветер сам все сделает. Там снегу еще на метр, а то и на два. Ведь эта чертова деревня лежит в низине. Или опять охота ледяной воды набрать в сапоги? - Нет уж, спасибо! - Зауэр покосился в сторону кухни. - Не знаешь, чего дадут пожрать? - Капусту. Капусту со свининой и картошку на воде. Свинина там, конечно, и не ночевала. - Капуста! Опять! Третий раз на этой неделе. Зауэр расстегнул брюки и начал мочиться. - Еще год назад я мочился этакой залихватской струей, как из шланга, - сказал он горько. - По-военному. Чувствовал себя отлично. Жратва классная! Шпарили вперед без оглядки, каждый день столько-то километров! Думал, скоро и по домам. А теперь мочусь, как дохлый шпак, безо всякого вкуса и настроения. Иммерман сунул руку за пазуху и с наслаждением стал чесаться. - А по-моему, все равно, как мочиться, лишь бы опять заделаться шпаком. - И по-моему. Только похоже, мы так навек и останемся солдатами. - Ясно. Ходи в героях, пока не сдохнешь. Одним эсэсовцам можно еще мочиться, как людям. Зауэр застегнул брюки. - Еще бы. Всю дерьмовую работу делаем мы, а им вся честь. Мы бьемся две, три недели за какой-нибудь поганый городишко, а в последний день являются эсэсовцы и вступают в него победителями раньше нас. Посмотри, как с ними нянчатся. Шинели всегда самые теплые, сапоги самые крепкие и самый большой кусок мяса! Иммерман усмехнулся. - Теперь и эсэсовцы уже не берут городов. Теперь и они отступают. В точности, как мы. - Нет, не так. Мы не сжигаем и не расстреливаем все, что попадется на пути. Иммерман перестал чесаться. - Что это на тебя нашло сегодня? - спросил он удивленно. - Ни с того ни с сего какие-то человеческие нотки! Смотри, Штейнбреннер услышит - живо в штрафную угодишь. А снег перед церковью продолжает оседать! Руку уже до локтя видно. Зауэр взглянул в сторону церкви. - Если так будет таять, завтра покойник повиснет на каком-нибудь кресте. Подходящее местечко, выбрал! Как раз над кладбищем. - Разве там кладбище? - Конечно. Или забыл? Мы ведь тут уже были. Во время последнего наступления. В конце октября. Зауэр схватил свой котелок. - Вот и кухня! Живей, а то достанутся одни помои! Рука росла и росла. Казалось, это уже не снег тает, а она медленно поднимается из земли - как смутная угроза, как окаменевшая мольба о помощи. Командир роты остановился. - Что это там? - Какой-то мужик, господин лейтенант. Раз вгляделся. Он рассмотрел полинявший рукав. - Это не русский, - сказал он. Фельдфебель Мюкке пошевелил пальцами ног в сапогах. Он терпеть не мог ротного командира. Правда, он и сейчас стоял перед ним руки по швам - дисциплина выше всяких личных чувств, - но чтобы выразить свое презрение, незаметно шевелил пальцами ног. "Дурак безмозглый, - думал он. - Трепло!" - Прикажите вытащить его, - сказал Раз. - Слушаюсь! - Сейчас же пошлите туда людей. Зрелище не из приятных! "Эх ты, тряпка, - думал Мюкке. - Трусливый пачкун! Зрелище не из приятных! Будто нам впервой видеть мертвеца!" - Это немецкий солдат, - добавил Раэ. - Слушаюсь, господин лейтенант! Последние четыре дня мы находили только русских. - Прикажите вытащить его. Тогда увидим, кто он. Раэ пошел к себе на квартиру. "Осел надутый, - думал Мюкке. - У него печь, у него теплый дом и Железный крест на шее. А у меня нет даже креста первой степени. Хоть я и заслужил его не меньше, чем этот - свой иконостас". - Зауэр! - крикнул он. - Иммерман! Сюда! Прихватите лопаты! Кто там еще? Гребер! Гиршман! Бернинг! Штейнбреннер, примите командование! Видите руку? Откопать и похоронить, если немец! Хотя пари держу, никакой он не немец. Подошел Штейнбреннер. - Пари? - спросил он. У него был звонкий мальчишеский голос, которому он безуспешно старался придать солидность. - На сколько? Мюкке заколебался. - На три рубля, - сказал он, подумав. - Три оккупационных рубля. - Пять. Меньше чем на пять я не иду. - Ладно, пять. Но только платить. Штейнбреннер рассмеялся. Его зубы блеснули в лучах бледного солнца. Это был девятнадцатилетний белокурый юноша с лицом готического ангела. - Ну, конечно, платить! Как же иначе, Мюкке! Мюкке недолюбливал Штейнбреннера, но боялся его и держал с ним ухо востро. Было известно, что тот нацист "на все двести". - Ладно, ладно, - Мюкке достал из кармана черешневый портсигар с выжженными на крышке цветами. - Сигарету? - Ну что ж! - А ведь фюрер не курит, Штейнбреннер, - как бы мимоходом уронил Иммерман. - Заткнись! - Сам заткнись! - Ты, видно, тут зажрался! - Штейнбреннер покосился на него сквозь пушистые ресницы. - Уже позабыл кое-что, а? Иммерман рассмеялся. - Я не легко забываю. И мне понятно, на что ты намекаешь, Макс. Но и ты не забудь, что сказал я: фюрер не курит. Вот и все. Здесь четыре свидетеля. А что фюрер не курит, это знает каждый. - Хватит трепаться! - сказал Мюкке. - Начинайте копать. Приказ ротного командира. - Ну что же, пошли! - Штейнбреннер закурил сигарету, которую ему дал Мюкке. - С каких это пор в наряде курят? - спросил Иммерман. - Мы не в наряде, - раздраженно отозвался Мюкке. - Довольно болтать, и за дело! Гиршман, вы тоже. Идите откапывать русского. - Это не русский, - сказал Гребер. Только он и подтащил к убитому несколько досок и начал разгребать снег вокруг руки и плеч. Теперь стал отчетливо виден намокший мундир. - Не русский? - Штейнбреннер быстро и уверенно, как танцовщик, прошел по шатающимся доскам и присел на корточки рядом с Гребером. - А ведь верно! Форма-то немецкая. - Он обернулся. - Мюкке! Это не русский! Я выиграл! Тяжело ступая, подошел Мюкке. Он уставился в яму, куда медленно стекала с краев вода. - Не понимаю, - буркнул он. - Вот уж почти неделя как мы находим одних русских. Видно, он из декабрьских, только провалился глубже. - Может, и из октябрьских, - сказал Гребер. - Тогда наш полк проходил здесь. - Ври больше! Из тех никто не мог остаться. - Нет, мог. У нас был тут ночной бой. Русские отступили, а нам приказали сразу же двигаться дальше. - Верно, - подтвердил Зауэр. - Ври больше! Наша тыловая служба наверняка подобрала и похоронила всех убитых. Наверняка! - Ну, поручиться трудно. В конце октября выпал глубокий снег. А мы тогда еще продвигались очень быстро. - Я это от тебя уже второй раз слышу. - Штейнбреннер посмотрел на Гребера. - Если нравится, можешь услышать и в третий. Мы тогда перешли в контрнаступление и продвинулись больше чем на сто километров. - А теперь мы отступаем, да? - Теперь мы опять вернулись на то же место. - Значит, отступаем? Да или нет? Иммерман предостерегающе толкнул Гребера. - А что? Может, мы идем вперед? - спросил Гребер. - Мы сокращаем линию фронта, - сказал Иммерман и насмешливо посмотрел на Штейнбреннера. - Вот уже целый год. Это стратегическая необходимость, чтобы выиграть войну. Каждый знает. - У него кольцо на пальце, - вдруг сказал Гиршман. Он продолжал копать и выпростал вторую руку мертвеца. Мюкке нагнулся. - Верно, - подтвердил он. - И даже золотое. Обручальное. Все посмотрели на кольцо. - Осторожнее, - шепнул Иммерман Греберу. - Этот мерзавец еще нагадит тебе с отпуском. Донесет, что ты паникер. Ему только того и нужно. - Он просто задается. Смотри, сам не оплошай. Ты у него больше на примете, чем я. - А плевать я на него хотел. Мне отпуска не дадут. - На нем знаки нашего полка, - сказал Гиршман, расчищая снег руками. - Значит, определенно не русский, да? - Штейнбреннер с ухмылкой посмотрел на Мюкке. - Нет, не русский, - сердито отозвался Мюкке. - Пять рублей! Жаль, что не поспорили на десять. Выкладывай денежки! - У меня нет с собой. - А где же они? В государственном банке? Нечего, выкладывай! Мюкке злобно посмотрел "на Штейнбреннера. Потом вытащил из нагрудного кармана кошелек и отсчитал деньги. - Сегодня мне до черта не везет! Штейнбреннер спрятал деньги. - По-моему, это Рейке, - сказал Гребер. - Что? - Лейтенант Рейке из нашей роты. Это его погоны. На правом указательном пальце не хватает одного сустава. - Вздор. Рейке был ранен, и его эвакуировали в тыл, Нам потом говорили. - А все-таки это Рейке. - Освободите голову. Гребер и Гиршман продолжали копать. - Осторожно! - крикнул Мюкке. - Голову заденете. Из сугроба, наконец, показалось лицо. Оно было мокрое, в глазных впадинах еще лежал снег, и это производило странное впечатление, как будто скульптор, лепивший маску, недоделал ее и оставил слепой. Между синими губами блеснул золотой зуб. - Я не узнаю его, - сказал Мюкке. - А должен быть он. Других потерь среди офицеров у нас не было. - Вытрите ему глаза: Мгновение Гребер колебался. Потом заботливо стер снег перчаткой. - Конечно, Рейке, - сказал он. Мюкке заволновался. Теперь он сам принял командование. Раз дело касается офицера, решил он, распоряжаться должен старший чин. - Поднять! Гиршман и Зауэр - берите за ноги. Штейнбреннер и Бернинг - за руки. Гребер, осторожнее с головой. Ну, дружно, вместе - раз, два, взяли! Тело слегка сдвинулось. - Еще взяли! Раз, два, взяли! Труп сдвинулся еще немного. Из снежной ямы, когда туда хлынул воздух, донесся глухой вздох. - Господин фельдфебель, нога отваливается, - крикнул Гиршман. Это был только сапог. Он еще держался. От талой воды ноги в сапогах сгнили и мясо расползалось. - Отпускай! Клади! - заорал Мюкке. Но было уже поздно. Тело выскользнуло из рук солдат, и сапог остался у Гиршмана в руках. - Нога-то там? - спросил Иммерман. - Поставьте сапог в сторонку и разгребайте дальше, - прикрикнул Мюкке на Гиршмана. - Кто мог знать, что тело уже разваливается. А вы, Иммерман, помолчите. Надо уважать смерть! Иммерман удивленно взглянул на Мюкке, но промолчал. Через несколько минут весь снег отгребли от тела. В мокром мундире обнаружили бумажник с документами. Буквы расплылись, но кое-что еще можно было прочесть. Гребер не ошибся; это был лейтенант Рейке, который осенью командовал взводом в их роте. - Надо немедленно доложить, - заявил Мюкке. - Оставайтесь здесь! Я сейчас вернусь. Он направился к дому, где помещался командир роты. Это был единственный более или менее уцелевший дом. До революции он, вероятно, принадлежал священнику. Раз сидел в большой комнате. Мюкке с ненавистью посмотрел на широкую русскую печь, в которой пылал огонь. На лежанке спала, растянувшись, овчарка. Мюкке доложил о происшествии, и Раэ отправился вместе с ним. Подойдя к мертвому телу, Раэ несколько минут смотрел на него. - Закройте ему глаза, - сказал он наконец. - Невозможно, господин лейтенант, - ответил Гребер. - Веки слишком размякли, как бы не оторвать. Раэ взглянул на разрушенную церковь. - Перенесите его пока туда. Гроб найдется? - Гробы пришлось оставить, - доложил Мюкке. - У нас было несколько про запас. Теперь они попали к русским. Надеюсь, они им пригодятся. Штейнбреннер захохотал. Раэ не смеялся. - А можно сколотить гроб? - Скоро его не сделаешь, господин лейтенант, - отозвался Гребер. - А тело уже совсем раскисло. Да и вряд ли мы найдем в деревне подходящий материал. Раэ кивнул. - Заверните его в плащ-палатку. Так в ней и похороним. Выкопайте могилу и сбейте крест. Гребер, Зауэр, Иммерман и Бернинг перенесли обвисающее тело к самой церкви. Гиршман нерешительно следовал за ними, неся сапог, в котором застряли куски ноги. - Фельдфебель Мюкке! - окликнул Раэ. - Господин лейтенант! - Сегодня сюда будут доставлены четверо русских партизан. Завтра же на рассвете их надо расстрелять. Поручено нашей роте. Найдите в вашем взводе охотников. В противном случае назначьте людей сами. - Слушаюсь, господин лейтенант! - Одному богу известно, почему именно мы. Ну, да при этакой неразберихе… - Я вызываюсь добровольно, - заявил Штейнбреннер. - Хорошо. Лицо Раэ ничего не выразило. Он, как на ходулях, зашагал по расчищенной дорожке к дому. "Пошел к своей печке, - подумал Мюкке. - Тряпка! Большое дело - расстрелять несколько партизан! Как будто они не расстреливают наших сотнями!" |