Рю Мураками-Танатос

    Женщина повторяла без конца: "Я прилетела на Кубу, чтобы разобраться в собственном безумии". Худа она была невероятно. Остановившийся, невидящий взгляд, что-то вроде улыбки, затаившейся в углу рта, - она мне сразу показалась сумасшедшей. Сюда, в Варадеро, она прилетела прямым рейсом из Барселоны. Ее документы и туристическая карта были в полном порядке, но миграционному отделу она показалась подозрительной. А поскольку от Варадеро, где я жил, рукой подать до аэропорта, то меня пригласили в качестве переводчика.

    Я живу на Кубе уже полтора года. Снимаю дом в Варадеро, это всего в двух часах езды от Гаваны. Местные жители кичатся тем, что их городок самый лучший курорт на всем острове Свободы. Здешний аэропорт даже принимает международные рейсы. По профессии я фотограф, но доходов от работы мне все равно не хватает, несмотря на всеобщую дешевизну. Поэтому я часто выступаю и в роли гида-переводчика для японских туристов.

    В Гаване проживает с десяток японцев, включая работников посольства, а здесь, в Варадеро, насколько мне известно, я вообще один. Есть еще японские иммигранты во втором или третьем поколении, предки которых прибыли сюда для строительства резиденции и парка, принадлежавших Дюпону де Немуру.

    Сам же я - странник, бродяга с "Никоном" и "Лейкой" на плече. В принципе я не такой уж милый и услужливый. Услужливому и милому человеку двадцати шести лет от роду на Кубе просто не выжить. Куба, во всех смыслах, страна "жесткой линии", и эдакий хлюпик там моментально свернет себе шею. Если бы эта приезжая, по словам служащих, явно "с приветом", была бы мужчиной, то черта с два погнал бы я свой старенький "мерседес" с трехсоттысячным пробегом в аэропорт. И если бы она показалась мне не очень похожей на актрису, которой она отрекомендовалась, то я бы без колебаний посоветовал работникам миграционной службы послать ее куда подальше, а потом преспокойно отправился бы домой.

    Но, хоть она и выглядела весьма странно, она была настоящей красавицей. Она была настолько тонка, что ее глаза казались огромными. Мало того, мне показалось, что от нее исходило какое-то напряжение, или то было чувство собственного достоинства, не знаю.

    - Кто вы? Вас учитель вызвал?

    - Нет, я просто живу здесь недалеко.

    Это были первые слова, которыми мы обменялись. Офис миграционной службы совершенно не проветривался, линолеум местами был разорван, и это напоминало больницу. Воняло потом, в воздухе висел дым и чувствовался крепкий запах местных сигарет, которые курили служащие бюро. Как только меня ввели, женщина попыталась что-то объяснить на французском языке, которого не знал никто из присутствующих. Впрочем, если бы кто-нибудь и владел французским, то все равно не понял бы ничего из того, что она говорила.

    - Соблаговолите сказать учителю, что я прилетела сюда одна, чтобы разобраться в собственном безумии. Я должна сделать это.

    Ее усадили на стул, сваренный из металлических трубок. Она не выказывала ни малейшего страха; ни дрожи, ни слез - ничего такого. Что удивительно, ни ее лицо, ни затылок, ни ее блузка с длинными рукавами совсем не намокли от пота.

    - Я не понимаю, о чем говорит эта женщина, - сказал мне один из офицеров. - Все, что мы хотим, это знать, сколько времени она пробудет на Кубе и когда улетает отсюда. Ну а так как ее виза в порядке и мы знаем название ее гостиницы… нам ничего не остается, как отпустить ее.

    На Кубе чиновники любого ведомства очень серьезны. Они в десять тысяч раз честнее своих мексиканских и в сто миллионов раз - своих колумбийских коллег. И они никогда не ждут и не требуют взяток.

    Я спросил у женщины:

    - Вы приехали сюда на отдых?

    - Кто вы? Вас вызвал учитель? Он сказал, что приедет за мной в Варадеро. Правда, может быть, он мне и не говорил этого, впрочем, это не важно, я далека от мысли причинять ему беспокойство, разумеется, я… я… а где мы, собственно, находимся? Здесь? Нет, вы не обязаны отвечать мне, я прошу вас, не отвечайте, плевать мне на учителя, я всегда веду себя как чокнутая.

    Мне следовало оставить в покое эту женщину и немедленно ехать домой. И мне ни за что не следовало впутываться в эту историю. Нужно было лишь сказать офицеру, что у нее помутился рассудок и что я ничего не могу поделать. А потом выйти вон из этой конторы, вернуться к себе по дороге, идущей вдоль берега моря, а дома перед сиестой выпить бутылочку "Атуэй-17", самого крепкого пива в мире, как говорят кубинцы, и забыть обо всем. Служба безопасности аэропорта должна была бы доставить женщину в посольство Японии, откуда ее бы доставили по адресу, указанному в ее паспорте, или по адресу ее проживания. В паспорте, который показал мне офицер миграционной службы, стояло ее имя - Рейко Сакураи. Сознаюсь: я подумывал так поступить. Я частенько заставляю молоденьких метисок позировать мне на пляже в Варадеро, на самом красивом пляже на планете, а все остальное время я провожу в гамаке с бутылочкой пивка. По правде говоря, женщины меня не интересуют. Но это не значит, что мне не выпадало случая потрахаться. Если местная женщина положила на вас глаз, она не будет это скрывать. Впрочем, я молод, я иностранец, у меня есть иностранная валюта и я говорю по-испански. Кроме того, на Кубе почти не существует проблемы СПИДа. Медицина здесь бесплатная, стремительно развивается сексуальный ликбез, а случаи заражений венерическими болезнями крайне редки по сравнению с остальными странами Латинской Америки и Карибского бассейна. Вирус иммунодефицита можно заработать лишь через воспаленные или изъязвленные детородные органы. Так что избегать женского общества не имеет смысла. Проблема заключается в том, что островитянки чрезвычайно темпераментны, они обладают поистине животной чувственностью. Вот уже почти три года, как я покинул Японию, я побывал в Мексике, в Панаме, Колумбии, в Доминиканской Республике и в Боливии и, наконец, оказался на Кубе. И в течение всего этого времени я ни разу даже не дотронулся до японки. А эта женщина была красива, несмотря на свои странности и на отчаянную худобу. Но в любом случае я остался не из-за всего этого, нет. С первого взгляда я был очарован той атмосферой, которую она распространяла вокруг себя. Это была какая-то особенная аура или манера поведения, под обаяние которой попадал всякий, кто только видел эту женщину. И я подумал, что поступил бы не лучшим образом, бросив здесь ее, не понимающую ни слова на языке страны, где все находится в руках у полиции.

    - Вы, случайно, не господин Ватанабэ, что живет неподалеку от меня? А не Курихара, который живет в Париже, сразу за церковью Сен-Жермен? А что вы здесь делаете? Я вам говорила, что сто раз уехала бы из Парижа, а вы все пытались отговорить меня, но я уже сказала, мое решение окончательно и именно поэтому я прилетела сюда, а вы никогда ничего не поймете, вы и не догоняете, как можно жить с такой страстью и пылом, а? сколько времени? Полтора? Два года? Два года у меня нет никакой работы, хотя это никак не повлияло на мое решение покинуть Европу. Я стала там совсем сумасшедшей, разум мой помутился. Вы лезете из кожи вон, рассуждая о культуре и истории в этом городе из камня, стали и сухих листьев, это не скука, это настоящее безумие, не такое, как у вас, это вам не просто жить в Париже и пить дешевое вино и "Перно" в кафе, предаваясь воспоминаниям или рассуждениям о том, куда катится мир, и так без конца. Вам этого будет достаточно, вы даже не попытаетесь понять, о каком безумии я говорю вам, да, знаете ли, мне больше не нужно рассказывать о своих воспоминаниях или судить о путях земных… впрочем, об этом мне говорил учитель: все, о чем люди говорят, - это о своих воспоминаниях и о том, куда катится мир… четыре года назад он оставил запись на моем автоответчике: "Рейко, позвони мне, даже если теперь все кончено между нами, нам не остается ничего, как только говорить о воспоминаниях и о том, куда катится мир"… это был его последний звонок, и я была точно такого же мнения, поэтому я и предпочла безумие, и приехала сюда, на Кубу, с которой у меня связано много воспоминаний… сильный ветер, овевающий ваше тело, этот ветер, ветер, и свет, сейчас солнце еще высоко и его пока не видно, но вот когда я была с учителем, я всегда любовалась розовым и фиолетовым цветом закатного неба… но я прилетела сюда не ради ветра или солнечных закатов, и даже не для копаний в своем прошлом, я не собираюсь заниматься самоистязанием… я вам только что говорила, что приехала сюда, чтобы разобраться со своим безумием.

    Она продолжала потом и по-японски, сидя на грубом сварном стуле, самом примитивном стуле в мире. В ритме ее речей было некое очарование, ее голос был так сладок, что даже шестеро сотрудников миграционной службы, ни слова не понимавшие из того, что она говорила, слушали ее, боясь пошевелиться. Это был настоящий спектакль, сценический монолог. И мужчины в форме цвета хаки, окутанные клубами сигаретного дыма, с ног до головы покрытые потом, слушали ее, как завороженные и забывшие обо всем на свете. Все это казалось странным, словно сцена в каком-то фильме или тяжелый сон. Может быть, эта женщина и была малость того, но не оставалось никакого сомнения в том, что перед нами была настоящая актриса.

    Я решил поручиться за нее, помочь с оформлением въездных и таможенных документов, а потом вывести ее из здания аэропорта, набитого испанскими, немецкими и венесуэльскими туристами, усадить в свой "мерседес" и доставить до гостиницы, что была указана в ее туристической карте. Мое поручительство предполагало, что если она будет заподозрена в шпионаже в пользу какого-нибудь могущественного врага, то я буду арестован или даже выслан властями за пределы страны. Но какая страна или организация могла бы склонить такую женщину к шпионажу?

    Полтора года назад кубинцам было разрешено иметь в обращении американские доллары, и в Варадеро мгновенно появилось множество новых гостиниц. Большая часть их была построена на деньги испанских бизнесменов, пожелавших вложить средства в туристический бизнес ввиду дешевой рабочей силы. Но насколько я убедился, как правительство, так и население проявило по этому поводу куда больше здравого смысла, чем в других латиноамериканских странах. В любой другой стране наличные доллары на руках у граждан сразу же провоцировали панику на финансовом рынке, и как следствие - рост проституции, конфликты с сопредельными государствами, увеличение преступности и обвал национальной валюты. Но здесь ничего подобного не произошло. Конечно, проституция никуда не исчезла, ни в Гаване, ни в провинции, но те, кто занимается этим делом, если можно так выразиться, проститутки по призванию. Я хочу сказать, что на панель идут девушки с низким уровнем интеллекта, без образования - такие сделались бы плюхами в какой угодно стране; а что касается безопасности, то, по сравнению с Колумбией, Перу, Бразилией или Мексикой, здесь просто настоящий рай. Разумеется, есть промышляющие воровством и карманными кражами, но на Кубе вы не найдете вооруженных банд, похищающих и убивающих детей ради продажи их органов на черном рынке. Кубинский песо в какой-то момент упал до отметки сто тридцать за один доллар. Но в Гаване и других городах начали работать рынки под открытым небом, где крестьяне могли покупать мясо и овощи на песо, и его курс выровнялся до двадцати за американский доллар. В регулировании финансового рынка главную роль сыграло, конечно, правительство, но, как мне кажется, именно население поняло, что снижение курса национальной валюты может привести к гибельным последствиям.

    В документах женщины я нашел название ее отеля - "Каса Крема". Он был построен испанцами и открыт совсем недавно. Когда мы подошли к машине, дама сама остановилась у задней дверцы. Иными словами, дверь для нее открыл я. Первый раз в жизни мне пришлось проделать такую штуку! Помогая ей сесть, я даже произнес: "Прошу вас". Декабрьское солнце что-то уж слишком жарило. Хотя я и привык к жаре, но, потолкавшись в толпе, валившей из здания аэропорта, на удивление плотной и недисциплинированной для такой развивающейся страны, и шагая к стоянке, взмок так, что пот стал заливать глаза. Что же до нее, то, несмотря на блузку с длинными рукавами, длинную юбку и черные чулки, на ней не выступило ни капли пота. Стоя рядом с машиной, она распространяла вокруг себя такую мощную ауру, что, я уверен, любой бы на моем месте тотчас же бросился открывать ей дверцу. Из багажа у нее была только сумка круглой формы и виниловая коробка. Уже в дороге я спросил ее, что там находится, и она ответила: "Шляпа". Это был первый наш связный диалог. И, к сожалению, единственный.

    - Шляпа? У вас больше ничего нет?

    - На Кубе уже есть скорпионы?

    - Скорпионы? Не знаю, наверное, в горах.

    - Скорпионы очень мелодично кричат, не правда ли?

    - В самом деле? Не знал.

    - Мы поедем через мост?

    - А? Через какой мост?

    - Очень-очень длинный мост. Когда мы путешествовали, мы всегда проезжали по очень-очень длинному, мы проезжали множество мостов: мост "Золотые Ворота", Голден-Гейт-бридж, а также мост "Золотые Ворота", Голден-Гейт-бридж, потом мост "Золотые Ворота", Голден-Гейт-бридж, разумеется, а еще мост "Золотые Ворота", Голден-Гейт-бридж, да их там столько, что все и не упомнить…

    Ну, мост "Золотые Ворота".

    И Голден-Гейт-бридж.

    И мост "Золотые Ворота".

    Голден-Гейт-бридж.

    И еще, э-э, мост "Золотые Ворота".

    И Голден-Гейт-бридж.

    И мост "Золотые Ворота" в Сан-Франциско. И, конечно же, Голден-Гейт-бридж.

    Меня охватила легкая паника. Как избавиться от этого наваждения? Меня прошиб холодный пот, тем более что кондиционер в машине накрылся лет сто назад. Потом мелькнула мысль, что впервые в жизни я нахожусь рядом с самой настоящей сумасшедшей. В зеркале заднего вида отражались ее влажные, мерцающие глаза. Они блестели не от слез, а от страха. Пока она повторяла: "Мост "Золотые Ворота", Голден-Гейт-бридж", мне стало казаться, что передо мной не побережье Варадеро, а какая-то другая местность, и я почувствовал что-то вроде головокружения. Она произносила название моста так долго, что я подумал, что тоже съехал с катушек. Конечно, я мог бы крикнуть, чтобы она заткнулась, но я не стал этого делать. Свои волшебные заклинания она произносила, выделяя каждое слово, каждый слог. Это напоминало старые японские фильмы таких режиссеров, как Мизогучи или Одзу, которые я смотрел в киноцентре Киобаси. Актеры, и особенно актрисы, игравшие в таких фильмах главные роли, всегда говорили тихим, но в то же время более четким и сильным голосом. Конечно, это было обусловлено низкой чувствительностью тогдашних микрофонов, но при всем при том придавало их словам какую-то особую значительность, своего рода благородство. Этого нельзя было забыть, выбросить из головы. И она говорила точно так же. Что-то было в манере ее речи, какое-то изящество, напряженность, убежденность, даже тогда, когда она несла совершеннейшую бессмыслицу. И даже когда она прекратила свою волынку на тему "Золотых Ворот", по моей коже еще долго пробегала дрожь.

    - Именно в Сан-Франциско учитель изволил проявить ко мне свою ласку и нежность. Дело не в том, что, как говорится, ласки нужны женщине только в постели и нигде больше, но в конечном счете именно в постели они выражаются лучше всего. Он стал гладить мои колени и сказал мне: "Рейко, почему ты всегда так скованна, ты постоянно напряжена, расслабься, отчего ты никогда не ласкова со мной?" "Тому была причина, и я не хочу никакой нежности от вас", - ответила я ему, немного повысив голос, ибо я твердо настроила себя не поддаваться его улещиваниям, тем более что я неоднократно видела, как он занимался любовью с другими женщинами прямо у меня на глазах, делал с ними ужасные вещи и удовлетворял их, так как же я могла принять его ухаживания? Каждый раз, когда мы лежали с ним вдвоем в постели, он называл имя Кейко. "Ты понимаешь, Кейко, я люблю ее, тебе ясно, я ее люблю", - говорил он; я думаю, что он и расслаблялся, выкрикивая ее имя, он кончал в меня, крича "Кейко", а теперь он хотел нежности? Ну что будешь делать с таким человеком? И в Сан-Франциско он кричал о Кейко… а нет, это было в Нью-Йорке, но до того, как разум мой помутился, я все это видела снова и снова, в мельчайших деталях, одно за другим, малейшее дрожание его голоса, каждый волосок на его чреслах, когда мы кувыркались в постели, и каждую девушку, которую он насиловал в задницу до крови, все помню, до последней капельки, до того, как я сошла с ума, я все помнила, все мелочи и детали этих мелочей, а учитель тогда мне сказал, что все правильно, чтобы быть настоящей актрисой, нужно быть способной пережевывать и перемалывать все подробности, а поскольку я была абсолютно согласна с ним, он сказал мне, что я была похожа на черную дыру, но, даже если я и ошибалась насчет того, что он хотел мне этим сказать, в Париже, под бездонным парижским небом во мне стала расти какая-то частица этой тени, день за днем, мало-помалу, но я не стала бы называть это черной дырой, я не хотела называть это как-нибудь по-иному, я никак это не назвала, и в конце концов это выросло и оформилось, приняло форму бюста музыканта, не помню, кого именно - Верди, Стравинского или Шопена, обычно он оставался неподвижным, он не смеялся и не впадал в гнев, просто он был во мне, но в тот день, когда я увидела учителя во всех его подробностях, когда все поднялось во мне, как пена, бюст музыканта вышел из мрака и принялся поглощать все это, одну подробность за другой. На вкус они были очень горькими, прямо как таблетки экстази, и каждый раз, как он проглатывал одну из них, он слегка расползался, таял, он таял, словно каучук на солнце, он разлагался и распространял запах тающего каучука - вот почему я называю эту темную пропасть во мне не черной дырой, а музыкантом. В Париже, под небом Парижа я хотела, чтобы все исчезло, это была самая заветная мечта, я хотела влюбиться в какого-нибудь молоденького француза или немца, юного, красивого, нежного, талантливого, но до недавнего времени я не остерегалась разложившегося музыканта, я не обращала на него никакого внимания…