Мы шли быстрым шагом в кромешной мгле по направлению к белому дереву. Но сколько я ни приглядывался, никак не мог определить в темноте это белое деревцо. Вдруг впереди вспыхнул острый луч света. Мы сначала даже не поняли, что это не просто свет, а свет, сопровождавшийся треском. Мы были вооружены. Удон и солдаты охраны имели автоматы. Решили отстреливаться. Я сошел с дороги, а Удон, поняв, что навстречу нам несется мотоцикл, кинулся к нему наперерез. Мотоциклист мог свернуть к тюрьме, и тогда бы он разбудил тех, кто находился в бронетранспортере, а они наверняка решили бы зайти в тюрьму, посмотреть, как там дела. А тюрьма была пустая, Там не осталось ни одного человека, ни единой живой души, мы и охрана - все убежали. Удон бросился наперерез к мотоциклисту, замахал руками, направил автомат и закричал: "По третьей дороге нельзя, поезжай направо!" Третья дорога вела к тюрьме. Мотоциклист послушно откозырял и поехал направо. Пошли дальше. А в это время навстречу нам, печатая шаг, шли два человека. "Кто идет?" - спросил Удон. "Я", - ответили из темноты. "Кто - я?" рассвирепел Удон, подымая автомат. "Да я, я". Это был принц. Он шел с солдатом. Они сбились с дороги. Мы объединились все вместе и стали пробираться к белому дереву. Мне повезло, я сумел сориентироваться и вывел товарищей к условленному месту. Где-то рядом бормотал ручей. Это был первый звук свободы, который мы явственно услыхали. Ветер шелестел в листве пальм, и это был второй звук свободы, который пришел к нам. Но уходить в джунгли было нельзя, потому что те два связных, что пришли из центра, и охранник пошли искать нас и принца. А когда они вернулись, оказалось, что нет еще молодых бонз, братьев нашей стражи. В час ночи наконец все собрались. Должен вам сказать, - смеется Сисан Сисана, - что только в кинофильмах побеги проходят организованно и слаженно. В жизни всегда бывает масса какой-то суетливой недодуманности. Да это и понятно: человек, который выходит из темницы на свободу, суетлив в движениях, в своих помыслах, и его психика (это смогут обосновать научно врачи-экспериментаторы) резко отличается от той, когда он пребывал в тюрьме. В час ночи, слава Будде, мы тронулись. Мы шли до четырех часов утра. Это произошло в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое мая. Вокруг нас была изумительная красота. Кричали птицы, пробуждались джунгли. Мы шли, подавленные этим пышным музыкальным сопровождением свободы. Во всем вокруг слышалась музыка. Она была вокруг нас и в каждом из нас. В условленном месте из-за пальмы кто-то крикнул: "Нэн", что значит "один". Я ответил словами отзыва. Навстречу вышли люди из второго батальона, батальона Патет Лао, которые отвечали за нашу безопасность. Светало. Мы забрались в самую чащу джунглей и там просидели весь день, заняв на всякий случай круговую оборону. То, что мы заняли круговую оборону, как выяснилось, было правильным. Утром, в семь часов, в тюрьму привезли завтрак. Стали барабанить в ворота, но никто не открывал. Начался переполох. Наконец открыли ворота, а в камерах было пусто. Вдогонку бросили войска. Не полицию, а регулярные воинские части. Несколько поисковых групп шли по нашему следу. Шли по той же дороге, которой пробирались и мы. Они остановились перекусить примерно в двух километрах от того места, где мы притаились в джунглях. Но логика подсказала солдатам: бежали важные люди, бежал весь Центральный Комитет Нео Лао Хак Сат. Значит, их встречал батальон, никак не меньше. "Нас пятьдесят человек, - думали они. - Если вступим в стычку, преследуя беглецов, все погибнем. Так пусть живут те, и мы тоже останемся живы". В деревне солдаты погони попросили себе водки. Наши люди приготовили им вкусный обед, упоили их как следует. Поисковая группа вернулась обратно, доложив, что следов беглецов обнаружить не удалось. Правда, мы придумали хитрость, В направлении, прямо противоположном тому, по которому мы убегали, в одной деревне к уездному начальнику пришли "крестьяне" и сказали, что они видели в ста метрах от селения двадцать человек, которые перебегали из одного леска в другой. Туда были брошены все преследовавшие нас войска. Эта дезинформация, я считаю, спасла нам жизнь. ...Мы двинулись дальше. И вот тогда чуть не случилось несчастье. Кто-то донес уездному начальству о том, что прошли люди, которых ищут. Но донесли об этом уездному начальнику, который являлся нашим агентом. Он поблагодарил доносчика, уплатил ему вознаграждение, а сам несколько раз пропустил телегу по тому месту, где мы прошли. Следы исчезли. Таким образом, мы получили еще резерв безопасного времени и на следующий день были у своих. Мы пробирались, словно Тарзаны, и ту тропу, по которой шли, окрестили "обезьяньей тропой". Потом наша группа разделилась. Часть членов ЦК во главе с принцем продолжала путь в Самнёа. Вместе с остальными я вернулся во Вьентьян..." Пришел в пещеру и написал для "Правды" корреспонденцию о встрече с принцем Суфанувонгом. ...Поэт Сисан Сисана договорился с председателем ЦК Нео Лао Хак Сат принцем Суфанувонгом о встрече. На машине подъехать к тому месту, где сейчас в пещерах живет принц, невозможно, - по данным товарищей из Информационного агентства, американские самолеты делают до четырехсот самолето-вылетов на освобожденные районы Лаоса ежедневно, и лощина, что ведет сквозь джунгли к пещере Суфанувонга, вся перепахана бомбами. Добрались за два часа пешком в полной темноте. Маленькая площадка перед отвесной скалой, куда ведет узкая бамбуковая лесенка, чернеет свежими воронками: здесь живет принц. Это человек поразительной судьбы. Воспитанный в королевском дворце, он после побега из тюрьмы, куда был брошен правой группировкой, вот уже одиннадцать лет живет в пещерах, делит вместе со всеми тяготы войны, развязанной агрессорами США. Суфанувонг - видный лаосский инженер. Его мосты знают во всей Юго-Восточной Азии. В странах Индокитайского полуострова принца по праву считают самым выдающимся интеллигентом-просветителем. Он, получивший блистательное образование в Париже, говорит на тринадцати языках, в том числе на старофранцузском, английском, русском, японском. Этот человек стал первым министром обороны в первом правительстве независимого Лаоса в 1945 году. Профессию инженера он сменил тогда на мундир солдата, для того чтобы скорее пришел мир, который ассоциируется с дорогим для каждого строителя словом созидание. Но вот уже двадцать четвертый год на земле Лаоса полыхает война. Солдаты, которым двадцать, врачи, которым двадцать пять, не знали ни одного дня мира. Война для них стала бытом, - политики Вашингтона, уповая на близкую победу, то и дело сбрасывают со счетов именно этот моральный фактор. Принц коренаст, очень крепок, у него сильная рука и пронзительно-улыбчивые глаза. Улыбка его ослепительна и к "протоколу" никакого отношения не имеет. Но когда принц отвечает на вопрос, лицо его замирает, делается скульптурно четким - таким же, как и литые тезисы его ответов. - Нынешний момент? - переспрашивает он. - Объяснение нынешнего момента в Лаосе следует искать в политике американского империализма. Его цель превратить весь Лаос в неоколониальную военную базу. Способ - война. Однако за последние тринадцать лет агрессии США терпят неудачи, в то время как народ Лаоса под руководством Нео Лао Хак Сат добивается одной победы за другой. Наши успехи особенно значительны в последние два-три года, когда мы стали рассматривать свою деятельность с точки зрения не только военно-политической. Мы поставили задачу - превратить районы, контролируемые Нео Лао Хак Сат, в базу будущего независимого, мирного, нейтрального и процветающего Лаоса. Следовательно, проблемы экономики, культуры, науки нас теперь должны волновать столь же серьезно, как и вопросы военно-политические. Я спрашиваю принца о перспективах, о том, как он себе мыслит возможное развитие дальнейших событий. - В этом году наши противники провели ряд претенциозных миролюбивых маневров, с одной стороны, и при этом наращивали воздушное варварство - с другой. Мы - миролюбивый народ. Нам навязывают войну. Мы будем сражаться за свою свободу. Сейчас раздаются голоса о необходимости продления "забора Макнамары" из Южного Вьетнама в Лаос. Мы знаем об этом и готовы к тому, чтобы отразить империалистическую агрессию. Я думаю, наша последняя победа под Намбаком заставит призадуматься правых. - Возможны ли сейчас переговоры с Вьентьяном? - Я говорил Вьентьяну: лао может говорить только с лао. только лаосцы должны решать будущее своей страны. - Следовательно, ваше высочество, переговоры с Вьентьяном возможны при условии прекращения вмешательства США? - Да. Именно так. Они обязаны прекратить вмешательство, и, главное, они должны прекратить свою "особую войну" против нас. В пещере стало темно. Принесли фонарь, чайник, маленькие чашки. Принц разлил пахучий зеленый чай, подвинул мне чашку, сказал по-русски: - Пожалуйста, товарищ... - Где вы учили русский язык, ваше высочество? - По радио. Я слушал московское радио. Ваши дикторы - мои профессора. - Скажите, пожалуйста, какие произведения - ученых, литераторов, философов, политиков, музыкантов - помогли в процессе вашего формирования как патриота? - Колониализм, все то, что он несет с собой и моему народу, да и всему Индокитаю, я видел воочию. Ненависть к колониализму - естественное чувство у всякого, кто сталкивается с ним. Несколько лет назад в Лаосе не было литературы. Страна оставалась неграмотной, не имела своей письменности. У нас нет железных дорог. Даже в колониях есть железные дороги... У нас был всегда крайне сложен национальный вопрос - несколько десятков народностей, сотни племен, живших родовым строем. И это все сохранялось и консервировалось колониализмом в середине двадцатого века, уже после того, как была создана теория относительности и запущены первые искусственные спутники Земли. Следовательно, национальный патриотизм, ненависть к колониализму- вот что привело меня к революции. Мы проделали большой путь, и иностранцам порой довольно трудно понять нас. Ни одна страна в мире не переходила от коалиционного мира к беспощадной войне так резко и столь часто, как мы. Многое надо обобщить, над многим надо поразмыслить. Но трудно заниматься теорией, когда сражаешься с оружием в руках против беспрецедентной агрессии. Принц обернулся к своему письменному столу, стоявшему в глубине пещеры. Чернильница, два пера, стопа бумаги, бюст Ильича. - Видите, - он улыбается, - бюст Ленина всегда на моем столе. Потом принц говорит о французской литературе, великолепно трактует Рабле и посвященные ему работы Анатоля Франса. Сейчас принц говорит как филолог, он цитирует Рабле в подлиннике, он сравнивает итальянский, испанский, французский языки и латынь. Обороты его речи парадоксальны и изящны. Я понимаю, сидя с принцем, почему даже враги относятся к нему с почтительным уважением: воистину один из самых просвещенных интеллигентов Юго-Восточной Азии, руководитель народа, сражающегося за свободу и мир... - Что вы хотите передать читателям газеты "Правда"?- спрашиваю я и прошу разрешения обращаться к нему так, как это принято у нас в стране. - То есть? - Я хочу называть вас "товарищ принц". - Пожалуйста, товарищ!-улыбаясь, отвечает принц Суфанувонг. - Конечно, обращайтесь. Это хорошее обращение. Принц передает читателям газеты "Правда" свой привет. - Пользуясь случаем, - заканчивает он, - я прошу передать самые наилучшие, дружеские пожелания великому советскому народу. На обратном пути, когда мы пробирались по горной тропе в свою пещеру, снова прилетели американские самолеты. Продолжалась агрессия. Продолжалась борьба народа против агрессии. Имя художественного руководителя и главного режиссера Лаосского ансамбля песни и танца товарища Сисанона известно во многих столицах мира. Он приезжал со своим партизанским ансамблем и в Москву. Здесь его великолепно принимали, потому что искусство лаосцев своеобычно и восхитительно. С Сисаноном я просидел три часа, завороженно слушая его рассказ. Я глубоко уважаю людей, которые отдали свою жизнь, и ежечасно отдают ее, и будут до конца своего отдавать, сохранению искусства народа. Когда Сисанон рассказывает о песнях и танцах Лаоса, он весь преображается. Он внешне не похож на артиста. Он похож на воина, на партизана. Зеленая партизанская фуражка с лаковым козырьком, форменная одежда цвета хаки. Он не привлекает вас внешней эмоциональностью изложения, он заражает внутренним пониманием предмета. Он не заботится о каком-то особом строении фразы, а говорит просто и четко. Когда он рассказывает об искусстве Лао, глаза его делаются добрыми и нежными, как у смеющегося младенца. (Слушая его, я вспоминаю: мальчишкой, в 1945 году, вернувшись из Германии, я предпочитал всей остальной музыке веселые джазы. Я и сейчас люблю искусство Гершвина, Рэя Конифа, Армстронга. Но у меня тогда, как и у некоторых современных молодых людей, было до странного равнодушное отношение к народной песне. Для нас, детей города, песня порой становилась радиобытом, а не откровением. Ребенок, воспитанный в деревне, на просторе, просыпался с пересвистом птиц, а засыпал с протяжной песней, которую ведут крестьяне, возвращаясь с поля, он без этой песни не может жить. Это его плоть и кровь. И вот в деревне Титьково, на родине Михаила Ивановича Калинина, я вместе с другом моего отца стоял на озерной вечерней тяге. И вдруг мы услышали протяжную песню: "Летят утки и два гуся". Вели песню одни только женские голоса. Они были очень далекими, эти протяжно-заунывные, прекрасные голоса. Занималась изумительная серо-розовая заря. За озером, поросшим камышом, виднелись разбитые купола церквушек. Иногда ветер уносил женские голоса. И тогда наступала тишина и слышен был только стремительный просвист пролетавших уток. А когда женские голоса приблизились и стали явственными, я вдруг, впервые в жизни слушая песню, заплакал.) Сисанон рассказывал: - У нас в Лао каждая провинция имеет свои песни. Я люблю странствующих людей. Это призвание - быть странником. Они несут с собой песню с юга на север, а с севера на запад... Самые распространенные на нашем юге песни "лам сип ан дон". Лам - песня, сип - четыре, ан - тысяча, дон - остров. На юге течет Меконг, там огромное количество маленьких островов. Поэтому весь юг Лаоса поет "песни четырех тысяч островов". У нас есть много песен: и "кхап нгын" (песня реки Нгын), и "кхап сараван" (песни провинции Сараван). Или "лам кон саван" (песня Саваннакета). Если вы, допустим, пришли на базар во Вьентьяне, или Пак Се, или в Самнёа, или в Саваннакете и слышите, какую кто поет песню, то сразу определите, откуда этот человек и кто он. Я вспомнил, как во Вьетнаме мне говорили, что по тому, как разговаривают люди друг с другом, можно определить степень их родства, дружбы или знакомства. А здесь человека "читают" по песне. Песни Лао похожи на итальянские, их музыка близка к европейской. И поют их в своеобразной, близкой к джазовой манере. Занести сюда этого не могли, это было здесь тысячелетиями. Особенно блистательна песня "лам той". Это дуэт-частушка, песенное соревнование мужчины и женщины - кто победит красотой слов, изяществом мотива. Песня эта идет из поколения в поколение, каждый певец привносит в нее свое. И не обязательно песню полнить такой, как ее пели родители. Каждый певец Лаоса одновременно и поэт. Я спросил Сисанона: - Вы записываете на ноты эти народные песни? - Практически это невозможно. Слова-то можно было бы записать - есть много вариантов. Но каждый певец творит мелодию. Поэтому если мы запишем песню, мы ее канонизируем и помешаем развитию народного творчества. Мы боимся связать наших певцов по рукам и ногам канонами. Чтобы сохранить народное искусство, ЦК Нео Лао Хак Сат создал ансамбль "Силапа кон" (в переводе на русский язык "Искусство артиста"). Танцы Лаоса несут в себе значительные элементы ритуальности. Ритуальный танец "лао фен", например, очень медлителен. Сейчас раздаются голоса против медлительности лаосских танцев, считают, что необходимо революционизировать танец, внести в него более стремительное новое содержание. Я - против. ...Зашел певец ансамбля Буа Бай. Буа - значит лотос, бай - трогать. В переводе на русский язык его имя означает "Трогающий лотос". У "Трогающего лотос" великолепный голос. Он спел несколько песен. Вот, например, песня провинции Сараван: "Когда дождь идет и нет грома, мне грустно и пусто в этом мире. Но я думаю о своей невесте, и мне уже не очень грустно, хотя и нет грома в этом высоком небе". А потом он исполнил песню "Лам синандон". Это уже песня другой провинции: "Взгляни на небо, оно темно, мы на берегу Меконга, а он широк; вглядись в другой берег - что ты видишь там? Ты видишь там небо и облака, небо и облака. Дует ветер, он несет лишь одни облака". А потом вместе с певицей Тян Самай (тян - луна, самай - новая) Буа Бай пел песню "Кхаптум". Начал песню Буа: - Как прекрасны ваши глаза, ах, как прекрасны ваши глаза! Бог создал их такими прекрасными... И никто не может не любить вас, лишь только раз взглянув на вас! Девушка ему отвечает: - Ах, как красивы вы, мой друг, как красивы вы, мой друг! У вас такое красивое круглое лицо. Хотите взять меня к себе в дом? Если нам повезет, я стану жить подле вас, в вашем доме. Они поют, набегая мелодией друг на друга, уважительно дожидаясь окончания словесной фразы, и в песне этой чувствуется томительная любовная игра. Певица Вилай Ван (вилай - процветание, ван - красота) - исполнительница не традиционных, а новых песен. Она спела "Чампу". Это замечательная мелодия, которую сейчас все поют в Лаосе. Церемония исполнения песен в Лаосе имеет свою строгую, закономерную последовательность. Если люди собрались на праздник, то сначала нужно петь "Ламвой". Это протяжная, неторопливая мелодия. Соперники и в то же время неразделимые союзники в песне - мужчина и женщина присматриваются друг к другу. Еще нет прямого приглашения к любви, еще идут осторожные, даже еще и не любовные, а традиционные сравнения девушки с цветком, юноши с оленем. Потом, когда они осторожно "прощупали" друг друга, ритм меняется и протяжная мелодия переходит в джазовую. Мелодия развивается на ходу, и слова придумываются на ходу. Только после "Ламвой" можно спеть "Лам лонг", а в заключение исполняется "Лам вонг". Мужчина и женщина славят любовь, которая - что бы ни было в мире не может не состояться. Потом Буа Бай спел мне еще одну великолепную песню. В этой старинной песне, которую он знает от деда, много таких слов, которые сам Буа Бай не мог толком объяснить. Каждому слову он давал пять-шесть толкований. Песня называется "Пошел за медом": |
