Наклонившись к нему, Манцев спросил, выворачивая губы, хриплым шепотом: – Кто эти люди? – Французская ученая экспедиция, говорю вам. Специально меня разыскали в Ленинграде, чтобы вести ее сюда, за вами… Манцев больно схватил его за плечо: – Ты видел Гарина? – Николай Христофорович, бросьте запугивать, у меня теперь за плечами советская власть… Ваша записка на моем горбу попала в надежные руки… Гарин мне ни к чему. – Зачем они здесь? Что они от меня хотят?.. Я им ничего не скажу. Я им ничего не покажу. Лицо Манцева багровело, он возбужденно озирался. Рядом с ним на нары сел Артур Леви. – Надо успокоиться, Николай Христофорович. Кушайте, отдыхайте… Времени у нас будет много, раньше ноября вас отсюда не увезем… Манцев слез с нар, руки его тряслись… – Я хочу с вами говорить с глазу на глаз. Он проковылял к двери, сколоченной из нетесаных, наполовину сгнивших горбылей. Толкнул ее. Ночной ветер подхватил его седые космы. Артур Леви шагнул за ним в темноту, где крутился мокрый снег. – В моей винтовке последний заряд… Я вас убью! Вы пришли меня ограбить! – закричал Манцев, трясясь от злобы. – Пойдемте, станем за ветром. – Артур Леви потащил его, прислонил к бревенчатой стене. – Перестаньте бесноваться. Меня прислал за вами Петр Петрович Гарин. Манцев судорожно схватился за руку Леви. Распухшее лицо его, с вывороченными веками, тряслось, беззубый рот всхлипывал: – Гарин жив?.. Он не забыл меня? Вместе голодали, вместе строили великие планы… Но все это чепуха, бредни… Что я здесь открыл?.. Я прощупал земную кору… Я подтвердил все мои теоретические предположения… Я не ждал таких блестящих выводов… Оливин здесь, – Манцев затопал мокрыми пимами, – ртуть и золото можно брать в неограниченном количестве… Слушайте, короткими волнами я прощупал земное ядро… Там черт знает что делается… Я перевернул мировую науку… Если бы Гарин смог достать сто тысяч долларов, – что бы мы натворили!.. – Гарин располагает миллиардами, о Гарине кричат газеты всего мира, – сказал Леви, – ему удалось построить гиперболоид, он завладел островом в Тихом океане и готовится к большим делам. Он ждет только ваших исследований земной коры. За вами пришлют дирижабль. Если не помешает погода, через месяц мы сможем поставить причальную мачту. Манцев привалился к стене, долго молчал, уронив голову. – Гарин, Гарин, – повторил он с душераздирающей укоризной. – Я дал ему идею гиперболоида. Я навел его на мысль об Оливиновом поясе. Про остров в Тихом океане сказал ему я. Он обокрал мой мозг, сгноил меня в проклятой тайге… Что теперь я возьму от жизни? – постель, врача, манную кашу… Гарин, Гарин… Пожиратель чужих идей!.. Манцев поднял лицо к бушующей непогоде: – Цинга съела мои зубы, лишаи источили мою кожу, я почти слеп, мой мозг отупел… Поздно, поздно вспомнил обо мне Гарин… 94
Гарин послал в газеты Старого и Нового Света радио о том, что им, Пьером Гарри, занят в Тихом океане, под сто тридцатым градусом западной долготы и двадцать четвертым градусом южной широты, остров площадью в пятьдесят пять квадратных километров, с прилегающими островками и мелями, что этот остров он считает своим владением и готов до последней капли крови защищать свои суверенные права. Впечатление получилось смехотворное. Островишко в южных широтах Тихого океана был необитаем и ничем, кроме живописности, не отличался. Даже произошла путаница – кому, собственно, он принадлежит: Америке, Голландии или Испании? Но с американцами долго спорить не приходилось, – поворчали и отступились. Остров не стоил того угля, который нужно было затратить, чтобы доплыть к нему, но принцип прежде всего, и из Сан-Франциско вышел легкий крейсер, чтобы арестовать этого Пьера Гарри и на острове поставить на вечные времена железную мачту с прорезиненным звездным флагом Соединенных Штатов. Крейсер ушел. Про смехотворную историю с Гариным был сочинен фокстрот "Бедный Гарри", где говорилось о том, как маленький, бедный Пьер Гарри полюбил креолку, и так ее полюбил, что захотел сделать ее королевой. Он увез ее на маленький остров, и там они танцевали фокстрот, король с королевой вдвоем. И королева просила: "Бедный Гарри, я хочу завтракать, я голодна". В ответ Гарри только вздыхал и продолжал танцевать, – увы, кроме раковин и цветов, у него ничего не было. Но вот пришел корабль. Красавец капитан предложил королеве руку и повел к великолепному завтраку. Королева смеялась и кушала. А бедному Гарри оставалось только танцевать одному… И так далее. Словом, все это были шуточки. Дней через десять пришло радио с крейсера: "Стою в виду острова. Высадиться не пришлось, так как получил предупреждение, что остров укреплен. Послал ультиматум Пьеру Гарри, называющему себя владельцем острова. Срок завтра в семь утра. После чего высаживаю десант". Это было уже забавно, – бедный Гарри грозит кулачком шестидюймовым пушкам… Но ни назавтра, ни в ближайшие дни никаких известий с крейсера больше не поступало. На последний запрос он не отвечал. Ого! Кое-кто нахмурил брови в военном министерстве. Затем в газетах появилось сенсационное интервью с Мак– Линнеем. Он утверждал, что Пьер Гарри не кто иной, как известный русский авантюрист инженер Гарин, с которым связаны слухи о целом ряде преступлений, в том числе о загадочном убийстве в Вилль-Давре, близ Парижа. История с захватом острова тем более удивляет Мак-Линнея, что на борту яхты, доставившей на остров Гарина, находился не кто иной, как сам Роллинг, глава и распорядитель треста "Анилин Роллинг". На его средства были произведены огромные закупки в Америке и Европе и зафрахтованы корабли для перевозки материалов на остров. Пока все происходило в законном порядке, Мак-Линней молчал, но сейчас он утверждает, что отличительная черта химического короля Роллинга – это исключительное уважение к законам. Поэтому несомненно, что наглый захват острова сделан вне воли Роллинга и доказывает только, что Роллинг содержится в плену на острове и что миллиардером пользуются в целях неслыханного шантажа. Тут уже шуточки кончились. Попиралось святое святых. Агенты полиции собрали сведения о закупках Гарина за август месяц. Получились ошеломляющие цифры. В то же время военное министерство напрасно разыскивало крейсер, – он исчез. И, ко всему, в газетах было опубликовано описание взрыва анилиновых заводов, рассказанное свидетелем катастрофы, русским ученым Хлыновым. Начинался скандал. Действительно, под носом у правительства какой-то авантюрист произвел колоссальные военные закупки, захватил остров, лишил свободы величайшего из граждан Америки, и, ко всему, это был безнравственный негодяй, массовый убийца, гнусный изверг. Телеграф принес еще одно ошеломляющее известие: таинственный дирижабль, новейшего типа, пролетел над Гавайскими островами, опустился в порте Гило, взял бензин и воду, проплыл над Курильскими островами, снизился над Сахалином, в порте Александровском взял бензин и воду, после чего исчез в северо-западном направлении. На металлическом борту корабля были замечены буквы П и Г. Тогда всем стало ясно: Гарин московский агент. Вот тебе и "бедный Гарри". Палата вотировала самые решительные меры. Флот из восьми линейных крейсеров вышел к "острову Негодяев", как его теперь называли в американских газетах. В тот же день радиостанции всего мира приняли коротковолновую радиограмму, чудовищную по наглости и дурному стилю: "Алло! Алло! Говорит станция Золотого острова, именуемого по неосведомленности островом Негодяев. Алло! Пьер Гарри искренне советует правительствам всех стран не совать носа в его внутренние дела. Пьер Гарри будет обороняться, и всякий военный корабль или флот, вошедший в воды Золотого острова, будет подвергнут участи американского легкого крейсера, пущенного ко дну менее чем в пятнадцать секунд. Пьер Гарри искренне советует всему населению земного шара бросить политику и беззаботно танцевать фокстрот его имени". 95
Плотина в овраге около зимовища была восстановлена. Электростанция заработала. Артур Леви ежедневно принимал нетерпеливые запросы с Золотого острова: готова ли причальная мачта? Электромагнитные волны, равнодушные к тому, что вызвало их из космического покоя, неслись в эфир, чтобы устремиться в радиоприемники и там, прохрипев в микрофоны бешеным голосом Гарина: "Если через неделю причал не будет готов, я пошлю дирижабль и прикажу расстрелять вас, слышите, Волшин?" – прохрипев это, электромагнитные волны по проводам заземления возвращались в первоначальный покой. В зимовище у подножия вулкана шла торопливая работа: очищали от порослей большую площадь, валили мачтовые сосны, ставили сужающуюся кверху двадцатипятиметровую башню на трех ногах, глубоко зарытых в землю. Работали все, выбиваясь из сил, но больше всех суетился и волновался Манцев. Он отъелся за это время, немного окреп, но разум его, видимо, был тронут безумием. Бывали дни, когда он будто забывал обо всем, равнодушный, обхватив руками косматую голову, сидел на нарах. Или, отвязав козла Машку, говорил Ивану: – Хочешь, я покажу тебе то, чего еще ни один человек никогда не видел? Держа козла Машку за веревку (козел помогал ему взбираться на скалы), Манцев и за ним Иван начинали восхождение к кратеру вулкана. Мачтовый лес кончился, выше – между каменными глыбами – рос корявый кустарник, еще выше – только черные камни, покрытые лишаями и кое-где снегом. Края кратера поднимались отвесными зубцами, будто полуразрушенные стены гигантского цирка. Но Манцев знал здесь каждую щель и, кряхтя, часто присаживаясь, пробирался зигзагами с уступа на уступ. Все же только раз – в тихий солнечный день – им удалось взобраться на самый край кратера. Причудливые зубцы его окружали рыже-медное озеро застывшей лавы. Низкое солнце бросало от зубцов резкие тени на металлические лепешки лавы. Ближе к западной стороне на поверхности лавы возвышался конус, вершина его курилась беловатым дымом. – Там, – сказал Манцев, указывая скрюченными пальцами на курящийся конус, – там – свищ или, если хочешь, бездна в недра земли, куда не заглядывал человек… Я бросал туда пироксилиновые шашки, – когда на дне вспыхивал разрыв, включал секундомер и высчитывал глубину по скорости прохождения звука. Я исследовал выходящие газы, набирал их в стеклянную реторту, пропускал через нее свет электрической лампы и прошедшие через газ лучи разлагал на призме спектроскопа… В спектре вулканического газа я обнаружил линии сурьмы, ртути, золота и еще многих тяжелых металлов… Тебе понятно, Иван? – Понятно, валяйте дальше… – Думаю, что ты все-таки понимаешь больше, чем козел Машка… Однажды, во время особенно бурной деятельности вулкана, когда он плевал и харкал из чудовищно глубоких недр, мне удалось с опасностью для жизни набрать немного газу в реторту… Когда я спустился вниз, к становищу, вулкан начал швырять под облака пепел и камни величиной с бочку. Земля тряслась, будто спина проснувшегося чудовища. Не обращая внимания на эти мелочи, я кинулся в лабораторию и поставил газ под спектроскоп… Иван и ты, Машка, слушайте… Глаза у Манцева блестели, беззубый рот кривился: – Я обнаружил следы тяжелого металла, которого нет в таблице Менделеева. Через несколько часов в колбе началось его распадение, – колба начала светиться желтым светом, потом голубым и, наконец, пронзительно красным… Из предосторожности я отошел, – раздался взрыв, колба и половина моей лаборатории разлетелись к черту… Я назвал этот таинственный металл буквой М, так как мое имя начинается на М и имя этого козла тоже начинается на М. Честь открытия принадлежит нам обоим – козлу и мне… Ты понимаешь что-нибудь? – Валяйте дальше, Николай Христофорович… – Металл М находится в самых глубоких слоях Оливинового пояса. Он распадается и освобождает чудовищные запасы тепла… Я утверждаю дальше: ядро земли состоит из металла М. Но, так как средняя плотность ядра земли всего восемь единиц, приблизительно – плотность железа, а металл М вдвое тяжелее его, то, стало быть, в самом центре земли – пустота. Манцев поднял палец и, поглядев на Ивана и на козла, дико рассмеялся. – Идем заглянем… Они, втроем, спустились со скалистого гребня на металлическое озеро и, скользя по металлическим лепешкам, пошли к дымящемуся конусу. Сквозь трещины вырывался горячий воздух. Кое-где чернели под ногами дыры без дна. – Машку надо оставить внизу, – сказал Манцев, щелкнув козла в нос, и полез вместе с Иваном на конус, цепляясь за осыпающийся горячий щебень. – Ложись на живот и гляди. Они легли на краю конуса, с той стороны, откуда относило клубы дыма, и опустили головы. Внутри конуса было углубление и посреди него – овальная дыра метров семи диаметром. Оттуда доносились тяжелые вздохи, отдаленный грохот, будто где-то, черт знает на какой глубине, перекатывались камни. Присмотревшись, Иван различил красноватый свет, он шел из непостижимой глубины. Свет, то помрачаясь, то вспыхивая вновь, разгорался все ярче, – становился малиновым, пронзительным… Тяжелее вздыхала земля, грознее принимались грохотать каменья. – Начинается прилив, надо уходить, – проговорил Манцев. – Этот свет идет из глубины семи тысяч метров. Там распадается металл М, там кипят и испаряются золото и ртуть… Он схватил Ивана за кушак, потащил вниз. Конус дрожал, осыпался, плотные клубы дыма вырывались теперь, как пар из лопнувшего котла, ослепительно алый свет бил из бездны, окрашивая низкие облака… Манцев схватил веревку от Машкиного ошейника. – Бегом, бегом, ребята!.. Сейчас полетят камни… Раздался тяжелый грохот, отдавшийся по всему скалистому амфитеатру, – вулкан выстрелил каменной глыбой… Манцев и Иван бежали, прикрыв головы руками, впереди скакал козел, волоча веревку… 96
Причальная мачта была готова. С Золотого острова сообщили, что дирижабль вылетел, несмотря на угрожающие показания барометра. Все эти последние дни Артур вызывал Манцева на откровенный разговор об его замечательных открытиях. Усевшись на нары, подальше от рабочих, он вытащил фляжку со спиртом и подливал Манцеву в чай. Рабочие лежали на полу на подстилках из хвои. Иногда кто-нибудь из них вставал и подбрасывал в очаг кедровое корневище. Огонь озарял прокопченные стены, усталые, обросшие бородами лица. Ветер бушевал над крышей. Артур Леви старался говорить тихо, ласково, успокаивающе. Но Манцев, казалось, совсем сошел с ума… – Слушайте, Артур Артурович, или как вас там… Бросьте хитрить. Мои бумаги, мои формулы, мои проекты глубокого буренья, мои дневники запаяны в жестяную коробку и спрятаны надежно… Я улечу, они останутся здесь, – их не получит никто, даже Гарин. Не отдам даже под пыткой… – Успокойтесь, Николай Христофорович, вы же имеете дело с порядочными людьми. – Я не настолько глуп. Гарину нужны мои формулы… А мне нужна моя жизнь… Я хочу каждый день мыться в душистой ванне, курить дорогой табак, пить хорошее вино… Я вставлю зубы и буду жевать трюфели… Я тоже хочу славы! Я ее заслужил!.. Черт вас всех возьми вместе с Гариным… – Николай Христофорович, на Золотом острове вы будете обставлены по-царски… – Бросьте. Я знаю Гарина… Он меня ненавидит, потому что весь Гарин выдуман мной… Без меня из него получился бы просто мелкий жулик… Вы повезете на дирижабле мой живой мозг, а не тетрадки с моими формулами. Иван Гусев, наставив ухо, слушал обрывки этих разговоров. В ночь, когда была готова причальная мачта, он подполз по нарам к Манцеву, лежавшему с открытыми глазами, и зашептал в самое его ухо: – Николай Христофорович, плюнь на них. Поедем лучше в Ленинград… Мы с Тарашкиным за вами, как за малым ребенком, будем ходить… Зубы вставим… Найдем хорошую жилплощадь, – чего вам связываться с буржуями… – Нет, Ванька, я погибший человек, у меня слишком необузданные желания, – отвечал Манцев, глядя на потолок, откуда между бревен свешивались клочья закопченного мха. – Семь лет под этой проклятой крышей бушевала моя фантазия… Я не хочу ждать больше ни одного дня… Иван Гусев давно понял, какова была эта "французская экспедиция", – он внимательно слушал, наблюдал и делал свои выводы. За Манцевым он теперь ходил, как привязанный, и эту последнюю ночь не спал: когда начинали слипаться глаза, он совал в нос птичье перо или щипал себя где больнее. На рассвете Артур Леви, сердито надев полушубок, обмотав горло шарфом, пошел на радиостанцию – она помещалась рядом в землянке. Иван не спускал глаз с Манцева. Едва Артур Леви вышел, Манцев оглянулся, – все ли спят, – осторожно слез с нар, пробрался в темный угол зимовища, поднял голову. Но, должно быть, глаза его плохо видели, – он вернулся, подбросил в очаг смолья. Когда огонь разгорелся, опять пошел в угол. Иван догадался, на что он смотрит, – в углу, там, где скрещивались балки сруба, в потолке чернела щель между балками наката, – мох был содран. Это и беспокоило Манцева… Поднявшись на цыпочки, он сорвал с низкого потолка космы черного мха и, кряхтя, заткнул ими щель. Иван бросил перышко, которым щекотал нос, повернулся на бок, прикрылся с головой одеялом и сейчас же заснул.
Снежная буря не утихала. Вторые сутки огромный дирижабль висел над поляной, пришвартованный носом к причальной мачте. Мачта гнулась и трещала. Сигарообразное тело раскачивалось, и снизу казалось, что в воздухе повисло днище железной баржи. Экипаж едва успевал очищать от снега его борта. Капитан, перегнувшись с гондолы, кричал стоявшему внизу Артуру Леви: – Алло! Артур Артурович, какого черта! Нужно сниматься… Люди выбились из сил. Леви ответил сквозь зубы: – Я еще раз говорил с островом. Мальчишку приказано привезти во что бы то ни стало. – Мачта не выдержит… |
