Дав Конфедератам (то есть тушинскому лагерю) время на размышление, Послы Сигизмундовы уже тайно склонили Князя Рожинского и главных Воевод присоединиться к Королю. Не хотели вдруг оставить Самозванца, боясь, чтобы многолюдная сволочь Тушинская не передалась к Василию: условились до времени терпеть в стане мнимое господство Лжедимитриево для устрашения Москвы, а действовать по воле Сигизмунда, имея главною целию низвергнуть Шуйского. Но ослепление и спокойствие бродяги уже исчезли: угадывая или сведав замышляемую измену, он призвал Рожинского и с видом гордым спросил, что делают в Тушине Вельможи Сигизмундовы, и для чего к нему не являются? Гетман нетрезвый забыл лицемерие: отвечал бранью и даже поднял руку. Самозванец в ужасе бежал к Марине; кинулся к ее ногам; сказал ей: "Гетман выдает меня Королю; я должен спасаться: прости" – и ночью (29 Декабря), надев крестьянское платье, с шутом своим, Петром Кошелевым, в навозных санях уехал искать нового гнезда для злодейства: ибо Царство злодея еще не кончилось!" Когда наутро обнаружилось отсутствие Лжедмитрия, началась паника – поляки начали собираться к своему королю, русские бежали, кто к Василию, кто за самозванцем. Марина же оказалась в чудовищном положении: ее все бросили, но она думала бороться за право на власть, ведь она все еще оставалась царицей. В 1610 году ее второй муж сидел в Калуге. Здесь его встретили с почестями, предоставили лучший кров, одежды, коней. Вслед за ним перешел князь Шаховской со своим отрядом, состоящим из казаков. Теперь немцев и поляков Лжедмитрий считал предателями и писал своим сподвижникам в Тушино, что скоро вернется с богатой казной и накажет измену. Послы самозванца пытались звать сторонников в Калугу, но в лагере слушали их с недоверием. Убедить их смогла неожиданно Марина. Она говорила с такой верой в будущее, что донские казаки тут же бросились к Лжедмитрию. Несогласные тушинцы догнали их и многих порубили, оставшиеся вернулись в лагерь. В феврале Марина решила бежать. Она уехала из стана в мужском платье, оставив письмо, где обвиняла в бедствиях Рожинского. Когда утром это письмо читали вслух, то разъяренные тушинцы чуть не прикончили своего гетмана. Сигизмунд все стоял под Смоленском. Там он снова принял послов от русских тушинцев. Они объявили, что обдумали слова короля и решили просить на царство его сына Владислава. Начались переговоры. Тушинцы просили Сигизмунда идти на Москву, пока не дошел до нее Скопин-Шуйский, ввести туда польские войска, сместить Шуйского и устроить мир в государстве. Сигизмунд ответил уклончиво. Он боялся отдавать своего сына в эту бурлящую страну. Владиславу было всего 16 лет. Тушинцы же просили еще одного: чтобы Владислав перешел в православие, на что король отвечал столь же туманно, но обещал, что венчать на царство его будет русский патриарх. Тушинскими поляками король был не так доволен: они требовали Пскова и Новгорода для Марины, особого княжества для Дмитрия, а также много-много денег и Потоцкого, чтобы он взял Москву. Потоцкий ехать отказался. Он опасался, что перестанет быть королевским любимцем. А король не хотел идти от Смоленска, где держал осаду. Когда послы донесли, как с ними разговаривал король, они приуныли. В то же время пришли вести из Калуги, там царило ликование из-за приезда Марины. На королевских послов они накричали, хотели идти и грабить самого Сигизмунда или соединиться с самозванцем. Только силой удалось гетману их утихомирить. Между тем к досаде тушинцев Скопин-Шуйский и Делагарди освободили Троицкую лавру, отбив восставших от ее стен. Сапега бросил весь свой стан. Князь Куракин настиг его только под стенами Дмитрова и погнал к Клину. Сапега бросил тушинцев на произвол. Тушинцы поняли, что без Сапеги московское войско сомнет их в считанные часы. Так что лагерь опустел: кто ушел к Сигизмунду, кто к самозванцу, кто в Москву к Василию Шуйскому, кто к Сапеге. Князь Скопин-Шуйский с Делагарди вошли в Москву. Но у Василия уже созрели подозрения, что князь Михаил жаждет отобрать у него власть. Молодым полководцем восхищались. Шуйский был ревнив. Опытный в таких делах Делагарди предупреждал князя, что царь готовит против него какое-то зло. Он был прав. На обеде, куда был приглашен Скопин-Шуйский, ему подали отравленное вино. Князь умер через несколько часов. Но это вызвало не тот эффект, на который рассчитывал Шуйский. Москва сначала онемела, потом начала бурлить. Сам Василий имел вид безутешный. Но ему не верили. Тем временем настала пора идти на Смоленск. Вместо князя Михаила был назначен Дмитрий Шуйский. Войска не хватало. Ждали нового союзника – крымского хана. Его думали пустить с парой московских полков на Калугу. Смерть Скопина-Шуйского вызвала мятеж в Рязани. Там Ляпунов собрал единомышленников. Он обвинял Василия и Дмитрия Шуйского во всех бедах и призывал свести его с престола силой. Рязань отложилась. Посланные на Ляпунова войска перешли на его сторону. Узнав, что к Смоленску идут союзники, Сигизмунд отправил им на перехват гетмана Жолкевского. В бою у села Клушина гетман разбил это соединенное войско (30 000 русских плюс 5000 шведов), имея всего 2000 конных и 1000 пеших воинов! Делагарди дал слово гетману не помогать Василию и повернул остатки своего войска на Новгород. Дмитрий Шуйский, бросив своих воинов, трусливо бежал в Москву. Жолкевский, захватив в плен такую силу русских, не знал, что с ней делать. Он представил дело так, что пленные присягнули как бы уже избранному на царство королевичу Владиславу. И вся эта русско-польская армия двинулась в сторону Москвы, по пути приводя к присяге Владиславу местных жителей. "В одно время столица узнала, – говорит Карамзин, – о сем бедствии и читала воззвание Жолкевского к ее жителям, распространенное в ней деятельными единомышленниками Салтыкова. "Виною всех ваших зол, – писал Гетман, – есть Шуйский: от него Царство в крови и в пепле. Для одного ли человека гибнуть миллионам? Спасение пред вами: победоносное войско Королевское и новый Царь благодатный: да здравствует Владислав!" Василий пытался собрать войско, но города снова отложились от Москвы, воинов он не получил. А от союзника, крымского хана, получил одни неприятности: крымцы погромили посланные им навстречу союзные части и ушли в степи. К Москве снова шел Лжедмитрий, туда же шел Ляпунов. Москва наконец-то проснулась и хотела одного: свести Василия с царства. Объединились даже тушинцы с москвичами: первые обещали предать своего самозванца, вторые – своего Василия, и выбрать нового царя. Так что для Василия все закончилось плачевно. Не дожидаясь никакого собора всей земли, горожане вытащили к Серпуховским воротам патриарха и бояр, показали им направление, откуда придет Жолкевский, и предложили избавить царя Василия от трона. Василия и сняли с занимаемой должности. А на другой день к нему пришли несколько бояр и священники из Чудовского монастыря и насильно постригли его в монахи. "Самозванец грозил Москве нападением, – говорит Карамзин, – Гетман к ней приближался, народ вольничал, холопи не слушались господ и многие люди чиновные, страшась быть жертвою безначалия и бунта, уходили из столицы, даже в стан к Лжедмитрию, единственно для безопасности личной". Ситуация была ужасная. В Москве перестала существовать всякая власть. Не стало не то что Московского царства, не стало вообще ничего – разрозненные островки жизни. Из этой каши в другой стране можно было слепить республику, но в Москве это было невозможно. И как победить эту ситуацию, предлагали разные рецепты. Ляпунов – царя, избранного всей землей, Мстиславский – царя, посаженного на престол наиболее родственным русским монархом, королем Сигизмундом. Мстиславский предполагал королевича Владислава, патриарх – князя Василия Голицына или Михаила Романова, сына Филарета. Послали спросить стоявшего у Москвы гетмана, враг он или друг. Гетман признался в дружбе. Москвичи решили, что в ситуации, когда время дорого, выборы всей землей – роскошь, а выборы неизвестных кандидатов вроде Василия или Михаила – глупость. Они согласились на Владислава. Тем более что самим боярам 16-летний Владислав казался не страшным, с его помощью они думали управлять страной. Была составлена договорная грамота, которая регламентировала права будущего монарха, а затем народ привели к присяге. Труднее гетману пришлось на переговорах со сторонниками Лжедмитрия. Но и там он сумел обнажить тылы самозванца: русские целовали крест Владиславу, Сапега перешел на сторону Сигизмунда, оставленные всеми Марина с Лжедмитрием уехали в Калугу. Коалиция распадалась. В рядах Лжедмитрия остались только атаман Заруцкий, часть татар, часть казаков и считанное число русских. Угрозы эта сила теперь не представляла. Сумел Жолкевский и убрать из Москвы возможных претендентов на (теперь уже) Владиславов престол – Василия Голицына и Филарета, чей сын рекомендовался в цари. Они поехали послами к королю для вручения грамоты об избрании его сына на русский престол. Вместе с ними ехало еще несколько именитых людей. Бывшего царя Василия передали полякам, чтобы доставить его в Иосифовскую обитель. Была только одна беда, которую не предвидел Жолкевский: Сигизмунд хотел сам сесть на русский престол. Это и стало причиной дальнейших бед. Карамзин считал, что позиция непреклонных послов, ставших у Сигизмунда пленниками, послужила спасению Московского царства. В той ситуации, возможно, и да. А если бы Сигизмунд дал Владислава и были соблюдены все условия договора? Если рассуждать теоретически, то послы могли и согласиться. Так что виной новой волны мятежей стала позиция самого короля. Гетман, который знал о ходе переговоров, хватался за голову. В конце концов он сам поехал к своему королю. С собой он захватил в качестве трофея семейство Шуйских – бывшего воеводу, бывшего царя и его жену. Гетман напрасно думал переубедить Сигизмунда: король собирался и дальше стоять у Смоленска, дать сына на царство он отказался. Жолкевский был умный и дальновидный человек: он объяснял Сигизмунду, что такой шанс навсегда соединить два государства и дать им во всем обозримом будущем мир и покой выпадает редко, что в противном случае будут годы, а то и века долгой и тяжелой войны. Но Сигизмунд был из той же породы, что и Иван, который жаждал польского трона не для сына, а для себя. И, имея возможность получить всю страну мирным путем, он хотел одного – Смоленска. Даже Жолкевского он заставил требовать Смоленска у послов. Гетман не хотел, но ослушаться не мог. Что же касается самозванца, то в декабре он был убит одним из татарских ханов, отца которого он приказал казнить. Марина так была потрясена этой местью, что металась полуодетая по улицам Калуги и призывала к мести. К утру, говорит историк, во всей Калуге не осталось ни одного живого татарина. После смерти Лжедмитрия Второго она родила сына, названного Иваном. Младенца тут же объявили царевичем Иваном. Но теперь сторонников у нее почти не осталось. В конце концов Калугу сдали, бывшие соратники Лжедмитрия целовали крест Владиславу, а Марину взяли под стражу и с младенцем посадили в узилище. Междоцарствие 1611–1612 Московская Дума вовсе не знала, что ей делать. В 1611 году Думе было тяжело. Сигизмунд уперся в Смоленск и трон, послы находили предлоги не подписывать договора, снова пошли бунты, наперекор присяге возникло патриотическое движение за выбор царя всей землей. Дума просила послов отдать Смоленск, согласиться ехать в Литву за Владиславом, только бы вернуть мир. Дума просила Сигизмунда унять Ляпунова с его патриотизмом, обрисовав его как полного мятежника. Дума велела защитникам и Шеину сдать Смоленск. Дума отправила свое войско во Владимир, где не хотели польского царевича. Но до Владимира оно не дошло: было разбито ополчением союзных городов. Глава этой Думы Мстиславский писал Сигизмунду отчаянное письмо: "что обстоятельства ужасны и время дорого; что одна столица еще не изменяет Владиславу, а Держава в безначалии готова разделиться; что Ивань-город и Псков, обольщенные генералом Делагарди, желают иметь Царем Шведского Принца; что Астрахань и Казань, где господствует злочастие Магометово, умышляют предаться Шаху Аббасу; что области Низовье, Степные, Восточные и Северные до пустынь Сибирских возмущены Ляпуновым; но что немедленное прибытие Королевича еще может все исправить, спасти Россию и честь Королевскую". В Думе большинство было согласно уж хоть и на Сигизмунда, поскольку Дума ничем уже больше не управляла. Но ничем не управлял и Сигизмунд. Надеялись только на умницу Жолкевского. Но что мог гетман против короля? Между тем в рязанской земле усиливалось недовольство, там за Ляпуновым шли практически все. Москва в отчаянной попытке послала биться с ляпуновцами донских казаков, которых все равно нужно было куда-то деть, чтобы те не бесчинствовали в Москве. Казаки сильно потеснили Ляпунова, но тут пришел с помощью князь Пожарский из Зарайска, патриоты объединились, казаки бежали, и теперь эта возросшая сила, поддержанная самым сильным аргументом того времени – церковью, двинулась на Москву: "Ляпунов из Рязани, Князь Дмитрий Трубецкой из Калуги, Заруцкий из Тулы, Князь Литвинов-Мосальский и Артемий Измайлов из Владимира, Просовецкий из Суздаля, Князь Федор Волконский из Костромы, Иван Волынский из Ярославля, Князь Козловский из Романова, с Дворянами, Детьми Боярскими, стрельцами, гражданами, земледельцами, Татарами и Козаками; были на пути встречаемы жителями с хлебом и солью, иконами и крестами, с усердными кликами и пальбою; шли бодро, но тихо – и сия, вероятно невольная, неминуемая по обстоятельствам медленность имела для Москвы ужасное следствие". Дума пыталась в отчаянии этот поход остановить, но ополченцы слушались только патриарха Гермогена. На этом фоне в Москве вспыхнул бунт. Снова резали поляков. Несчастный командир поляков, которому был поручен покой Москвы, не знал, что делать, и велел резать москвичей в ответ. Теперь резня стала всеобщей. Не помог и поспешивший на помощь Маржерет. Резня продолжалась. Тогда сторонники Сигизмунда применили последнее известное им средство – пожар. Карамзин обвиняет в этом Салтыкова. Но, по сути-то, Салтыков был прав: пожар отвлек москвичей от уничтожения поляков: добро им было дороже. Но даже пожар полностью этой резни не прекратил. Дума (тут Карамзин именует ее членов изменниками ожесточенными) просила Госевского сжечь Москву. Другого выхода она уже не видела. Полякам идея не нравилась, но и они другого выхода не видели. Начался всемосковский поджог. Все бы, может, и успокоилось, но в этот момент появились ополченцы Ляпунова. Бились теперь не за Москву – за отдельные части Москвы. Но огонь оказался сильнее и русских, и поляков. Москва сгорела. Напрасно Карамзин пишет, что "Ляхи с гордостию победителей возвратились в Китай и Кремль, любоваться зрелищем, ими произведенным; бурным пламенным морем, которое, разливаясь вокруг их, обещало им безопасность, как они думали, не заботясь о дальнейших, вековых следствиях такого дела и презирая месть Россиян". Поляки были в не меньшем ужасе от огня, чем московские жители. Единственное, что они могли, – укрыться в каменной части города, в Кремле. Несчастная Дума была вместе с ними. Правительство надеялось, что страшный московский народ усмирен, теперь придет Владислав, принеся освобождение от разбойников, мир и покой. Правительство даже лишило сана Гермогена, а на его место поставило патриархом того самого Игнатия, который венчал на царство Лжедмитрия Первого и его красавицу Марину. Гермогена тут же посадили под замок. Но московский пожар вместо усмирения резни вызвал совершенно обратную реакцию. Ляпуновские и пожарские ополченцы подъезжали к сгоревшим дотла окраинам и клялись, водрузив знамена, "не чтить ни Владислава Царем, ни Бояр Московских Правителями, служить Церкви и Государству до избрания Государя нового, не крамольствовать ни делом, ни словом, – блюсти закон, тишину и братство, ненавидеть единственно врагов отечества, злодеев, изменников, и сражаться с ними усердно". Московское правительство, которого больше не существовало, сидело среди Москвы, которой больше не существовало, внутри Кремля и среди польского гарнизона. Полки ополченцев обложили эту Москву и закрыли пути продовольствию. Так что неожиданно Кремль оказался в осаде. Из этого своего узилища Госевский тайно высылал людей за продовольствием и слал отчаянные просьбы Сигизмунду дать помощь. А Гермоген слал свои тайные письма: бить ляхов до последнего. Но и в лагере освободителей не было согласия. В это освободительное движение влились все – и сторонники Владислава, и казаки, преданные "Мариинкину сыну", и ляпуновцы с требованием избрать законного царя всей земли, и просто отчаянные люди, которым было все равно, с кем и за что воевать. И когда речь зашла о выборе единого вождя, это вовсе не удалось. Выбрали сразу троих: Ляпунова, Трубецкого и Заруцкого – так сказать, глав трех партий: за царя, за Маринку, за грабеж. В это движение хотел даже влиться Лев Сапега, но тут уж ему отказали. С Сапегой было все понятно: он воевал только за хорошее жалованье. Тогда Сапега предложил свои услуги противной стороне. Тем терять было уже нечего, а денег и других несъедобных ценностей в Кремле было много. Госевский выпустил небольшой польский отряд в помощь Сапеге и отправил, усмирить бунтующую страну. Но страна была большая, и усмирить ее Сапега не мог. Кремлевские сидельцы меж тем наивно радовались, что скоро придет к ним на помощь гетман Жолкевский. Это известие только ожесточило осаждающих, и бедняге Госевскому приходилось выдерживать приступ за приступом, а гетман все не шел. Сигизмунд вроде бы предложил ему управление Москвой и даже Московией, если тот усмирит бунтующий народ. Но гетман не принял предложения. Он ответил Сигизмунду, что теперь уже слишком поздно, и уехал в свои владения. Он больше не хотел связываться ни с королем, ни с русскими. Так что в Кремле поляки с думцами ждали его помощи совершенно напрасно. Гетман только, точно в насмешку, прислал к ним гонца с пожеланием доброго здоровья. Осажденные с тем же гонцом обвинили его в нарушении клятвы и пригрозили страшным судом и богом. Гетман не ответил. А Сигизмунд все стоял под Смоленском. Осада ничуть не помогала. Тогда он пошел на решительный приступ. Но и горожане поняли, что это решительный приступ. И они сделали ровно то, что когда-то несчастные немцы Магнуса: когда стало ясно, что стены не выдержат, смоляне взорвали порох, и на воздух взлетел весь тот Смоленск, о котором мечтал король. Выжившие смоляне вместе с воеводой Шеиным попали в плен. Вместо цветущего города королю достались развалины. Смешно, но Сигизмунд гордился и считал это победой. Героя последнего приступа Потоцкого он хорошо наградил. После этой победы, забыв о всякой Москве и гарнизоне Госевского, Сигизмунд торжественно развернулся и… ушел в Польшу. |
