Задорнов Михаил - Я никогда не думал.

    Я родился в городе Юрмале, под Ригой. И до сорока лет не думал, что родился за границей.

    Вообще в детстве я очень радовался, что появился на свет в послевоенное мирное время. И не думал, что когда-нибудь войну, которую мы знали только по художественным фильмам, будем смотреть по телевизору как некий сериал с продолжением. Я наивно полагал, что все эксперименты с человечеством закончились Второй мировой войной и что нам-то навсегда хватит Великой Отечественной!

    Учась в школе, я был уверен, что живу в самой большой, спокойной, лучшей стране мира. Я никогда не думал, что в далеком будущем, за границей, на вопрос "Откуда вы?" – буду отвечать стесняясь: "Из России". Мол, извините, так получилось… И тут же буду добавлять: "Но я – не мафия".

    Да, я никогда не думал, что в моей жизни будет так много того, о чем я никогда не думал. Например, в студенческой общаге, когда в честь победы наших футболистов, стоя под звуки нашего гимна, мы хлебали водку из майонезных банок, я не думал, что когда-нибудь у нас не будет ни сборной, ни гимна…

    А когда в стройотряде мы, не зная, как подступиться к нашим девушкам, всю ночь с отмороженными ногами пели у костра "Милая моя, солнышко лесное…", мы не думали, что когда-нибудь можно будет без лишних хлопот заниматься любовью по Интернету, "посылать" друг друга по электронной почте, а Моцарта и Бетховена по нескольку раз в день слушать по телефону – в паузах, пока тебя соединяют с абонентом. Я думаю, сами Моцарт с Бетховеном не думали, что они идеально пишут для будущих телефонных аппаратов. А Чайковский не предполагал, что его "Лебединое озеро" так пригодится потомкам для замены телепрограмм во времена путчей и похорон.

    Позже, работая в секретной лаборатории над созданием секретной форсунки для секретного двигателя секретнейшего космического корабля, из которого в Парке культуры недавно сделали ресторан "Буран", я даже не подозревал, что принимаю участие в создании самого секретного ресторана в мире.

    Да еще я не думал, что лауреатом Нобелевской премии человек может стать не создавая, а разрушая. Для этого надо разрушить как минимум державу. И тогда есть все шансы получить Нобелевскую премию. Конечно, при жестком условии, что у тебя есть смокинг.

    Помню, после работы, сидя в кинотеатре на каком-нибудь западном фильме, я возмущался тем, что наша цензура вырезает из их фильмов те самые места, из-за которых я пришел смотреть их фильм. А по вечерам мы пытались стрельнуть лишний билетик, чтобы попасть хоть в какой-нибудь театр. Пускай даже на откидное место, с которого видно сцену, только если встать на это откидное. Нас приводил в юношески-эротический трепет даже вид сорокалетней пионерки-травести, у которой галстук лежал на груди параллельно полу. Никто из нас не думал тогда, в нашем темном прошлом, что когда-нибудь, в нашем светлом будущем, согласно новым веяниям режиссуры Чайка будет наркоманкой, Отелло – "голубым", Дездемона – его мужиком, из трех сестер две – проститутками, одна представлять секс-меньшинство, а голый король Лир на нудистском пляже через слово станет вскрикивать: "Во, блин, буря разыгралась!"

    Еще помню, как на Пасху мы ходили тайком наблюдать за крестным ходом. Я с завистью смотрел на тех, кому даже в то время было во что верить. И никак не думал, что когда-нибудь наши молодые священники станут говорить "о’кей", а за валюту освящать всё и вся согласно установленным ценам, как в меню: бампер у "Жигулей" – 20 долларов, капот у "Волги" – 40 долларов (он больше, на него требуется больший расход святой воды). "А у вас иномарка – с вас 1000 долларов". – "Почему так дорого?" – "Неправославная машина!"

    Да, я никогда не думал, что мы проживем две совершенно разные жизни. И тем более не думал, что я, как сатирик, особенно подсоблю этому скоропостижному скачку из периода застоя в период отёка. Поэтому, когда я боролся, как мне казалось, своей беспощадной сатирой за демократию, я, ей-богу, не думал, что демократия в России – это строй, при котором все зависит от одного, главного демократа. Я радовался, как и многие в августе 91-го, грядущим переменам, не предполагая, что у нас не надо говорить "гоп", пока не увидал, во что впрыгнул.

    Не думал, что воровство мы будем называть бизнесом, хамство – демократией, предательство – консенсусом, невыдачу денег – сиквестром, войну – зачисткой… А то, что не можем объяснить словами, – харизмой. Словом, которое очень напоминает харю после катаклизма.

    Не думал, что самым страшным проклятьем в России будет фраза: "Чтоб твои дети стали шахтерами!" Что дети станут оставлять родителям записки: "Не волнуйтесь, в школе подложили бомбу, ушел смотреть". Не думал, что в московском метро человек с кольцом в ухе может вызвать подозрение у пассажиров: не граната ли у него в организме? И они будут зорко следить, чтобы никто случайно не дернул его за ухо, пока они не выйдут.

    Не думал, что еще при нашей жизни молодое поколение, которое выберет пепси, "Макдоналдс" и заботу о тамагочи, будет путать Самсона с "Самсунгом", Рериха с Рюриком, Рембрандта с Риббентропом, а Сару Бернар с сенбернаром. Не думал, что на кассете с фильмом "Три поросенка" будет написано: "Детский боевик", а на ценнике романа "Анна Каренина" – "Эротический триллер". Не думал, что благодаря телепередачам некоторые слова в нашем языке настолько изменят свой первоначальный смысл, что сантехник будет стесняться, предлагая хозяйке поменять прокладки, ибо за такое предложение хозяин может устроить ему зачистку всей его харизмы.

    В детстве я вскакивал ночью с постели, потому что мне снились Вселенная, бесконечность, время и другие неконкретные философские сны. Я никогда не думал, что в пятьдесят лет буду вскрикивать по ночам оттого, что благодаря нашей рекламе мне будут сниться конкретно мои зубы, которые днем еще ничего, а вот к вечеру их начинает разъедать кариес, а в особо критические дни они покрываются перхотью от тети Аси.

    И, наконец, однажды я проснусь в холодном поту оттого, что мне приснится самая западающая в душу наша реклама: героиня моего сказочного детства Снегурочка, которая прыгает через костер, тает… и от нее остается одна прокладка "Allways", над которой горько плачут старик со старухой. Этот сон станет для меня особой страшилкой, потому что наше поколение напоминает мне что-то вроде прокладки между растаявшим прошлым и будущим из того же прошлогоднего снега.

    * * *

    КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК – КУЗНЕЧИК своего счастья!

    * * *

    Студент – человек, мечтающий изменить МИР.

    Молодой специалист – человек, которого МИР уже изменил.

    * * *

    Жизнь бизнесмена КРАСИВАЯ, но КОРОТКАЯ!

    * * *

    Если мужчина говорит, что он ничего не понимает в женщинах, значит, он в них уже РАЗОБРАЛСЯ!

    * * *

    Если чужая женщина нравится мужчине больше, чем своя, – значит, он в обеих чего-то недоглядел!

    Я должен был из Риги вечерним скорым поездом номер 15 выехать в Ленинград. Пришел на вокзал. У меня был билет во второй вагон. Подхожу к поезду – а первых трех вагонов в составе нет! Человек девяносто в растерянности ходят по перрону с чемоданами, сумками и билетами, выданными в первые три вагона. Многие уже по нескольку раз прошли вдоль всего состава, пересчитав его вагоны. Но тщетно! Первых трех вагонов нет ни в начале, ни в конце, ни в середине состава. Не могут найти и бригадира поезда. Никто из проводников не знает, где он.

    Как человек, имеющий отношение к клубу "12 стульев" "Литературной газеты", я пошел к начальнику вокзала и гневно спросил:

    – Где бригадир пятнадцатого поезда?

    Он мне ответил:

    – В первых трех вагонах.

    Тогда мне этот ответ даже не показался смешным. Начался нешуточный скандал. Часть пассажиров кое- как расселили по остальным вагонам, другой части поменяли билеты на следующий поезд. С грехом пополам все добрались до Ленинграда.

    Однако, когда я вернулся из Ленинграда в Москву, гнев мой не остыл, как часто бывает в таких случаях по прошествии времени, – и я написал фельетон в "Литературную газету". Через месяц из Риги поступил ответ с извинениями и перечнем фамилий людей, получивших выговоры за эту "накладку".

    Но самое интересное, что из Киева пришло письмо от одного возмущенного читателя: "Это все ерунда по сравнению с тем, что произошло со мной и моей женой на железной дороге. Прошу срочно выслать корреспондента. Не пожалеете!"

    Поскольку ничего конкретного он не написал, корреспондента высылать не стали. Подобных писем в редакцию ежедневно приходит множество. Но когда я по делам поехал в Киев, я все-таки захватил с собой это письмо и как-то вечером зашел к его автору. Чем, думаю, черт не шутит. Все-таки он написал: "Не пожалеете". И я не пожалел!

    Если в Риге не было трех вагонов, то к составу в Киеве присоединили два девятых вагона! Пассажиры, у которых были билеты в девятый вагон, естественно, сели в первый из них. Потому что все нормальные люди с детства знают: девятый вагон идет сразу после восьмого. И никому в голову не может прийти, что после девятого вагона окажется снова девятый. Одним словом, состав трогается, удивленная проводница второго девятого вагона идет к бригадиру поезда и говорит:

    – Мой вагон пустой!

    – Какой вагон? – спрашивает бригадир.

    – Девятый.

    – Странно. Наверное, опять что-то в кассах напутали! – удивляетя бригадир и дает на следующую станцию радиограмму: "Продать билеты в девятый вагон".

    На следующей станции поезд стоит три минуты. Пассажиры, которым продали билеты в девятый вагон, тоже оказались людьми нормальными и, как только объявили посадку, дружно ринулись в первый девятый (он ближе всего к вокзалу)… Проводница, у которой уже все пассажиры попили чаю и легли спать, в ужасе от такого количества двойников, никого не пускает и говорит:

    – Тут какая-то ошибка, товарищи! У меня только два свободных места. Остальные бегите к бригадиру поезда. Он в первом вагоне. Пускай он вас расселяет по другим вагонам. Причем бегите скорее, а то поезд сейчас тронется.

    С сумками и чемоданами, возмущенные пассажиры наперегонки бегут к первому вагону, в котором их встречает очень удивленный бригадир.

    – Вы откуда, товарищи, в таком количестве?

    – Из девятого вагона. Там все – двойники.

    Бригадир понимает, что он чего-то не понимает. Но не понимает, чего именно он не понимает. Впрочем, разбираться некогда. К тому же у людей законные билеты. Поэтому он быстренько расселяет всех в первые вагоны на свободные места, после чего облегченно вздыхает и дает разрешение поезду трогаться.

    В это время проводница второго девятого вагона, который по-прежнему пустой, идет к бригадиру и говорит:

    – Мой вагон пустой.

    – Как?! – спрашивает бригадир, думая, что он сходит с ума.

    Вместе с проводницей он идет вдоль состава и обнаруживает, что у него два девятых вагона! Тогда бригадир понимает, что произошло. Он опять с облегчением вздыхает, возвращается в свое купе и дает на следующую станцию радиограмму: "Отцепить девятый вагон".

    Дело было ночью. Те, кто отцеплял, тоже оказались людьми нормальными, умеющими считать до девяти. Поэтому, повозив состав по частям туда-сюда, они отцепили первый девятый вагон и отвезли его на запасной путь. О чем немедленно сообщили бригадиру. Бригадир в третий раз вздохнул с облегчением, дал команду отправлять поезд и стал готовиться ко сну.

    В это время проводница второго девятого вагона, который по-прежнему пустой, снова идет к бригадиру и говорит:

    – Мой вагон пустой!

    Я не знаю, попал в сумасшедший дом после этого рейса бригадир поезда или нет. Мне эту историю рассказывал пассажир, ехавший с женой в первом девятом вагоне.

    Поздно ночью он вышел в тамбур покурить. Покурил. И думает: "Что-то мы долго стоим?" Выглянул в окошко – а ни спереди, ни сзади вагонов нет. Не говоря уж об электровозе. Вокруг степь. Голая. И холодно освещает запасной путь полная луна.

    Пока он рассказывал мне эту историю – как он будил пассажиров, как все они повыскакивали в чем были, как вместе пытались сообразить, что случилось и где они сейчас, – я так неприлично хохотал, что рассказчик обиделся и сказал:

    – Я не вижу в этом ничего смешного. Мы все в этом вагоне ехали по туристической путевке в Болгарию!

    За два дня до моего отлета в Америку мне позвонил из Нью-Йорка друг юности. В отличие от многих наших эмигрантов за долгие годы эмиграции Юра заамериканился настолько, что даже опытные западные бизнесмены уже не угадывали в нем бывшего русского.

    Юра живет не просто западной – я бы сказал, утонченно-западной жизнью. Поэтому ему порой не хватает простейших земных удовольствий и чувств, которыми он был ранен в нашем общем детстве.

    – Привези пару веничков для бани, – попросил он.

    – Что-что?

    – Два-три веничка, свежих. Для русской бани.

    – Ты шутишь? Пойди и нарви березовых веток в Центральном парке рядом с твоим домом.

    – Нет. Хочется настоящих. С родины. К тому же здесь нарвешь – в тюрьму попадешь.

    Юра построил в загородном доме именно русскую баню. Потому что после финской бани, к коим привыкли все западники, лучше чувствовало себя тело, а после русской – душа. Как будто попарили и ее.

    Американцам-аборигенам очень понравилась Юрина баня. Несмотря на разный уровень получаемой в месяц прибыли, под веником они становились равными.

    Проблема же оставалась в вениках. Вообще патриоты американского образа жизни уверяют, что в Америке можно купить все. Неправда. Я спрашивал в супермаркетах граненый стакан. Не было. Даже не слышали.

    Я по-дружески проникся просьбой, положил в "дипломат" два веника, купленные у "Сандунов", и, не предполагая еще, что ждет меня впереди, поехал в Шереметьево.

    Таможенник не узнал меня. Такое, кстати, бывает довольно часто. Начал пытать заученными вопросами:

    – Наркотики есть? Драгоценности? Антиквариат? Что везете запрещенного?

    От последнего вопроса я даже улыбнулся. Я имел право себе это позволить, потому что, во-первых, не вез ничего запретного. Во-вторых, даже если бы я вез, неужели я бы добровольно ему в этом признался?

    – Скажите, а кто-нибудь вам отвечает, что он везет что-то запретное? – спросил я у таможенника не без лукавства.

    Такой вопрос показался ему большой дерзостью. Он внимательно посмотрел на меня глазами-рентгенами. Похоже, мое лицо показалось ему подозрительно знакомым. Прищурился.

    – Вы не шутите на границе, а лучше откройте "дипломат".

    Я открыл. Такого поворота событий он явно не ожидал. Правда, и я до этого момента не подумал о том, какой эффект могут произвести два веника в "дипломате". Судя по всему, таможенник много повидал на своей службе. Но чтобы человек летел в Америку с вениками для бани?!.

    Он долго смотрел на них, словно прокручивал в голове варианты: что бы это могло означать? Что кроется в самих вениках? Потом задал самый глупый вопрос, какой я слышал в своей жизни:

    – Что это такое?

    На что получил от меня не менее глупый ответ:

    – Это веники.

    Таможенник не поверил, позвал старшего офицера, чтобы тот ему посоветовал: отрывать листочки или нет? А вдруг в них наркотики? Офицер тут же признал меня, очень обрадовался. Сказал:

    – Я все понял. Это вы везете для юмора, да? Проходите, проходите. – И на прощание с нехорошей, как мне показалось, улыбкой добавил: – Желаю счастья на американской границе!

    Его насмешку я вспомнил, только прилетев в Америку. Это было как раз то время, когда любовь к русским за победу над коммунизмом и за разрешение снести Берлинскую стену сменилась в мире настороженностью. В каждом прилетевшем мужчине теперь виделся мафиози, а в женщине от 12 до 70 – проститутка, посягающая на хлеб местных профессионалок, защищенных государственным профсоюзом.

    Когда я увидел, как трясут всех русских, заставляют открывать портфели, чемоданы, я понял, что сейчас у меня возникнут серьезные проблемы. Тем более что на американской границе меня уж точно никто не узнает.

    Подходя к контролю, попытался придать своему лицу как можно более честное выражение. Но западные офицеры не реагируют ни на что, кроме спущенных по чиновничьей лестнице инструкций.

    – Это ваш "дипломат"?

    – Да.

    – А что в нем?

    – Ничего.

    – Как ничего?

    – Так, ерунда всякая.

    – Откройте.

    Я открыл. Он смотрел на мою "ерунду" еще дольше, чем наш таможенник. Мне даже стало его жалко, так он напрягся, глядя на мои веники.

    – Что это такое? – спросил он с паузой после каждого слова, как робот, пытающийся найти общий язык с пришельцем.