Сколько там ни объясняй, любовь – темная история, Янсен видывал и девчонок из портовых кабаков и великолепных леди на пароходах, от скуки и любопытства падавших в его морские объятия. Иных он забыл, как пустую страницу пустой книжонки, иных приятно было вспоминать в часы спокойной вахты, похаживая на мостике под теплыми звездами. Так и в Неаполе, когда Янсен дожидался в курительной звонка мадам Ламоль, было еще что-то похожее на его прежние похождения. Но то, что должно было случиться тогда – после ужина и танцев, не случилось. Прошло полгода, и Янсену теперь дико было даже вспоминать, – неужели вот этой рукой он когда-то в здравой памяти держал спину танцующей мадам Ламоль? Неужели какие-то несколько минут, половина выкуренной папиросы, отделяли его от немыслимого счастья? Теперь, услышав с другого конца яхты ее голос, он медленно вздрагивал, точно в нем разражалась тихая гроза. Когда он видел на палубе в плетеном кресле королеву Золотого острова, с глазами, блуждающими по краю неба и воды, у него где-то – за границами разумного – все пело и тосковало от преданности, от влюбленности. Может быть, причиной всему были викинги, морские разбойники, предки Янсена, – те, которые плавали далеко от родной земли по морям в красных ладьях с поднятой кормой и носом в виде петушиного гребня, с повешенными по бортам щитами, с прямым парусом на ясеневой мачте. У такой мачты Янсен-пращур и пел о синих волнах, о грозовых тучах, о светловолосой деве, о той далекой, что ждет у берега моря и глядит вдаль, – проходят годы, и глаза ее как синее море, как грозовые тучи. Вот из какой давности налетала мечтательность на бедного Янсена. Стоя в каюте, пахнущей кожей и духами, он с отчаянием и восторгом глядел на милое лицо, на свою любовь. Он боялся, что она проснется. Неслышно подошел к дивану, лег. Закрыл глаза. Шумели волны за бортом. Шумел океан. Пращур пел давнюю песню о прекрасной деве. Янсен закинул руки за голову, и сон и счастье прикрыли его. 107
– Капитан!.. (Стук в дверь.) Капитан! – Янсен! – Встревоженный голос мадам Ламоль иглой прошел через мозг. Капитан Янсен вскочил, – вынырнул с одичавшими глазами из сновидений. Мадам Ламоль торопливо натягивала чулки. Рубашка ее спустилась, оголив плечо. – Тревога, – сказала мадам Ламоль, – а вы спите… В дверь опять стукнули, и – голос помощника: – Капитан, огни с левого борта. Янсен растворил дверь. Сырой ветер рванулся ему в легкие. Он закашлялся, вышел на мостик. Ночь была непроглядная. С левого борта, вдали, над волнами покачивались два огня. Не сводя глаз с огней, Янсен пошарил на груди свисток. Свистнул. Ответили боцмана. Янсен скомандовал отчетливо: – Аврал! Свистать всех наверх! Убрать паруса! Раздались свистки, крики команды. С бака, с юта повысыпали матросы. Они, как кошки, полезли на мачты, закачались на реях. Заскрипели блоки. Задрав голову, боцман проклял все святое, что есть на свете. Паруса упали. Янсен командовал: – Право руля! Вперед – полный! Гаси огни! Идя теперь на одних моторах, "Аризона" сделала крутой поворот. С правого борта взвился гребень волны и покатился по палубе. Огни погасли. В полной темноте корпус яхты задрожал, развивая предельную скорость. Замеченные огни быстро вырастали из-за горизонта. Скоро темным очертанием показалось сильно дымившее судно – двухтрубный пакетбот. Мадам Ламоль вышла на капитанский мостик. На голову она надвинула вязаный колпачок с помпончиком, на шее – мохнатый шарф, вьющийся за спиной. Янсен подал ей бинокль. Она поднесла его к глазам, но так как сильно качало, пришлось положить руку с биноклем на плечо Янсену. Он слушал, как бьется ее сердце под теплым свитером. – Нападем! – сказала она и близко, твердо посмотрела ему в глаза. Метрах в пятистах "Аризона" была замечена с пакетбота. На нем со штурвального мостика замахали фонарем, затем низко завыла сирена. "Аризона" без огней, не отвечая на сигналы, мчалась под прямым углом к освещенному кораблю. Он замедлил ход, начал поворачивать, стараясь избежать столкновения…
Вот как описывал неделю спустя корреспондент "Нью-Йорк-Геральд" это неслыханное дело: "…Было без четверти пять, когда нас разбудил тревожный рев сирены. Пассажиры высыпали на палубу. После света кают ночь казалась похожей на чернила. Мы заметили тревогу на капитанском мостике и шарили биноклями в темноте. Никто толком не знал, что случилось. Наше судно замедлило ход. И вдруг мы увидели это… на нас мчался какой-то невиданный корабль. Узкий и длинный, с тремя высокими мачтами, похожий очертаниями на быстроходный клипер, на корме и носу его возвышались странные решетчатые башни. Кто-то в шутку крикнул, что это – „Летучий голландец“… На минуту всех охватила паника. В ста метрах от нас таинственный корабль остановился, и резкий голос оттуда прокричал в мегафон по-английски: "Остановить машины. Погасить топки". Наш капитан ответил: "Раньше чем исполнить приказание, нужно знать, кто приказывает". С корабля крикнули: "Приказывает королева Золотого острова". Мы были ошеломлены, – что это – шутка? Новая наглость Пьера Гарри? Капитан ответил: "Предлагаю королеве свободную каюту и сытный завтрак, если она голодна". Это были слова из фокстрота "Бедный Гарри". На палубе раздался дружный хохот. И сейчас же на таинственном корабле, на носовой башне, появился луч. Он был тонок, как вязальная игла, ослепительно белый, и шел из купола башни, не расширяясь. Никому в ту минуту не приходило в голову, что перед нами самое страшное оружие, когда-либо выдуманное человечеством. Мы были весело настроены. Луч описал петлю в воздухе и упал на носовую часть нашего пакетбота. Послышалось ужасающее шипение, вспыхнуло зеленоватое пламя разрезаемой стали. Дико закричал матрос, стоявший на юте. Носовая надводная часть пакетбота обрушилась в море. Луч поднялся, задрожал в вышине и, снова опустившись, прошел параллельно над нами. С грохотом на палубу повалились верхушки обеих мачт. В панике пассажиры кинулись к трапам. Капитан был ранен обломком. Остальное известно. Пираты подъехали на шлюпке, вооруженные короткими карабинами, поднялись на борт пакетбота и потребовали денег. Они взяли десять миллионов долларов, – все, что находилось в почтовых переводах и в карманах у пассажиров. Когда шлюпка с награбленным вернулась к пиратскому кораблю, на нем ярко осветилась палуба. Мы видели, как с решетчатой башни спустилась высокая худощавая женщина в вязаном колпачке, стремительно взошла на капитанский мостик и приложила ко рту мегафон. Откинувшись, она крикнула нам: "Можете свободно продолжать путь". Пиратский корабль сделал поворот и с необычайной быстротой скрылся за горизонтом". 108
События последних дней – нападение на американскую эскадру дирижабля "П Г" и приказ по флоту о бомбардировке – взбудоражили все население Золотого острова. В контору посыпались заявления о расчете. Из сберегательной кассы брали вклады. Рабочие совещались за проволоками, не обращая внимания на желто-белых гвардейцев, с мрачными и решительными лицами шагавших по полицейским тропинкам. Поселок был похож на потревоженный улей. Напрасно завывали медные трубы и бухали турецкие барабаны в овраге перед публичными домами. Луна-парк и бары были пусты. Напрасно пятнадцать провокаторов прилагали нечеловеческие усилия, чтобы разрядить дурное настроение в национальную потасовку. Никто никому в эти дни не хотел сворачивать скул за то только, что он живет за другой проволокой. Инженер Чермак расклеил по острову правительственное сообщение. Объявлялось военное положение, запрещались сборища и митинги, до особого распоряжения никто не имел права требовать расчета. Население предостерегалось от критики правительства. Работы в шахте должны продолжаться без перебоя день и ночь. "Тех, кто грудью поддержит в эти дни Гарина, – говорилось в сообщении, – тех ожидает сказочное богатство. Малодушных мы сами вышвырнем с острова. Помните, мы боремся против тех, кто мешает нам разбогатеть". Несмотря на решительный дух этого сообщения, утром, накануне дня, в который ожидалось нападение флота, шахтовые рабочие заявили, что они остановят гиперболоиды и машины жидкого воздуха, если сегодня до полудня не будет выплачено жалованье (это был день получки) и до полудня же не будет послано американскому правительству заявление о миролюбии и о прекращении всяких военных действий. Остановить машины жидкого воздуха – значило взорвать шахту, быть может, вызвать извержение расплавленной магмы. Угроза была сильна. Инженер Чермак сгоряча пригрозил расстрелом. У шахты стали сосредоточиваться бело-желтые. Тогда сто человек рабочих спустились в шахту, в боковые пещеры и по телефону сообщили в контору: "Нам не оставляют иного выхода, кроме смерти, к четырем часам взрываемся вместе с островом". Все же это была отсрочка на четыре часа. Инженер Чермак убрал из района шахты гвардию и на мотоциклетке помчался во дворец. Он застал за беседой Гарина и Шельгу. Обоих – красных и встрепанных. Гарин вскочил, как бешеный, увидев Чермака. – У кого вы учились административной глупости? – Но… – Молчать… Вы отставлены. Отправляйтесь в лабораторию, к черту или куда хотите… Вы – осел… Гарин распахнул дверь и вытолкнул Чермака. Вернулся к столу, на углу которого сидел Шельга с сигарой в зубах. – Шельга, настал час, я его предвидел, – один вы можете овладеть движением, спасти дело… То, что началось на острове, опаснее десяти американских флотов. – Н-да, – сказал Шельга, – давно бы пора понять… – К черту с вашей политграмотой… Я назначаю вас губернатором острова с чрезвычайными полномочиями… Попробуйте отказаться! – торопливо забирая на самые верхи, закричал Гарин, кинулся к столу, вытащил револьвер. – Коротко: если нет – я стреляю… Да или нет? – Нет, – сказал Шельга, косясь на револьвер. Гарин выстрелил. Шельга поднес руку, державшую сигару, к виску: – Дерьмо собачье, сволочь… – Ага, значит, согласны? – Положите эту штуку. – Хорошо. (Гарин швырнул револьвер в ящик.) – Что вам нужно? Чтобы рабочие не взорвали шахты? Ладно. Не взорвут. Но – условие… – Заранее согласен. – Как я был частным лицом на острове, так я и остаюсь. Я вам не слуга и не наемник. Это первое. Все национальные границы сегодня же уничтожить, чтобы ни одной проволоки. Это второе… – Согласен. – Шайку ваших провокаторов… – У меня нет провокаторов, – быстро сказал Гарин. – Врете… – Ладно, – вру. Что с ними? Утопить? – Сегодня же ночью. – Сделано. Считайте их утопленными. (Гарин быстро помечал карандашом на блокноте.) – Последнее, – сказал Шельга, – полное невмешательство в мои отношения с рабочими. – Ой ли? (Шельга сморщился, стал слезать со стола. Гарин схватил его за руку.) Согласен. Придет время, – я вам все равно обломаю бока. Что еще? Шельга, сощурясь, раскуривал сигару, так что за дымом не стало видно его лукавого обветренного лица с короткими светлыми усиками, с приподнятым носом. В это время зазвонил телефон. Гарин взял трубку. – Я. Что? Радио? Гарин швырнул трубку и надел наушники. Слушал, кусал ноготь. Рот его пополз вкось усмешкой. – Можете успокоить рабочих. Завтра мы платим. Мадам Ламоль достала десять миллионов долларов. Сейчас посылаю за деньгами прогулочный дирижабль. "Аризона" всего в четырехстах милях на северо-западе. – Ну что же, это упрощает, – сказал Шельга. Засунув руки в карманы, он вышел. 109
Повиснув на потолочных ремнях так, чтобы ноги не касались пола, зажмурившись и на секунду задержав дыхание, Шельга рухнул вниз в стальной коробке лифта. Охлаждение параллельной шахты было неравномерным, и от пещеры к пещере приходилось пролетать горячие пояса, – спасала только скорость падения. На глубине восьми километров, глядя на красную стрелку указателя, Шельга включил реостаты и остановил лифт. Это была пещера номер тридцать семь. В трехстах метрах глубже нее на дне шахты гудели гиперболоиды и раздавались короткие, непрерывные взрывы раскаленной почвы, охлаждаемой сжатым воздухом. Позвякивали, шуршали черпаки элеваторов, уносящие породу на поверхность земли. Пещера номер тридцать семь, как и все пещеры сбоку главной шахты, представляла собой внутренность железного клепаного куба. За стенками его испарялся жидкий воздух, охлаждая гранитную толщу. Пояс кипящей магмы, видимо, был неглубоко, ближе, чем это предполагалось по данным электромагнитных и сейсмографических разведок. Гранит был накален до пятисот градусов. Остановись хотя бы на несколько минут охлаждающие приборы жидкого воздуха, все живое мгновенно превратилось бы в пепел. Внутри железного куба стояли койки, лавки, ведра с водой. На четырехчасовой смене рабочие приходили в такое состояние, что их полуживыми укладывали на койки, прежде чем поднять на поверхность земли. Шумели вентиляторы и воздуходувные трубы. Лампочка под клепаным потолком резко освещала мрачные, нездоровые, отечные лица двадцати пяти человек. Семьдесят пять рабочих находились в пещерах выше, соединенные телефонами. Шельга вышел из лифта. Кое-кто обернулся к нему, но не поздоровались, – молчали. Очевидно, решение взорвать шахту было твердое. – Переводчика. Я буду говорить по-русски, – сказал Шельга, садясь к столу и отодвигая локтем банки с мармеладом, с английской солью, недопитые стаканы вина. (Всем этим правительство острова щедро снабжало шахтеров.) К столу подошел синевато-бледный, под щетиной бороды, сутулый, костлявый еврей. – Я переводчик. Шельга начал говорить: – Гарин и его предприятие – не что иное, как крайняя точка капиталистического сознания. Дальше Гарина идти некуда: насильственное превращение трудящейся части человечества в животных путем мозговой операции, отбор избранных – "царей жизни", остановка хода цивилизации. Буржуа пока еще не понимают Гарина, – да он и сам не торопится, чтобы его поняли. Его считают бандитом и захватчиком. Но они в конце концов поймут, что империализм упирается в систему Гарина… Товарищи, мы должны предупредить самый опасный момент: чтобы Гарин с ними не сговорился. Тогда вам придется туго, товарищи. А вы в этой коробке решили умереть за то, чтобы Гарин не ссорился с американским правительством. Как же теперь быть, подумайте? Одолеет Гарин – плохо, одолеют капиталисты – плохо. Гарин с ними сговорится – тогда уже хуже некуда. Вы еще не знаете себе цены, товарищи, – сила на вашей стороне. И через месяц, когда черпаки погонят золото на поверхность земли, это будет на руку не Гарину, а вам, тому делу, которое мы должны совершить на земле. Если вы мне верите, но как верите, – до конца, свирепо, – тогда я – ваш вождь… Выбирайте единогласно… А если не верите… Шельга приостановился, оглянул угрюмые лица рабочих, устремленные на него немигающие глаза, – сильно почесал в затылке… – Если не верите, – еще буду разговаривать. К столу подошел голый по пояс, весь в саже, плечистый юноша. Нагнувшись, посмотрел на Шельгу синими глазами. Поддернул штаны, повернулся к товарищам: – Я верю. – Верим, – сказали остальные. Через многоверстную гранитную толщину долетело по телефонам: "Верим, верим". – Ну, верите, так ладно, – сказал Шельга, – теперь по пунктам: национальные границы к вечеру уберут. Зарплату получите завтра. Гвардейцы пусть охраняют дворец, – мы без них обойдемся. Пятнадцать душ провокаторов утопим, – это я первым условием поставил. Теперь задача – как можно скорее пробиться к золоту. Правильно, товарищи? 110
Ночью на северо-западе появился блуждающий свет прожекторов. В гавани тревожно завыли сирены. На рассвете, когда море еще лежало в тени, появились первые вестники приближающейся эскадры: высоко над островом закружились самолеты, поблескивая в розовой заре. Гвардейцы открыли было по ним стрельбу из карабинов, но скоро перестали. Кучками собирались жители острова. Над шахтой продолжал куриться дымок. Били склянки на судах. На большом транспорте шла разгрузка – береговой кран выбрасывал на берег накрест перевязанные тюки. Океан был спокоен в туманном мареве. В небе пели воздушные винты. Поднялось солнце туманным шаром. И тогда все увидели на горизонте дымы. Они ложились длинной и плоской тучей, тянувшейся на юго-восток. Это приближалась смерть. На острове все затихло, как будто перестали даже петь птицы, привезенные с континента. В одном месте кучка людей побежала к лодкам в гавани, и лодки, нагруженные до бортов, торопливо пошли в открытое море. Но лодок было мало, остров – как на ладони, укрыться негде. И жители стояли в столбняке, молча. Иные ложились лицом в песок. Во дворце не было заметно движения. Бронзовые ворота заперты. Вдоль красноватых наклонных стен шагали, с карабинами за спиной, гвардейцы в широкополых высоких шляпах, в белых куртках, расшитых золотом. В стороне возвышалась прозрачная, как кружево, башня большого гиперболоида. Восходящая пелена тумана скрывала от глаз ее верхушку. Но мало кто надеялся на эту защиту: буро-черное облако на горизонте было слишком вещественно и угрожающе. Многие с испугом обернулись в сторону шахты. Там заревел гудок третьей смены. Нашли время работать! Будь проклято золото! Затем часы на крыше замка пробили восемь. И тогда по океану покатился грохот – тяжелые, возрастающие громовые раскаты. Первый залп эскадры. Секунды ожидания, казалось, растянулись в пространстве в звуках налетающих снарядов. | 
