Стругацкие - Понедельник начинается в субботу [с иллюстрациями]

    - Придется пройти, - сказал наконец милиционер.

    Мы прошли. Пока мы проходили, в толпе сопровождающих было создано несколько вариантов моей нелегкой биографии и был сформулирован ряд причин, вызвавших начинающееся у всех на глазах следствие.

    В отделении сержант передал пятак и паспорт дежурному лейтенанту. Тот осмотрел пятак и предложил мне сесть. Я сел. Лейтенант небрежно произнес: "Сдайте мелочь", и тоже углубился в изучение паспорта. Я выгреб из кармана медяки. "Пересчитай, Ковалев", - сказал лейтенант и, отложив паспорт, стал смотреть мне в глаза.

    - Много накупили? - спросил он.

    - Много, - ответил я.

    - Тоже сдайте, - сказал лейтенант.

    Я выложил перед ним на стол четыре номера позавчерашней "Правды", три номера местной газеты "Рыбак", два номера "Литературной газеты", восемь коробков спичек, шесть штук ирисок "Золотой ключик" и уцененный ершик для чистки примуса.

    - Воду сдать не могу, - сказал я сухо. - Пять стаканов с сиропом и четыре без сиропа.

    Я начинал понимать, в чем дело, и мне было чрезвычайно неловко и муторно при мысли, что придется оправдываться.

    - Семьдесят четыре копейки, товарищ лейтенант, - доложил юный Ковалев.

    Лейтенант задумчиво созерцал кучу газет и спичечных коробков.

    - Развлекались или как? - спросил он меня.

    - Или как, - сказал я мрачно.

    - Неосторожно, - сказал лейтенант. - Неосторожно, гражданин. Расскажите.

    Я рассказал. В конце рассказа я убедительно попросил лейтенанта не рассматривать мои действия как попытку скопить денег на "Запорожец". Уши мои горели. Лейтенант усмехнулся.

    - А почему бы и не рассматривать? - осведомился он. - Были случаи, когда накапливали.

    Я пожал плечами.

    - Уверяю вас, такая мысль не могла бы прийти мне в голову… То есть что я говорю - не могла бы, она действительно не приходила!..

    Лейтенант долго молчал. Юный Ковалев взял мой паспорт и снова принялся его рассматривать.

    - Даже как-то странно предположить… - сказал я растерянно. - Совершенно бредовая затея… Копить по копейке… - Я снова пожал плечами. - Тогда уж лучше, как говорится, на паперти стоять…

    - С нищенством мы боремся, - значительно сказал лейтенант.

    - Ну правильно, ну естественно… Я только не понимаю, при чем тут я, и… - Я поймал себя на том, что очень много пожимаю плечами, и дал себе слово впредь этого не делать.

    Лейтенант снова изнуряюще долго молчал, разглядывая пятак.

    - Придется составить протокол, - сказал он наконец.

    Я пожал плечами.

    - Пожалуйста, конечно… хотя… - Я не знал, что, собственно, "хотя".

    Некоторое время лейтенант смотрел на меня, ожидая продолжения. Но я как раз соображал, под какую статью уголовного кодекса подходят мои действия, и тогда он придвинул к себе лист бумаги и принялся писать.

    Юный Ковалев вернулся на свой пост. Лейтенант скрипел пером и часто со стуком макал его в чернильницу. Я сидел, тупо рассматривая плакаты, развешанные на стенах, и вяло размышлял о том, что на моем месте Ломоносов, скажем, схватил бы паспорт и выскочил в окно. В чем, собственно, суть? - думал я. Суть в том, чтобы человек сам не считал себя виновным. В этом смысле я не виновен. Но виновность, кажется, бывает объективная и субъективная. И факт остается фактом: вся эта медь в количестве семидесяти четырех копеек юридически является результатом хищения, произведенного с помощью технических средств, в качестве каковых выступает неразменный пятак…

    - Прочтите и подпишите, - сказал лейтенант.

    Я прочел. Из протокола явствовало, что я, нижеподписавшийся Привалов А.И., неизвестным мне способом вступил в обладание действующей моделью неразменного пятака образца ГОСТ 718-62 и злоупотребил ею; что я, нижеподписавшийся Привалов А.И., утверждаю, будто действия свои производил с целью научного эксперимента без каких-либо корыстных намерений; что я готов возместить причиненные государству убытки в размере одного рубля пятидесяти пяти копеек; что я, наконец, в соответствии с постановлением Соловецкого горсовета от 22 марта 1959 года, передал указанную действующую модель неразменного пятака дежурному по отделению лейтенанту Сергиенко У.У. и получил взамен пять копеек в монетных знаках, имеющих хождение на территории Советского Союза. Я подписался.

    Лейтенант сверил мою подпись с подписью в паспорте, еще раз тщательно пересчитал медяки, позвонил куда-то с целью уточнить стоимость ирисок и примусного ершика, выписал квитанцию и отдал ее мне вместе с пятью копейками в монетных знаках, имеющих хождение. Возвращая газеты, спички, конфеты и ершик, он сказал:

    - А воду вы, по собственному вашему признанию, выпили. Итого с вас восемьдесят одна копейка.

    С гигантским облегчением я рассчитался. Лейтенант, еще раз внимательно пролистав, вернул мне паспорт.

    - Можете идти, гражданин Привалов, - сказал он. - И впредь будьте осторожнее. Вы надолго в Соловец?

    - Завтра уеду, - сказал я.

    - Вот до завтра и будьте осторожнее.

    - Ох, постараюсь, - сказал я, пряча паспорт. Затем, повинуясь импульсу, спросил, понизив голос: - А скажите мне, товарищ лейтенант, вам здесь, в Соловце, не странно?

    Лейтенант уже смотрел в какие-то бумаги.

    - Я здесь давно, - сказал он рассеянно. - Привык.

    До самого вечера я старался быть весьма осторожным. Прямо из отделения я отправился домой на Лукоморье и там сразу же залез под машину. Было очень жарко. С запада медленно ползла грозная черная туча. Пока я лежал под машиной и обливался маслом, старуха Наина Киевна, ставшая вдруг очень ласковой и любезной, дважды подъезжала ко мне с тем, чтобы я отвез ее на Лысую Гору. "Говорят, батюшка, машине вредно стоять, - скрипуче ворковала она, заглядывая под передний бампер. - Говорят, ей ездить полезно. А уж я бы заплатила, не сомневайся…" Ехать на Лысую Гору мне не хотелось. Во-первых, в любую минуту могли прибыть ребята. Во-вторых, старуха в своей воркующей модификации была мне еще неприятнее, нежели в сварливой. Далее, как выяснилось, до Лысой Горы было девяносто верст в одну сторону, а когда я спросил бабку насчет качества дороги, она радостно заявила, чтобы я не беспокоился, - дорога гладкая, а в случае чего она, бабка, будет сама машину выталкивать. ("Ты не смотри, батюшка, что я старая, я еще очень даже крепкая"). После первой неудачной атаки старуха временно отступилась и ушла в избу. Тогда ко мне под машину зашел кот Василий. С минуту он внимательно следил за моими руками, а потом произнес вполголоса, но явственно: "Не советую, гражданин… мнэ-э… не советую. Съедят", после чего сразу удалился, подрагивая хвостом. Мне хотелось быть очень осторожным, и поэтому, когда бабка вторично пошла на приступ, я, чтобы разом со всем покончить, запросил с нее пятьдесят рублей. Она тут же отстала, посмотрев на меня с уважением.

    Я сделал ЕУ и ТО, с величайшей осторожностью съездил заправиться к бензоколонке, пообедал в столовой № 11 и еще раз подвергся проверке документов со стороны бдительного Ковалева. Для очистки совести я спросил у него, какова дорога до Лысой Горы. Юный сержант посмотрел на меня с большим недоверием и сказал: "Дорога? Что это вы говорите, гражданин? Какая же там дорога? Нет там никакой дороги". Домой я вернулся уже под проливным дождём.

    Старуха отбыла. Кот Василий исчез. В колодце кто-то пел на два голоса, и это было жутко и тоскливо. Вскоре ливень сменился скучным мелким дождиком. Стало темно.

    Я забрался в свою комнату и попытался экспериментировать с книгой-перевертышем. Однако в ней что-то застопорило. Может быть, я делал что-нибудь не так или влияла погода, но она как была, так и оставалась "Практическими занятиями по синтаксису и пунктуации" Ф.Ф. Кузьмина, сколько я ни ухищрялся. Читать такую книгу было совершенно невозможно, и я попытал счастья с зеркалом. Но зеркало отражало все, что угодно, и молчало. Тогда я лег на диван и стал лежать.

    От скуки и шума дождя я уже начал было дремать, когда вдруг зазвонил телефон. Я вышел в прихожую и взял трубку.

    - Алло…

    В трубке молчало и потрескивало.

    - Алло, - сказал я и подул в трубку. - Нажмите кнопку. Ответа не было.

    - Постучите по аппарату, - посоветовал я. Трубка молчала. Я еще раз подул, подергал шнур и сказал: - Перезвоните с другого автомата.

    Тогда в трубке грубо осведомились:

    - Это Александр?

    - Да. - Я был удивлен.

    - Ты почему не отвечаешь?

    - Я отвечаю. Кто это?

    - Это Петровский тебя беспокоит. Сходи в засольный цех и скажи мастеру, чтобы мне позвонил.

    - Какому мастеру?

    - Ну, кто там сегодня у тебя?

    - Не знаю…

    - Что значит - не знаю? Это Александр?

    - Слушайте, гражданин, - сказал я. - По какому номеру вы звоните?

    - По семьдесят второму… Это семьдесят второй?

    Я не знал.

    - По-видимому, нет, - сказал я.

    - Что же вы говорите, что вы Александр?

    - Я в самом деле Александр!

    - Тьфу!.. Это комбинат?

    - Нет, - сказал я. - Это музей.

    - А… Тогда извиняюсь. Мастера, значит, позвать не можете…

    Я повесил трубку. Некоторое время я стоял, оглядывая прихожую. В прихожей было пять дверей: в мою комнату, во двор, в бабкину комнату, в туалет и еще одна, обитая железом, с громадным висячим замком. Скучно, подумал я. Одиноко. И лампочка тусклая, пыльная… Волоча ноги, я вернулся в свою комнату и остановился на пороге.

    Дивана не было.

    Все остальное было совершенно по-прежнему: стол, и печь, и зеркало, и вешалка, и табуретка. И книга лежала на подоконнике точно там, где я ее оставил. А на полу, где раньше был диван, остался только очень пыльный, замусоренный прямоугольник. Потом я увидел постельное белье, аккуратно сложенное под вешалкой.

    - Только что здесь был диван, - вслух сказал я. - Я на нем лежал.

    Что-то изменилось в доме. Комната наполнилась невнятным шумом. Кто-то разговаривал, слышалась музыка, где-то смеялись, кашляли, шаркали ногами. Смутная тень на мгновение заслонила свет лампочки, громко скрипнули половицы. Потом вдруг запахло аптекой, и в лицо мне пахнуло холодом. Я попятился. И тотчас же кто-то резко и отчетливо постучал в наружную дверь. Шумы мгновенно утихли. Оглядываясь на то место, где раньше был диван, я вновь вышел в сени и открыл дверь.

    Передо мной под мелким дождем стоял невысокий изящный человек в коротком кремовом плаще идеальной чистоты с поднятым воротником. Он снял шляпу и с достоинством произнес:

    - Прошу прощения, Александр Иванович. Не могли бы вы уделить мне пять минут для разговора?

    - Конечно, - сказал я растерянно. - Заходите…

    Этого человека я видел впервые в жизни, и у меня мелькнула мысль, не связан ли он с местной милицией. Незнакомец шагнул в прихожую и сделал движение пройти прямо в мою комнату. Я заступил ему дорогу. Не знаю, зачем я это сделал, - наверное, потому, что мне не хотелось расспросов насчет пыли и мусора на полу.

    - Извините, - пролепетал я, - может быть, здесь?.. А то у меня беспорядок. И сесть негде…

    Незнакомец резко вскинул голову.

    - Как - негде? - сказал он негромко. - А диван?

    С минуту мы молча смотрели друг другу в глаза.

    - М-м-м… Что - диван? - спросил я почему-то шепотом.

    Незнакомец опустил веки.

    - Ах, вот как? - медленно произнес он. - Понимаю. Жаль. Ну что ж, извините…

    Он вежливо кивнул, надел шляпу и решительно направился к дверям туалета.

    - Куда вы? - закричал я. - Вы не туда!

    Незнакомец, не оборачиваясь, пробормотал: "Ах, это безразлично", и скрылся за дверью. Я машинально зажег ему свет, постоял немного, прислушиваясь, затем рванул дверь. В туалете никого не было. Я осторожно вытащил сигарету и закурил. Диван, подумал я. При чем здесь диван? Никогда не слыхал никаких сказок о диванах. Был ковер-самолет. Была скатерть-самобранка. Были: шапка-невидимка, сапоги-скороходы, гусли-самогуды. Было чудо-зеркальце. А чудо-дивана не было. На диванах сидят или лежат, диван - это нечто прочное, очень обыкновенное… В самом деле, какая фантазия могла бы вдохновиться диваном?..

    Вернувшись в комнату, я сразу увидел Маленького Человечка. Он сидел на печке под потолком, скорчившись в очень неудобной позе. У него было сморщенное небритое лицо и серые волосатые уши.

    - Здравствуйте, - сказал я утомленно.

    Маленький Человечек страдальчески скривил длинные губы.

    - Добрый вечер, - сказал он. - Извините, пожалуйста, занесло меня сюда - сам не понимаю как… Я насчет дивана.

    - Насчет дивана вы опоздали, - сказал я, садясь к столу.

    - Вижу, - тихо сказал Человечек и неуклюже заворочался. Посыпалась известка.

    Я курил, задумчиво его разглядывая. Маленький Человечек неуверенно заглядывал вниз.

    - Вам помочь? - спросил я, делая движение.

    - Нет, спасибо, - сказал Человечек уныло. - Я лучше сам…

    Пачкаясь в мелу, он подобрался к краю лежанки и, неловко оттолкнувшись, нырнул головой вниз. У меня ёкнуло внутри, но он повис в воздухе и стал медленно опускаться, судорожно растопырив руки и ноги. Это было не очень эстетично, но забавно. Приземлившись на четвереньки, он сейчас же встал и вытер рукавом мокрое лицо.

    - Совсем старик стал, - сообщил он хрипло. - Лет сто назад или, скажем, при Гонзасте за такой спуск меня лишили бы диплома, будьте уверены, Александр Иванович.

    - А что вы кончали? - осведомился я, закуривая вторую сигарету.

    Он не слушал меня. Присев на табурет напротив, он продолжал горестно:

    - Раньше я левитировал, как Зекс. А теперь, простите, не могу вывести растительность на ушах. Это так неопрятно… Но если нет таланта? Огромное количество соблазнов вокруг, всевозможные степени, звания, а таланта нет! У нас многие обрастают к старости. Корифеев это, конечно, не касается. Жиан Жиакомо, Кристобаль Хунта, Джузеппе Бальзамо или, скажем, товарищ Киврин Федор Симеонович… Никаких следов растительности! - Он торжествующе посмотрел на меня. - Ни-ка-ких! Гладкая кожа, изящество, стройность…

    - Позвольте, - сказал я. - Вы сказали - Джузеппе Бальзамо… Но это то же самое, что граф Калиостро! А по Толстому, граф был жирен и очень неприятен на вид…

    Маленький Человечек с сожалением посмотрел на меня и снисходительно улыбнулся.

    - Вы просто не в курсе дела, Александр Иванович, - сказал он. - Граф Калиостро - это совсем не то же самое, что великий Бальзамо. Это… как бы вам сказать… Это не очень удачная его копия. Бальзамо в юности сматрицировал себя. Он был необычайно, необычайно талантлив, но вы знаете, как это делается в молодости… Побыстрее, посмешнее - тяп-ляп, и так сойдет… Да-с… Никогда не говорите, что Бальзамо и Калиостро - это одно и то же. Может получиться неловко.

    Мне стало неловко.

    - Да, - сказал я. - Я, конечно, не специалист. Но… Простите за нескромный вопрос, но при чем здесь диван? Кому он понадобился?

    Маленький Человечек вздрогнул.

    - Непростительная самонадеянность, - сказал он громко и поднялся. - Я совершил ошибку и готов признаться со всей решительностью. Когда такие гиганты… А тут еще наглые мальчишки… - Он стал кланяться, прижимая к сердцу бледные лапки. - Прошу прощения, Александр Иванович, я вас так обеспокоил… Еще раз решительно извиняюсь и немедленно вас покидаю. - Он приблизился к печке и боязливо поглядел наверх. - Старый я, Александр Иванович, - сказал он, тяжело вздохнув. - Старенький…

    - А может быть, вам было бы удобнее… через… э-э… Тут перед вами приходил один товарищ, так он воспользовался.

    - И-и, батенька, так это же был Кристобаль Хунта! Что ему - просочиться через канализацию на десяток лье… - Маленький Человечек горестно махнул рукой. - Мы попроще… Диван он с собой взял или трансгрессировал?

    - Н-не знаю, - сказал я. - Дело-то в том, что он тоже опоздал.

    Маленький Человечек ошеломленно пощипал шерсть на правом ухе.

    - Опоздал? Он? Невероятно… Впрочем, разве можем мы с вами об этом судить? До свидания, Александр Иванович, простите великодушно.

    Он с видимым усилием прошел сквозь стену и исчез. Я бросил окурок в мусор на полу. Ай да диван! Это тебе не говорящая кошка. Это что-то посолиднее - какая-то драма. Может быть, даже драма идей. А ведь, пожалуй, придут еще… опоздавшие. Наверняка придут. Я посмотрел на мусор. Где это я видел веник?