Вспомнил информацию о разговоре Юли Хрущевой с друзьями: "Если бы Никита Сергеевич пожертвовал Серовым - в угоду тем, кто вроде бы болел о престиже лидера, о том, чтобы его не корили потворством сотруднику Лаврентия Павловича, - никогда бы Брежнев с Сусловым не захватили власть, Серов был предан семье до последней капли крови… " Ах, если бы и эту расшифрованную запись п о д с л у х а можно было доложить благодетелю! Но ведь теперь иные правила: "да" и "нет" не говорить, "черного" и "белого" не называть! Он вспомнил слова одного из своих знакомых писателей, цитировавшего Библию: "Во многия знания многие печали". … Он понял, что Андропов поставил его под н е о т м ы в а е м ы й удар, передав ему, Цвигуну, решение в е р х а лично задержать академика Сахарова и увезти его в ссылку. По роду своей службы он знал, о б я з а н был знать, что Брежнев вызвал к себе Щелокова и безулыбчиво заметил: - Ты кончай у себя посиделки с музыкантами устраивать! Очкарик твой, что на большой скрипке пилит, - Рамтрапович, что ль?! - в эмиграцию подает… И пусть себе! А за тобой из-за этого Андропов следит! И вообще будь разборчив с теми, кого приближаешь… Цвигун знал, что с тех пор благодетель не принимал Щелокова; при этом он отдавал себе отчет в том, что именно Щелоков истинный друг ему, как-никак вместе начинали в Молдавии. Такой работник, да тем более сидящий на ключевом охранительном посту, сладок, но разве может ему быть союзником тот, кто теперь еженедельно звонил Голикову, помощнику Вождя, и плачуще молил, чтоб тот устроил ему встречу с Леонидом Ильичом, а С т р а т е г был непреклонен. Он мучительно искал выхода, - об этом ни с кем делиться нельзя, - искал и не мог найти его, потому что надо было принимать самостоятельные решения, а годы, проведенные в аппарате, отучают человека от того, чтобы быть самим собою, и снова тяжкий сплин безнадежной депрессии давил на него гранитом жуткого надгробия, когда вроде бы дышишь, ходишь, смеешься, жмешь чьи-то руки, а на поверку - мертв, отпевают… Вызвал Суслов, обрушился грубо: - Вы взяли на себя заботу о семье Леонида Ильича, а к чему это привело?! Цвигун бросился звонить Брежневу, не соединили; с е м ь я тоже отказала в поддержке; впал в еще более тяжкую депрессию; а тут Андропов добавил, сказав на коллегии, публично: - Все сочиняешь, писатель? Может, профессию пора менять? Кто вместо тебя делами будет заниматься?! … Щелокова п а с л и, собирали компромат постоянно; как остановить это?! За дочерью Первого Лица тоже смотрели неотступно; доложили о ее новых контактах - якобы встретилась с актрисой Зоей Федоровой, которой вновь отказано в выездной визе в США; сидела за одним столом с двумя диссидентами; ходатайствовала перед отцом за каких-то цеховиков, запросившихся в Тель-Авив, требовала присуждения Борису Буряце государственной премии. Что делать? Как поступить ему? Андропов усмешливо молчит; Суслов срывается на фальцет, кричит, белеет лицом; Брежнев не выходит из кинопросмотрового зала на даче, словно бы исключив себя из жизни страны, - пусть все идет, как идет… Именно в тот день он ощутил - как и в пятидесятом - кожей, кончиками пальцев, что кто-то постоянно смотрит за ним, за всеми, кого он любит, что-то страшное готовят против него, и он сел к столу - писать письмо Леониду Ильичу о з а г о в о р е, который теперь постоянно виделся ему - явственно и ужасающе… Но письмо не давалось; он привык работать с секретарями, помощниками и консультантами, которые писали тексты выступлений и записок. Он научился легко забывать литераторов, сочинявших для него сюжеты романов и сценариев, считая, что пахнущая ледерином обложка с его именем на корешке создана им самим. Он поэтому растерялся, ощутив свое бессилие выразить то, что рвало сердце и мозг, и снова тяжкая, словно мокрое ватное одеяло, тоска навалилась на него, и он уехал за город, а потом попросился в Барвиху, на лечение, полагая, что там сможет закончить свое письмо-обвинение… Но его снова и снова вызывал Суслов, и безжалостно-требовательно глядели в его переносье голубые глаза Андропова, и ощущалась пустота окрест - с каждым днем все более зловещая. И он понял тогда, что только-только начавшаяся жизнь катится в тартарары. Чем чаще Семен Кузьмич просыпался среди ночи - снотворное не действовало уже, - тем явственнее он понимал, что работы по коррупции, против тех людей, имена которых то там то здесь проскакивали в соседстве с н е п р и к а с а е м ы м и, да и не только с ними, невозможна, ибо приведет к непредсказуемым последствиям, когда надо будет называть черное - черным и принимать решения, а разве это возможно?! Кому верить, в ужасе думал он; кому открыть сердце, у кого спросить совета?! Нет кругом людей, пустыня; затаенная, ледяная, окаянно-душная, с низкой черно-дымной хмарью, в которой роятся враги, давно уже алчущие броситься на спину, распластать на ледяной изморози и найти острыми резцами слабенькую синеву сонной артерии… Каждое утро он поднимался с бессонной барвихинской кровати разбитым, ожидая очередного звонка Суслова: "Что у вас нового по делу Федоровой? Что с Буряцей? Есть ли информация о том, где находится истинный штаб по фабрикации гнусных слухов о семье того, кто так дорог советскому народу? Ну что, что отвечать этому страшному человеку, что?! 6
Генерал-лейтенант в отставке, Герой Советского Союза Строилов, удостоенный этого звания в сорок третьем, после ранения, медленно поднялся с кушетки навстречу сыну и Костенко, тяжело оперся на массивную палку (как он ее только в руках держит, он же ее легче, пушинка, в чем только душа держится) и, сделав качающийся шаг к столу, кивнул на массивные стулья: - Прошу… Усаживался он осторожно, как бы по частям, - сначала завел одну ногу, потом, уцепившись длинными (точно как у сына) пальцами за краешек стола, медленно опустил торс, после этого подтащил рукою левую ногу, а уж затем откинулся на спинку, сделавшись величественным и отстраненно-недоступным. - Знакомься, папа, это… Генерал чуть досадливо перебил его: - Присаживайтесь, Владислав Романович… Имя мое вы знаете, отчество Иванович, рад, что откликнулись на просьбу заехать… Не взыщите, что не тяну вам длань, верен нашему революционному изначалию: "рукопожатие отменено"… - Почему, кстати? - поинтересовался Костенко, усаживаясь напротив генерала. - Думаю, профилактика тифа. Этическая подоплека - если она была - мне неизвестна. Я ж из своей деревни Мирославлево - прямиком в Смольный… Строилов-младший улыбнулся: - Отцу понравился анекдот про двух англичан: один спрашивает: "Джон, вот ты рафинированный, истинный интеллигент, скажи, как и мне стать таким же? " - "Надо закончить Оксфорд". - "Я закончил! " - "Не тебе - дедушке! " - Это не просто анекдот, - заметил генерал. - Это притча, а в любой притче сокрыто Библейское. Слава Богу, мой отец был справным мужиком, церковной книге был прилежен, чему и нас, детей, наставлял… Андрюша, не сочти за труд, сделай кофе… Вы голодны, Владислав Романович? - Нет, благодарю. - Глядите, - генерал усмехнулся. - Я, как ветеран, прикреплен к гастроному, в дни праздников отоваривают копченой колбасой, гречневой крупой и финскими плавлеными сырками… - Спасибо, - повторил Костенко, - я, честно говоря, сижу как на иголках, у нас ЧП, нашли преступника, надо начинать д е л о… - Понимаю… Постараюсь быть кратким… Я увидал у сына робот человека, которого вы ищете… Это мой следователь Сорокин. Он человек страшный, потому что в нем совмещены ум, садизм, сила и сентиментальность. - Но ведь он мертв… Так мне сказал Бакаренко, так считают в ЧК… - Это он, - повторил генерал. - В таком не ошибаются. Костенко сразу же полез за сигаретами, генерал покачал головой: - Единственная просьба: если можете не курить хоть полчаса - удержитесь, пожалуйста. Я вас более чем на тридцать минут не задержу… Некоторые психологические штрихи к портрету палача помогут вам нарисовать образ преступника… - Да, да, конечно, - сказал Костенко. - Если станет невмоготу, выйду на лестничную площадку, там покурю. - Вы очень любезны, благодарю вас. Итак, Сорокин… Знаете, с чего началось наше с ним собеседование? С побоев? Отнюдь. С пытки бессонницей? Это - потом. С лампы в глаза? Тоже - после… Он начал р а б о т а т ь со мной, зачитывая отрывки из книги "История царских тюрем" … Да, да, именно с этого… Я процитирую по памяти ряд пассажей, если угодно… Еще в конце восемнадцатого века, долбил мне Сорокин, была принята инструкция, по которой секретные арестанты доставлялись в острог глубокой ночью - он многозначительно посмотрел на меня тогда, - и тюремному офицеру нет дела ни до имени, ни до преступления секретного узника… Тогда же придумали заталкивать арестантов на ночь в долбленое бревно - чтоб сделать невозможным побег… Отмечалось, что на пойманного полицией человека, еще не судившегося, часто невиновного, в уезде - по приказанию не только исправника, но и дежурного писца суда - надевали рогатки на шею или приковывали цепью к стулу, чаще всего из дуба, так что арестант и шага сделать не мог… А еще Сорокин зачитал мне про то, как разгромили Запорожскую Сечь и последний кошевой Петр Кальнишевский был брошен в Соловецкий застенок, заточен в башню и умер там в возрасте ста двенадцати лет - без права свиданий или переписки, живой труп… Вот так… Посмеиваясь, пуская мне табачный дым в лицо, - генерал как-то странно усмехнулся, глянув на сигареты Костенко, лежавшие на столе, - только он папиросы курил, "Герцеговину Флор", Сорокин заключил чтение выдержек из труда Гернета выводом: "Мы ничего нового не изобрели, следуем тому, что было в державе искони… Мы не торопимся, время для нас не существует, мы его регулируем, оно не теснит нас своими рамками… Можем ждать сколько угодно, пока вы решитесь выскоблиться, облегчить себя чистосердечными показаниями, только это может сохранить вам жизнь". Это было, хочу напомнить, в сорок восьмом году, здесь, в этом городе, в трех километрах отсюда, на Лубянке… Я готов отвечать на ваши вопросы, Владислав Романович… Я -единственный, кто выжил и помнит его лицо - до самой крошечной морщинки, до шрамика на брови, до манеры разговаривать, думать, до выражения его глаз, когда он впервые ударил меня резиновой дубинкой - сверху вниз, с оттягом… ниже пояса… Вы не можете представить себе его глаза, когда он заглядывал мне в лицо, после того как я очнулся после болевого шока… В его глазах стояли слезы, на губах плясала истерическая улыбка, но временами лицо замирало, и он не мог сдержать оскала… Да, да, он как-то не по-людски скалился, мне даже показалось тогда, что у него растут резцы, словно у вампира, перед тем как наброситься на жертву… - У него действительно довольно заметны резцы, - сказал Костенко. - Сколько ему тогда было лет? - Запросите комитет, - посоветовал Строилов. - Я могу ответить довольно приблизительно… Лет двадцать семь, не больше… - Значит, сейчас ему под семьдесят? - Костенко удивился. - Он выглядит значительно моложе… В каком он тогда был звании? - Он допрашивал меня в штатском. Неудобно же бить, когда ты под погонами… - Когда кончилась война - если он начал работу с вами в возрасте двадцати семи, - ему было двадцать четыре? - Ну и что? Александр Исаевич Солженицын был капитаном, когда его схватили, и было ему тогда немногим больше двадцати… Строилов-младший пришел с подносом, на котором стояли три чашечки кофе: - Я уже запросил чекистов, - заметил он, - и мне объяснили, что после вывода из Политбюро Молотова и Кагановича с Маленковым было отдано устное распоряжение Никиты Сергеевича - "почистить архивы"… Иван Серов почистил довольно круто, особенно московские, львовские и киевские хранилища… - Я обязан дать показания, Владислав Романович, - продолжал Строилов-старший. - Я - единственный свидетель зверств Сорокина… Остальные - ушли… А мне - восемьдесят девять, с вашего позволения. - Надо позвонить в прокуратуру, - сказал Костенко. - Но прокурор спросит, кто ознакомил меня с вашим фотороботом? Это же пока что хранится в вашем деле, следовательно, секретно. Вот почему я хотел, чтобы мы обсудили ситуацию вместе… У меня уже было три инфаркта… Зафиксированных… - Если мы… Если вы, - Костенко обернулся к капитану, - обратитесь к начальству с просьбой опубликовать в газетах фоторобот? Пройдет? Строилов-младший отрицательно покачал головой: - Какие основания? Дело против Хрена еще не возбуждено… Улики косвенны… Прокуратура нас истопчет… - Меня несколько пугает, - вздохнул Владимир Иванович, - что вы норовите бороться с фашизмом методами крепкой парламентской демократии… А нашей демократии всего пару лет от роду, парламентской и года нет… Смотрите, не свернули б вам шею… Фашизм крепок единством, а вы друг с дружкой разобраться не можете… Кстати, это традиционно: правые у нас всегда были едины, кодла, а либеральные интеллектуалы рвали друг другу чубы, вот их по одному и щелкали… - Выход есть, - сказал Костенко. - Или Ваню Варравина я к вам подошлю, боевой репортер, славный парень, н а ш, либо писателя Дмитрия Степанова… Это будет документ… Это печатать надо в газете… Вы готовы рассказать подробно про систему пыток, которым вас подвергал Хрен… Сорокин? - Конечно, - ответил генерал. - Он и током меня пытал, почему-то пристрастие у него было к половым органам, ток через них пропускал… И бил дубинкой по шее - так, что глаза вываливались, язык становился огромным, как кусок вареного мяса… Никаких следов на теле, очень обдуманно работал… И самое главное - через день после того, как Андрей взял ваше дело, поздним вечером раздался звонок… И мне сказали следующее… Цитирую дословно: "Если пикнешь хоть слово, твой сын никогда не станет майором… Похороны за твой счет"… Могу свидетельствовать под присягой: звонил Сорокин. - Именно поэтому, - добавил капитан, - я выступил против того, чтобы вы, Владислав Романович, были включены в группу… Я хочу, чтобы вы были свободны в выборе форм и методов того поиска, который вы вели до меня… Генерал, начав поднимать себя со стула - так же по ч а с т я м, как и садился, - заключил: - И чтобы вы оба точнее поняли Сорокина: он был невероятно изобретателен в психологическом давлении: раз вызвал меня, положил на стол его фотографию, - Строилов кивнул на сына, - крохотуля еще, серенький, будто старичок, и говорит: "От тебя зависит, лишим мы выродка фамилии и ты потеряешь дитя, если не шлепнут в одночасье, или оставим его Строиловым, решай". В блокаду я потерял семью… Всю… Без исключения… На Смоленщине деревню сожгли немцы, Строиловых постреляли каратели… Один как перст… А любого человека сопрягают с миром - то есть с памятью поколений - кровные связи, от этого не уйти… И снова вспоминаю глаза его… Я порою относился к нему, как ботаник к мурашу, я его анализировал… Согласитесь, явление: палач под советскими погонами и с той же партийной книжкой, что у меня… Хотя в камере мне рассказывали, как следователи-комсомольцы били первого главкома революции Николая Крыленко… Галошами по лбу, а ему было за пятьдесят… Если фальшивый суд над Промпартией был политической постановкой, направленной против академиков, против тех, кто группировался вокруг Бухарина, то пытки тридцатых годов отмечены печатью зверства нового Хама против апостолов революции, эра всепозволенности… Неужели самое важное - назвать врага? Неужели мы с готовностью поверим в то, что вчерашний друг - это враг, лишь бы только обвинили с амвона? Неужели в нас сокрыто нечто непознанное и страшное, неистребимо и угрожающе таящееся в каждом, готовое выплеснуть ужасом в любой миг, лишь бы снова пророкотали сверху - "ату"?! - Вы на Сорокина установку запрашивали? - спросил Костенко капитана. - Интересующий нас Сорокин действительно числится умершим, - ответил Строилов-младший и набрал номер районного управления; ответили, что Варенова дома нет, ждут; бригада н а и з г о т о в к е. … Выехав из двора на Бородинский вал, Строилов спросил: - В отделение поедем? Или у вас другие планы? - Другие… - Будем брать Варенова? - Рискованно. - Точнее - бесполезно. - Польза-то будет, хоть придется отпустить через семьдесят два часа: наверняка у него алиби… - А палец? Костенко поморщился: - "Я с ней танцевал. За поясок ее держал… " Если за ним стоит Сорокин, - от всего откажется, роль вызубрена… Но польза будет, банда станет его мотать, отчего выпустили, о чем допрашивали, кто… Но кто же мог стукнуть Хр… Черт его раздери! - Костенко рассердился. - Кто мог настучать Сорокину про вашего отца? Про то, что именно вы ведете дело Ястреба и Людки?! Почему вообще он подошел ко мне на улице? Почему он держал в машине американца, которого я допрашивал по делу Федоровой и который свалил через месяц после того, как мы вышли на связи Галины Леонидовны? Чего он добивался? Зачем я ему? Или он переоценил информацию, собранную обо мне: "критикует, недоволен медленностью реформы, считает, что растет организованный саботаж правых сил, очевидны попытки скомпрометировать Горбачева, заметна консолидация бюрократической системы, идет наработка подпольных связей в борьбе против демократии и гласности"?! Говорил я так? Да. И продолжаю говорить… Но ведь я по пальцам могу перечесть тех, с кем общаюсь… Щупальца? Спрут? Костенко полез за сигаретами, глянул в зеркальце, закурил, усмехнулся: - Заметили номер машины, которая нас пасет? - Конечно. - У вас хорошая выдержка. - Иначе б не выжил. - Не думаете пропустить тот "москвичонок" вперед и стукнуть его? - Думаете, у него чужой номерной знак? - По аналогии с "Волгой" Сорокина - да. - Остановить возле автомата? - Нет. - Почему? |
