Семенов Юлиан - Исход.

    ПОГРАНИЧНАЯ СТАНЦИЯ. В купе, где сидит один человек, входят двое пограничников.

    Они проверяют паспорта пассажиров.

    - Господин Лорс?

    - Да.

    - Подданный Франции?

    - Да.

    - Следуете в Харбин?

    - Да.

    - Пожалуйста. Счастливого пути.

    Пограничники уходят. Поезд медленно трогается. В купе входят три пассажира. Один из них забрасывает на сетку баул, второй садится возле Лорса, третий прилипает к окну.

    Лорс поднимается со своего места, хочет выйти из купе. Тот человек, который забрасывал баул в сетку, каким-то очень незаметным, но точным движением подставляет Лорсу ножку. Лорс падает, поворачивается на спину, выхватывает из бокового кармана пистолет. На него бросается один из трех. Быстрая борьба, сопение, ругательства. Поезд, дрогнув, останавливается. Тот, что боролся с Лорсом, спрятал его пистолет в карман, поднялся и сказал:

    - Только давайте без цирка, Сомов. Пошли…

    КАБИНЕТ НА ЛУБЯНКЕ, В МОСКВЕ. Сомов-Лорс кончает писать свои показания, передает их Прохорову - ведущему работнику Восточного отдела ЧК. Тот просматривает написанное и говорит:

    - Вы так много пишете, что мне трудно выявить для себя главное.

    - Побежденные всегда пишут много. Особенно любят мемуары сочинять в камере, - усмехается Сомов.

    Прохоров внимательно смотрит на Сомова и переспрашивает:

    - Страшно?

    - Да.

    - Что ж, страх в данном случае неплохой базис для сотрудничества…

    - Вы предлагаете мне…

    - Я вам пока ничего не предлагаю. Я констатирую явление.

    - Я готов сотрудничать с вами…

    - Да?

    - Да.

    Прохоров чуть улыбается, снова листает материалы и спрашивает:

    - Значит, как я могу понять из ваших показаний, в парижском эмигрантском центре барона Унгерна считают наиболее перспективной фигурой?

    - Да.

    - План его выступления распадается на две фазы: первая - поднять монголов против хунхузов, прогнать их, а после - рывок на Москву? Не так ли?

    - Вы правильно меня поняли.

    - Вы посланы координационным парижским центром для того, чтобы на месте, в Монголии, скорректировать планы совместных выступлений всех белых сил против нас - на Востоке и на Западе?

    - Да.

    - Хорошо… Можете идти…

    Сомов медленно поднимается с табурета, стоящего посредине комнаты.

    - Одну минуту, - останавливает его Прохоров. - Опишите мне, пожалуйста, вашего парижского шефа, генерала Балакирева.

    - Старик. Брит наголо, с большой седой бородой. Очень высок… очень худ…

    - Когда он должен выехать к Унгерну?

    - Через две недели.

    - За две недели вы надеялись ознакомиться со всеми планами Унгерна?

    - Да. Дней за десять.

    - Так же, как вы, - через нас?

    - Нет. Через Японию…

    - Ясно… Пожалуйста, распишитесь на этом листке.

    - Нужен мой почерк? - спрашивает Сомов, медленно отходя к двери. Прохоров кивает головой.

    - И последнее - назовите мне пароли и явки в Харбине. Кто вас должен переправить оттуда к Унгерну.

    Сомов оборачивается и напряженно, сосредоточенно всматривается в лицо Прохорова:

    - Вы погибнете там. Я не пылинка, меня знают многие…

    - Ваши знакомые - тема особого разговора. Итак, пароль.

    - В русское консульство я должен явиться к генералу Бакичу…

    МОНГОЛЬСКАЯ ЮРТА. Два хунхуза гонялись за девушкой. Молоденький высокий офицер стоял возле порога, придерживая старуху, которая плакала, рвалась и кричала:

    - Иртынцыцык! Иртынцыцык!

    Яростно отбивалась Иртынцыцык от хунхузов, но они повалили ее, связали руки веревкой и вывели из юрты.

    Когда они проводили ее мимо офицера, тот погладил ее по щеке и сказал:

    - Девочка, ты так прелестна. Зачем кричишь ты? Тебя ждет счастье подле меня, а не горе.

    Офицер вышел вслед за девушкой из юрты, а старуха ползала за ним на коленях, хватала его за сапоги и причитала:

    - Отпустите Иртынцыцык, отпустите Иртынцыцык!

    Офицер шел мимо десятков монголов, которые стояли на коленях на поляне, а хунхузы выгоняли скот - баранов, коней, коров. Два солдата затолкали Иртынцыцык в машину - старенький, открытый "линкольн", - она крикнула людям, стоящим на коленях:

    - Скажите Мунго, скорее скажите Мунго!

    Офицер сел подле девушки, хунхузы - один за руль, другой на первое сиденье, и машина умчалась. А люди продолжали стоять на коленях, потому что пять кавалеристов пересчитывали скот, который потом они погнали следом за автомобилем.

    ЖЕЛТАЯ, СОЛНЕЧНАЯ МОНГОЛЬСКАЯ СТЕПЬ. На многие километры растянулась армия Унгерна: пешие, конница, автомобили, артиллерия, обозы. Головной отряд состоял из шести всадников. Это барон Унгерн, его заместитель - бурят Ванданов и личная охрана.

    - Где монастырь? - спросил барон одного из охранников.

    Охранник оглядел небо и, прищурившись, кивнул головой на восток:

    - Там.

    Унгерн пустил коня. Свита следом.

    Монастырь старика настоятеля Дамба Доржи - маленький: всего двенадцать юрт.

    В самой большой юрте старик молился. Он строго смотрел на изображение.

    В юрту, осторожно ступая, зашли Унгерн и Ванданов. Охранники стали у входа, а старик продолжал молитву:

    - Бог, помоги, спаси из тюрьмы твоего сына, императора нашего Богдо Гэгэна.

    Загремела снова музыка, заухали барабаны, простонали флейты.

    - Бог, вырви из темницы Хатан Батора Максаржава.

    Снова загремела музыка и снова заухали барабаны. Унгерн обернулся к Ванданову и тихо спросил:

    - Кто такой Хатан Батор?

    - Это военный министр монголов. Старик-настоятель услыхал шепот у себя за спиной, обернулся и увидел высокого, молодого еще, рыжего, вислоусого, поджарого человека в монгольском халате, подпоясанного красным кушаком, с генеральскими русскими погонами и с крестом Владимира на остром кадыке.

    - Что тебе? - спросил старик.

    - Отец, я хочу принять твою веру, - сказал Унгерн, - я хочу принять желтую веру Будды.

    - Приняв новую веру, ты предаешь старую.

    - Старой больше нет. Ее продали большевикам евреи и банкиры.

    - Ты говоришь слова, непонятные мне. Кто ты?

    - Я Унгерн.

    - Тот Унгерн, который хочет освободить нас от хунхузов?

    - Да, отец. Я ничего не хочу, кроме одного: прогнать хунхузов, спасти императора, поставить границу на юге и севере…

    - Какой ты примешь обет? Первый обет для начинающих ламгынин. Ты должен не красть, не пить, не лгать, любить старцев, не убивать.

    - Я должен убить и старца, если он враг мне. Мне и монголам.

    - Приняв обет, ты волен его нарушить, а после обратить молитвы к Будде, и он простит тебя, если ты был прав в своем гневе.

    - Тогда я приму самый трудный обет.

    - Ты примешь обет "второго гициля": не иметь женщину, всем говорить правду, воздерживаться от роскоши, спать три часа и есть один раз в день. Готов ли ты к этому?

    - Готов.

    - За что ты любишь нас, Унгерн?

    - За то, что вы чтите бога и скорбите о вожде, который попран.

    Настоятель подошел к Унгерну, положил ему руку на плечо. Барон опустился на колени.

    - Говори вместе со мной святые слова пятизвучия жизни: ом, мани, пад, ми, хом.

    - Ом, мани, пад, ми, хом, - певуче повторил Унгерн.

    - Держи руки у лба щепотью покорности Будде, - шептал настоятель.

    Ламы заревели молитву, запел Унгерн. Тишина. Грохот оркестра. Тишина.

    - Теперь ты сын Будды, - сказал настоятель, - брат монголов.

    Слезы полились по щекам Унгерна, морщины разгладились, лицо просветлело - тихое, только глаза сияют стальным, несколько истерическим высветом.

    Ванданов, чуть улыбнувшись, сказал Унгерну:

    - А вы боялись чего-то, барон…

    Унгерн, продолжая улыбаться, покачал головой.

    - Позови Оэна, - попросил настоятель служку. Снова запели монахи, и в юрту вошел прокаженный - рот в язвах, глаза слезятся, руки покрыты коричневой бугорчатой коростой.

    - Он заболел проказой, когда его угнали к себе хунхузы, - сказал настоятель. - Он брат твой перед богом. Побратайся с ним, как сын Будды с сыном Будды.

    Старик достал из-за пазухи тряпицу, развернул ее и протянул Унгерну серебряную пиалу. Мальчик-служка налил в пиалу чай. Старик Дамба Доржи, не отводя глаз от побелевшего лица Унгерна, отхлебнул глоток, передал пиалу прокаженному; отпил и тот, протянул пиалу барону. Тихо, тихо запели ламы, не спуская глаз с лица Унгерна. Барон прищурился - губы сжаты, уголки книзу, желваки вспухли, - взял пиалу, медленно поднес ее ко рту, резанул старика острым взглядом, сделал быстрый глоток и вернул пиалу Дамба Доржи. Тот тоже сделал глоток, только медленный. Поставил пиалу на пол и сказал:

    - Он, - кивнул на прокаженного, - брат моего брата. А его брат - Хатан Батор Максаржав. Он сейчас в тюрьме. Освободи его, освободи императора - и твое имя станут повторять в молитвах.

    ТЕМНЕЛО. Унгерн со свитой несся бешеным аллюром по степи. Вдруг он остановился.

    - Водка есть?

    Ванданов протянул штоф. Унгерн ополоснул горлышко, приник, пил жадно, полоскал рот, мыл водкой губы.

    Лицо его морщилось гримасой брезгливости и ужаса, всего его трясло, и он беззвучно шептал:

    - Ох, братья, ну, ждите, братья, желтые братья!

    Потом он ударил себя кулаками по рту - в кровь. Сплюнул кровь, размазал ее по лицу, промыл раны водкой, хрипя что-то жуткое и бессловесное, а потом отшвырнул штоф и, обмякнув в седле, тронул коня иноходью.

    На празднике Мунго и его другу - старому борцу Вангану сообщают о том, что хунхузы похитили его возлюбленную. Человек, назвавший себя Сухэ Батором, отдает Мунго коня. Мунго пускается в погоню за Иртынцыцык.

    СТЕПЬ РАЗРЕЗАНА ПОПОЛАМ МЕДЛЕННОЙ СИНЕЙ РЕКОЙ. Пять хунхузов-кавалеристов гнали стадо баранов и кобылиц. Наперерез им с горы несся Мунго - голова на гриве, ноги впились в бока коня. Он приблизился к хунхузам и крикнул:

    - Где девушка?

    Хунхузы засмеялись, о чем-то поговорили между собой, снова посмеялись.

    - Где Иртынцыцык? - спросил Мунго.

    Хунхузы продолжали смеяться, что-то быстро говорили по-своему.

    - Верните людям их скот, - тише, сдержаннее сказал Мунго.

    Тогда один из хунхузов приблизился к Мунго и хлестнул его поперек лица тонкой витой нагайкой. Взбухла синяя полоса от лба к подбородку.

    После длинной паузы в одно мгновение прозвучали пять выстрелов - в обеих руках Мунго по маузеру, стволы дымятся. Тихо. Только четверо хунхузов медленно сползали с седел, а пятый, видимо раненый, крича что-то длинное, заячье, уносился прочь. Мунго пустился вслед за ним. Он гнал его по степи словно волка, а потом, выбрав какое-то, инстинктом учуянное мгновение, остановил коня, вскинул руку, выстрелил - и пятый повалился с седла.

    Мунго объехал отару баранов, крикнул что-то гортанное коням и погнал их в обратную сторону.

    Поздний вечер. Мунго подогнал отару и табун кобылиц к поляне, на которой так и стояли старики, женщины, мужчины и дети - на коленях, со связанными за спиной руками. Мунго медленно ездил на своем скакуне между связанными людьми и кричал:

    - Жалкие трусы! Сами не могли за себя заступиться?! Тех было пятеро, а вас сколько?! Отдали Иртынцыцык?! Ну?! Мужчины! Вы рождены в юртах, умереть должны в поле. Что молчите?! Ах?! Мунго вас освободит, да?! Кто пойдет сейчас со мной за Иртынцыцык?!

    Молчат люди. Белый от гнева Мунго еле сдерживает коня.

    - Ну?

    - У тебя нет детей, Мунго, - говорит один из мужчин.

    - Ваши дети будут такими же рабами, как и вы! Освобождайте сами себя!

    И повернув коня, Мунго понесся в горы, к юрте, где жила Иртынцыцык с матерью.

    Возле юрты он спешился, отбросил полог. Увидел у себя под ногами маленькую сережку, гранатовую, - словно капелька крови. Оглядел сережку, почистил ее от пыли, продел в мочку левого уха, шагнул в юрту, позвал тихо:

    - Мама.

    Никто не ответил ему.

    - Не отчаивайтесь, мама, я найду нашу Иртынцыцык.

    Никто не ответил ему. Мунго запалил фитиль, осветил юрту и попятился: возле очага лежала убитая старуха и, оскалившись, глядела широко открытыми глазами на иконописного Будду.

    Мунго вышел из юрты, долго стоял возле коня и незряче смотрел вниз, на поляну, где стояли люди на коленях со связанными руками, потом он вспрыгнул в седло, на всем скаку спустился вниз, не слезая с коня, острыми и точными ударами сабли перерезал веревки мужчинам и умчался в горы, в тугую багрово-синюю сумеречную темноту.

    ПОЕЗД ОСТАНОВИЛСЯ НА ХАРБИНСКОМ ВОКЗАЛЕ. Из вагона вышел Прохоров - чекист, знакомый нам по первому эпизоду, сел в коляску рикши и сказал:

    - В русское консульство.

    Рикша провез Прохорова по вечерней, плохо освещенной белоэмигрантской столице к зданию под андреевским стягом, с двуглавым орлом над входом.

    Прохоров расплатился с рикшей, вошел в здание консульства. Казак, сидевший у входа, спросил:

    - Вам кого?

    - Генерала Бакича.

    - Как доложить?

    - Доложите: из Парижа Сомов.

    Казак ушел. Прохоров сел на диван, подвинул к себе пепельницу, закурил, огляделся. Он услышал где-то в пустом здании консульства гулкие шаги. Казак подбежал к нему и сказал:

    - Генерал Бакич вас ждут.

    Прохоров пошел вслед за казаком. Они миновали несколько пустых темных комнат, остановились возле оцинкованной двери. Казак нажал кнопку. За дверью громко и нудно прогудел звонок, оцинкованная дверь медленно отворилась, Прохоров вошел в комнату шифровальщиков. Навстречу ему поднялся генерал, протянул руку и сказал:

    - Бакич.

    Прохоров пожал протянутую руку и ответил:

    - Сомов.

    - Весьма рад, - сказал Бакич.

    Они пошли во вторую комнату, устроились в креслах друг против друга. Бакич протянул Сомову руку ладонью вверх. Сомов достал из кармана портмоне, вытащил оттуда половинку фотографии, положил ее на ладонь Бакича. Бакич отпер сейф, достал оттуда вторую половинку фотографии, сложил их, поднялся и трижды - по-братски - поцеловался с Сомовым.

    - Наконец-то, - сказал он, - теперь, когда Париж включился в борьбу, мы прижмем красных и с Востока, и с Запада! Вы с Унгерном знакомы?

    - Нет.

    - Эрудит, востоковед, умница! С ним мы поднимем национализм Востока под лозунгами ненависти к людям иного цвета кожи, иного мыслия. Если Монголия станет нашим антибольшевистским плацдармом, полковник, через год в Кремле молебны служить станем. Кстати, как печень у графа?

    - Вы имеете в виду…

    - Графа Григория.

    - Вы перепутали, генерал, вы все перепутали. Он страдал камнями в почках.

    Бакич стал серьезным, посуровел:

    - Простите, Сомов, не гневайтесь на двойной пароль. Уезжать вам к Унгерну надо сегодня. На днях он штурмом пойдет на Уруг. Это зависит от того, удастся ли ему на этих днях освободить императора из китайской тюрьмы.

    - Я вижу, барон не только отменный востоковед, но и человек с младенческой душой: он любит обставлять войну подпорками рыцарских времен: Дюма, мушкетеры, император…

    - В Азии это нельзя считать рыцарской подпоркой, полковник. Азия не может жить без императора. Поклоняться надо кому-то, обязательно надо азиату поклоняться…

    Бакич хлопнул в ладоши, пришел казак, вытянулся в дверях.

    - Чайку бы, Романыч, - попросил Бакич, - только не зеленого, надоел спасу нет…

    - Слушаюсь, ваше превосходительство, - ответил Романыч и вышел.

    - Да, совсем запамятовал, - сказал Бакич, подвигая Сомову пачку американских сигарет "Лаки страйк" в бело-красной металлической коробочке, - вам здесь письмо от вашего приятеля. Он просил вас немедленно связаться с ним, как только приедете.

    - Это кто ж? - радостно удивился Сомов.

    - А вот угадайте.

    - Трудно.

    - Кто из ваших давних приятелей сейчас на Востоке?

    - Далькенброк из восемнадцатого уланского, брат Пысина, Валерьян Викторович в Мукдене… Погодите, погодите… Видимо, штабс-капитан Аросев?

    Бакич, напряженно всматривавшийся в спокойное лицо Сомова, откинулся на спинку кресла и покачал головой. Улыбнулся:

    - Профессор Юрасов здесь.

    - Да? Где он?

    - На море, верст десять отсюда. Едем?