Эрих Мария Ремарк - Жизнь взаймы.

    Остановив машину у заправочной станции, перед которой был расчищен снег, Клерфэ посигналил. Над телефонными столбами каркали вороны, а в маленькой мастерской позади заправочной станции кто-то стучал по жести. Но вот стук прекратился, и оттуда вышел паренек лет шестнадцати в красном свитере и в очках со стальной оправой.

    - Заправь бак, - сказал Клерфэ, вылезая из машины.

    - Высший сорт?

    - Да. Где здесь можно поесть?

    Большим пальцем парнишка показал через дорогу.

    - Там, в гостинице. Сегодня у них на обед были свиные ножки с кислой капустой.

    Столовая в гостинице не проветривалась, пахло старым пивом и долгой зимой. Клерфэ заказал мясо по-швейцарски, порцию вашеронского сыра и графин белого эгля; он попросил подать еду на террасу. Было не очень холодно. Небо казалось огромным и синим, как цветы горчанки.

    - Не окатить ли вашу машину из шланга? - крикнул паренек с заправочной станции. - Видит бог, старуха в этом нуждается.

    - Нет, протри только ветровое стекло.

    Машину не мыли уже много дней, и это было сразу заметно. После ливня крылья и капот, покрывшиеся на побережье в Сен-Рафаэле красной пылью, стали походить на разрисованную ткань. На дорогах Шампани кузов машины залепило известковыми брызгами от луж и грязью, которую разбрасывали задние колеса многочисленных грузовиков, когда их обгоняли.

    Что меня сюда привело? - подумал Клерфэ. - Кататься на лыжах, пожалуй, уже поздновато. Значит, сострадание? Сострадание - плохой спутник, но еще хуже, когда оно становится целью путешествия.

    Он встал.

    - Это километры? - спросил паренек в красном свитере, указывая на спидометр.

    - Нет, мили.

    Паренек свистнул.

    - Как это вас занесло в Альпы? Почему вы со своим рысаком не на автостраде?

    Клерфэ посмотрел на него. Он увидел блестящие стекла очков, вздернутый нос, прыщи, оттопыренные уши - существо, только что сменившее меланхолию детства на все ошибки полувзрослого состояния.

    - Не всегда поступаешь правильно, сын мой. Даже если сам сознаешь. Но именно в этом иногда заключается прелесть жизни. Понятно?

    - Нет, - ответил паренек, сморщив нос.

    - Как тебя зовут?

    - Геринг.

    - Что?

    - Геринг.

    Юноша осклабился, переднего зуба не хватало.

    - Но по имени Губерт.

    - Родственник того…

    - Нет, - прервал его Губерт, - мы базельские Геринги. Если бы я был из тех, мне не пришлось бы качать бензин. Мы получали бы жирную пенсию.

    Клерфэ испытующе посмотрел на него.

    - Странный сегодня день, - сказал он, помедлив. - Вот уж не ожидал встретить такого, как ты. Желаю тебе успеха в жизни, сын мой. Ты меня поразил.

    - А вы меня нет. Вы ведь гонщик, правда?

    - Откуда ты знаешь?

    Губерт Геринг показал на почти стертый номер, который виднелся из-под грязи на радиаторе.

    - А ты, оказывается, еще и мыслитель! - Клерфэ сел в машину. - Может, тебя лучше заблаговременно упрятать в тюрьму, чтобы избавить человечество от нового несчастья. Когда ты станешь премьер-министром, будет уже поздно.

    Он включил мотор.

    - Вы забыли уплатить, - заявил Губерт. - С вас сорок две монетки.

    - Монетки! - Клерфэ отдал ему деньги. - Это меня отчасти успокаивает, Губерт, - сказал он. - В стране, где деньгам дают ласкательные имена, никогда не будет фашизма.

    Машина быстро взобралась на гору, и вдруг перед Клерфэ открылась долина, расплывчато-синяя в сумеречном свете, с разбросанными тут и там деревенскими домишками, со зданиями отелей, белыми крышами, покосившейся церковью, катками и первыми огоньками в окнах.

    Клерфэ поехал вниз по извилистому шоссе, но вскоре обнаружил, что со свечами неладно. Прислушиваясь, Клерфэ заставил мотор несколько раз взреветь. Забросало маслом, - подумал он и остановил машину, как только выехал на прямую. Открыв капот, он несколько раз нажал на ручной акселератор. Мотор опять взревел.

    Клерфэ выпрямился.

    В ту же секунду он увидел пару запряженных в санки лошадей, которые рысью бежали ему навстречу; напуганные внезапным шумом, они понесли. Став на дыбы, лошади вывернули санки прямо к машине. Клерфэ подскочил к лошадям, ухватил их под уздцы и повис на них так, чтобы его не могли достать копыта. Сделав несколько рывков; лошади остановились. Они дрожали, над мордами поднимался пар от их дыхания, а глаза были дикие, безумные; казалось, что это морды каких-то допотопных животных. Клерфэ удерживал лошадей несколько секунд. Потом осторожно отпустил ремни. Животные не двигались с места, только фыркали и позванивали колокольчиками.

    Высокий мужчина в черной меховой шапке, стоя в санках, успокаивал лошадей. На Клерфэ он не обращал внимания. Позади него сидела молодая женщина, крепко ухватившись за поручни. У нее было загорелое лицо и очень светлые, прозрачные глаза.

    - Сожалею, что испугал вас, - сказал Клерфэ. - Но я полагал, что лошади во всем мире уже привыкли к машинам.

    Мужчина ослабил вожжи и сел вполоборота к Клерфэ.

    - Да, но не к машинам, которые производят такой шум, - возразил он холодно. - Тем не менее я мог бы их удержать. И все же благодарю вас за помощь. Надеюсь, вы не выпачкались.

    Клерфэ посмотрел на свои брюки, потом перевел взгляд на мужчину. Он увидел холодное, надменное лицо, глаза, в которых тлела чуть заметная издевка, - казалось, незнакомец насмехался над тем, что Клерфэ пытался разыграть из себя героя. Уже давно никто не вызывал в Клерфэ такой антипатии с первого взгляда.

    - Нет, я не выпачкался, - ответил он медленно. - Меня не так уж легко запачкать.

    Клерфэ еще раз посмотрел на женщину. Вот в чем причина, - подумал он. - Хочет сам остаться героем. Он усмехнулся и пошел к машине.

    Санаторий Монтана был расположен над деревней. Клерфэ осторожно ехал в гору по спиралям дороги, пробираясь между лыжниками, спортивными санями и женщинами в ярких брюках. Он решил навестить своего бывшего напарника Хольмана, который заболел немногим больше года назад; после тысячемильных гонок в Италии у него началось кровохарканье, и врач установил туберкулез. Хольман сперва рассмеялся; если это действительно так, ему дадут горсть таблеток, сделают побольше уколов, и все снова будет в порядке. Однако антибиотики оказались далеко не такими всемогущими и безотказными, как можно было ожидать, особенно когда дело касалось людей, которые росли в годы войны и плохо питались. Наконец врач послал Хольмана в горы лечиться старомодным способом: покоем, свежим воздухом и солнцем. Хольман вначале бушевал, а потом покорился. Два месяца, которые он должен был здесь провести, растянулись почти что на год.

    Как только машина остановилась, Хольман выбежал ей навстречу. Клерфэ смотрел на него пораженный: он думал, что Хольман лежит в постели.

    - Клерфэ! - закричал Хольман. - Нет, я не ошибся. Я сразу узнал мотор! Он рычит, как старик Джузеппе, - подумал я. И вот вы оба здесь! - Он возбужденно тряс руку Клерфэ. - Ну и сюрприз! Да еще вместе со старым львом Джузеппе! Ведь это сам Джузеппе, а не его младший брат?

    - Это Джузеппе. - Клерфэ вышел из машины. - И с теми же капризами, что и раньше, хотя теперь он уже на пенсии. Я купил его у фирмы, чтобы спасти от худшей судьбы. А он платит мне тем, что немедленно забрасывает маслом свечи, как только я замечтаюсь в пути. У него характерец дай боже.

    Хольман рассмеялся. Он никак не мог отойти от машины. На ней он раз десять, а то и больше, участвовал в гонках.

    Клерфэ посмотрел на Хольмаиа.

    - Ты хорошо выглядишь, - сказал он. - А я думал, что ты в постели. Тут скорее отель, чем санаторий.

    - Все это входит в курс лечения. Прикладная психология. Два слова здесь, в горах, табу - болезнь и смерть. Одно из них слишком старомодное, другое - слишком само собой разумеющееся.

    Клерфэ рассмеялся.

    - Совсем как у нас. Правда?

    - Да, похоже на то, как было у нас внизу. - Хольман отвернулся от машины. - Входи, Клерфэ! Хочешь выпить?

    - А что здесь есть?

    - Официально - только соки и минеральная вода. Неофициально, - Хольман похлопал по боковому карману, - плоские бутылки с джином и коньяком, которые легко спрятать; благодаря им апельсиновый сок больше радует душу. Откуда ты?

    - Из Монте-Карло.

    Хольман остановился.

    - Там были гонки?

    - Ты что, не читаешь спортивной хроники?

    Хольман отвел глаза.

    - Вначале читал. А в последние месяцы бросил. Идиотизм, правда?

    - Нет, - ответил Клерфэ. - Правильно! Будешь читать, когда снова начнешь ездить.

    - Кто ездил с тобой в Монте-Карло?

    - Торриани.

    - Торриани? Ты с ним теперь постоянно ездишь?

    - Нет, - сказал Клерфэ, - я езжу то с одним, то с Другим. Жду тебя.

    Он говорил неправду. Вот уже полгода, как он ездил с Торриани; но поскольку Хольман не читал больше спортивной хроники, ему можно было спокойно солгать.

    - Мы все ждем тебя, - добавил он.

    - В самом деле? Вы меня еще не забыли?

    - Не будь дураком.

    Хольман сиял.

    - Как было в Монте-Карло?

    - Никак. Поршни заклинило. Я выбыл.

    - С Джузеппе?

    - Нет, с его младшим братом.

    - Джузеппе тебе отомстил.

    Хольман засмеялся; лучшим лекарством для него было сообщение о том, что Клерфэ не победил с его преемником. Он хотел продолжать расспросы - в один миг к нему вернулась прежняя восторженность, - но Клерфэ поднял руку.

    - У вас тут два табу, прибавим к ним еще одно - гонки: не будем говорить о них.

    - Но… Клерфэ! Это совершенно невозможно. Почему?

    - Я устал. Я приехал сюда отдохнуть и хоть несколько дней не слышать об этом безобразии, будь оно проклято! Не хочу ничего слышать о сверхбыстроходных машинах, на которых людей заставляют мчаться с бешеной скоростью…

    Хольман внимательно посмотрел на него.

    - Что-нибудь случилось?

    - Нет, просто я суеверен. Мой контракт истекает и еще не возобновлен. Вот и все.

    - Клерфэ, - сказал Хольман спокойно, - кто разбился?

    - Сильва.

    - Умер?

    - Еще нет. Если ему повезет, отделается ампутацией ноги. Но та, сумасшедшая, которая с ним повсюду разъезжала, самозванная баронесса, отказывается видеть его. Сидит в казино и ревет. Ей не нужен калека… А теперь пошли, и дай мне джину.

    Они сели за столик у окна. Отпив немного апельсинового соку, Клерфэ под столом долил в свой стакан джину.

    - Как на школьной экскурсии. Последний раз я делал это тогда. Пятьсот лет назад.

    Хольман забрал у него плоскую бутылку.

    - Гостям дают спиртное. Но так проще.

    Клерфэ огляделся.

    - Здесь все больные?

    - Нет. Есть и гости.

    - Те, что с бледными лицами, - это больные?

    - Нет, это здоровые. Они такие бледные потому, что только сейчас поднялись а горы. Сколько ты сможешь у нас пробыть?

    - Два-три дня. Где тут можно остановиться?

    - В Палас-отеле. Там хороший бар.

    Клерфэ увидел в окно санки и лошадей, которые испугались машины. Они подъехали к входу. Овчарка, лежавшая в холле, бросилась через открытую дверь к мужчине в меховой шапке и прыгнула ему на грудь.

    - Кто это? - спросил Клерфэ.

    - Женщина?

    - Нет, мужчина.

    - Русский. Борис Волков.

    - Советский?

    - Нет, белоэмигрант. В. виде исключения, этот не бедный и не из бывших великих князей. Его отец своевременно, до того как его расстреляли, открыл текущий счет в Лондоне; мать явилась сюда с горстью изумрудов, каждый величиной с вишневую косточку, она их не то проглотила, не то зашила в корсет. В то время еще носили корсеты.

    Клерфэ улыбнулся.

    - Откуда ты это знаешь?

    - Здесь быстро узнаЈшь все друг о друге, стоит только побыть подольше, - ответил Хольман с легкой горечью. - Через две недели, когда кончится спортивный сезон, мы опять до конца года окажемся всего-навсего в маленькой деревушке.

    Несколько человек невысокого роста, одетые,в черное, прошли почти вплотную к Клерфэ и Хольману. Протискиваясь к своему столику, они оживленно разговаривали поиспански.

    - Для маленькой деревушки вы тут слишком интернациональны,

    - заметил Клерфэ.

    - Это правда. Смерть все еще не стала шовинисткой.

    - В этом я не так уж уверен.

    Клерфэ смотрел, как женщина выходила из санок. Потом взглянул на Хольмана.

    - Что с тобой? - спросил он. - Мировая скорбь?

    Хольман покачал головой.

    - Нет, ничего. Но иногда вдруг кажется, что это заведение

    - просто большая тюрьма. Пусть солнечная и комфортабельная, но все же тюрьма.

    Клерфэ ничего не ответил. Он знал другие тюрьмы. Но он знал также, почему Хольман об этом подумал. Все дело было в машине. Его взволновал Джузеппе. Клерфэ вновь посмотрел в окно. Солнце стояло очень низко, окрашивая снег в мрачный красноватый цвет. Русский и женщина, переговариваясь, стояли у входа.

    - Это его жена? - спросил Клерфэ.

    - Нет.

    - Так я и думал. Она больна?

    - Да. И он тоже.

    - По ним этого не скажешь.

    - Так оно всегда бывает. При этой болезни некоторое время выглядишь цветущим, как сама жизнь. И чувствуешь себя соответственно. До тех пор, пока вдруг перестаешь так выглядеть; но тогда на тебя уже почти никто не глядит.

    Те двое вошли. Клерфэ показалось, что они в ссоре. Они остановились; русский что-то тихо и настойчиво говорил женщине. Постояв немного, она покачала головой и быстро пошла к лифту. Ее спутник сделал движение, словно хотел последовать за ней, а затем снова вышел на улицу и сел в санки.

    - Он живет не здесь? - спросил Клерфэ.

    - Нет. У него тут поблизости дом.

    Допив свой стакан, Клерфэ встал.

    - Поеду в гостиницу, хочу умыться. Где бы нам поесть вместе?

    - Здесь. Мне можно будет посидеть с тобой - у меня уже целую неделю нормальная температура. Запрещено выходить только после захода солнца. Кормят у нас неплохо. На больничную еду не похоже. Гостям дают даже легкое вино.

    - Ладно. А когда?

    - Когда захочешь. В девять мы ложимся. Совсем как дети? Правда?

    - Нет, как солдаты. Отбой - и крышка! Перед серьезной гонкой ведь тоже ложишься рано.

    Лицо Хольмана просветлело.

    - Конечно, это можно рассматривать и так.

    Женщина опять появилась в холле. Она направилась было к выходу, но ее остановила седая дама, которая чтото энергично сказала ей. В ответ та горячо произнесла несколько слов, круто повернулась и, увидев Хольмана, подошла к нему.

    - Крокодилица не хочет меня выпускать, - сердито прошептала она. - Утверждает, что вчера у меня была температура. И что я не должна была кататься на санках. Она говорит, что ей придется сообщить обо всем Далай-Ламе, если я еще раз…

    Только теперь она заметила Клерфэ и замолчала.

    - Это Клерфэ, Лилиан, - сказал Хольман. - Я вам про него рассказывал. Он приехал неожиданно.

    Прозрачные глаза женщины остановились на Клерфэ; казалось, она смотрит сквозь него.

    - Откуда вы приехали?

    - С Ривьеры.

    Клерфэ не понимал, зачем ей это надо знать.

    Она опять повернулась к Хольману.

    - Крокодилица хочет уложить меня в постель, - сказала она взволнованно. - И Борис тоже. А как вы? Вы не ляжете?

    - До девяти - нет.

    - Я тоже приду. После вечернего обхода. Я не дам себя запереть! Особенно сегодня ночью.

    Рассеянно кивнув Клерфэ, она вышла из холла.

    - Тебе, наверно, все это кажется китайской грамотой. Далай-Лама - это, разумеется, наш профессор. Крокодилица - старшая сестра…

    - А кто эта женщина?

    - Ее зовут Лилиан Дюнкерк. Разве я тебе не говорил? Она бельгийка, ее мать была француженкой. Родители у нее умерли.

    - Красивая женщина. Почему она так волнуется из-за пустяков?

    Хольман на минуту замялся.

    - Так всегда бывает в санатории, когда кто-нибудь умирает,

    - сказал он смущенно. - Ведь мертвый уносит частицу тебя самого. Какую-то долю надежды. Умерла ее подруга.