Семенов Юлиан - ТАСС уполномочен заявить.

    Русские начали переброску советников в Нагонию. Генерал Марио Огано по нашей рекомендации запросил военную помощь непосредственно в луисбургском посольстве США. Работа по подготовке выступления портовых грузчиков с бойкотом разгрузки советских поставок продолжается и, видимо, даст ощутимые результаты в течение ближайших недель. На поддержку полковника Абабе из ВВС Нагонии, преданного нам, необходимо триста тысяч долларов.

    Посол КНР в Нагонии Ду Лии".

    Из выступления американского посла по особым поручениям:

    - Социальная справедливость, демократия, правопорядок - лишь этого добиваются те патриоты Нагонии во главе с генералом Огано, которые ныне подвергаются бесчеловечному обращению со стороны правительства Грисо. Моя страна никогда не вмешивалась и не намерена вмешиваться во внутренние дела иных государств, однако я не могу не сказать с этой высокой трибуны, что общественность Соединенных Штатов внимательно следит за развитием событий в этой африканской стране. В то же время слухи, распространяемые в прессе стран советского блока о том, что якобы Соединенные Штаты имеют какие-то контакты с Пекином по проведению подрывной работы против нынешнего правительства Нагонии, лишены каких бы то ни было оснований и являются клеветническим вымыслом…

    Константинов улыбнулся Панову, тот положил перед ним таблицу.

    - Сколько всего за этот месяц они ему передали?

    - Совершенно невероятное количество - это четвертое. Но отчего так категорично - "ему"? Может, "ей".

    - Жаль будет, коли "ей". Все равно расплата одинакова. Но уж больно мужские созвучия в цифрах - не находите?

    - "Мужские созвучия в цифрах". Занятное определение. Между прочим, точное, товарищ генерал.

    - Значит, полагаете, без ключа эти радиограммы расшифровке не поддадутся?

    - Вот, поглядите, - Панов положил на стол лист бумаги с таинственными точками, цифрами, тире.

    - Похоже на ранних итальянских футуристов, - заметил Константинов, поднялся и отправился к себе - сегодня он дежурил по контрразведке. Суббота, можно поработать с бумагами, доделать все, что накопилось за неделю.

    В кабинете на столе, в красной папке лежала последняя шифротелеграмма из Нагонии: сообщали, что сегодняшней ночью два советских специалиста были обстреляны сепаратистами из группы Огано; оба отправлены в госпиталь в тяжелом состоянии.

    Лежала и синяя папка для особо важных документов, в ней - письмо из советского посольства в Нагонии.

    - Драка может начаться в самое ближайшее время, - убежденно повторил Степанов. - И она будет страшной.

    - Считаешь, что Огано пойдет напролом? - спросил Славин.

    - У него нет другого выхода, Виталий.

    - У его хозяев есть.

    - Ты убежден, что они смогут его контролировать до конца?

    - Абсолютно.

    - А я - нет.

    - Отчего?

    - В тридцать третьем году магнаты верили, что смогут контролировать фюрера. А чем кончилось? Огано - африканский Гитлер.

    - У Гитлера была сталь, медь, уголь. А что есть у Огано?

    - Нагония - ключевая точка на юге Африки. Если он свалит Грисо, хозяевам придется расстилаться перед этим мерзавцем.

    - А почему ты сорвался оттуда так скоропалительно?

    - Сдавать фильм. Если будут какие-то поправки, надо срочно сделать, чтобы не держать копировальную фабрику…

    - Получилась картина?

    - По-моему - да. Послезавтра улетаю обратно.

    - Завидую.

    - Сказал "мастер кризисных ситуаций", - усмехнулся Степанов и откинулся на спинку стула.

    Здесь, в Доме литераторов, было шумно; давали первую в этом году окрошку: кто-то пустил слух, что дирекция ресторана заключила договор с "домжуром" и теперь станут завозить раков и хорошее бочковое пиво, поэтому оживление среди завсегдатаев было каким-то особым, алчным, что ли.

    - Не заключили они договора, - поморщился Степанов и подвинул Славину салат. - Пльзенского пива не будет. И ростовских раков - тоже. В жизни надо довольствоваться тем, что имеешь.

    - Снова брюзжишь?

    - Нет. Правдоискательствую.

    - Прими схиму, - посоветовал Славин. - Очень полезно для творческого человека.

    - Ну да, - усмехнулся Степанов и разлил водку по рюмкам. - Схима - это самоограничение, а всякое ограничение, даже во имя свободы, есть форма кабалы.

    - Энгельса не переспоришь, Митя: свобода - это осознанная необходимость; отлито в бронзу, дорогой, не трогай…

    - Ты меня все еще принимаешь всерьез?

    - Перестань писать книги - буду держать тебя за обыкновенного застольного бездельника…

    - Не обещаю. Перестать писать - значит умереть, а я очень люблю жизнь.

    - Слушай, а если я попрошу стакан вина?

    - Но ведь водка - лучше.

    - Умозрительно я это понимаю, Митя, только организм не приемлет. Водку я пью лишь в силу служебной необходимости.

    - Ты - дисциплинированная ханжа?

    Славин усмехнулся:

    - Вовсе нет. Теннисист, я, Митя, теннисист.

    - Слушай, Виталий, а тебя разозлить можно?

    - Нельзя.

    - Никогда?

    - Никогда.

    - Ты - самоуверенный человек.

    - Уверенный, так бы я сформулировал, Митя, уверенный. А что касаемо ограничения и свободы, я вычитал хитрющую концепцию у любопытного философа Бональда. Человек - по его версии - не свободен от рождения, и виною тому - природа, ибо она-то и есть главный наш ограничитель. Человек может стать свободным лишь в том случае, если прилагает к этому максимум усилий. Верно, а? Но занятен вывод: будьте энергичны, тогда вы сможете войти в торговую или строительную корпорацию и станете свободным благодаря тем правам, которые эта корпорация завоевала; служите своей корпорации - и вы скопите состояние; будьте набожны - и церковь станет помогать вам во всех начинаниях; сделавшись богатым и религиозным человеком, вы станете дворянином, а это дает высшие преимущества.

    - Прекрасная схема. Приложима к карьеристам.

    - Ты ползучий прагматик, Митя. Я не понимаю, отчего трудящиеся читают твои книги. Ты ведь не дослушал меня.

    - Не тебя, но Бональда.

    - Новое - это хорошо забытое старое. Если я сумел вспомнить, то, значит, именно я вернул современнику забытое старое. Сие - соавторство.

    - Ишь ты!

    - Так вот… Бональд прекрасно вывернул свою схему. Венец свободы, то есть дворянство, - суть защитный барьер того общества, которое мечтал создать Бональд. Раз ты дворянин, то, значит, бренный металл не должен тебя интересовать более. Дворянство останавливает энергичного плебея в его жажде к постоянному обогащению. Без этой преграды могла водвориться плутократия. Служа наградой за приобретение богатства, звание дворянина обязывает к самоограничению; дворянство - предел обогащения. Достигнув дворянства, к богатству следует относиться как к цели - понимаешь? Бональд занятно пугал общество: "Если вы уничтожите дворянство, тогда стремление энергичного плебея к обогащению не будет иметь ни цели, ни предела; целью будет богатство - само по себе. Тогда-то и появится аристократия. Аристократия, но не знать".

    Степанов слушал с интересом, даже окрошку отодвинул.

    - Да ты ешь, Митя, ешь, - вздохнул Славин. - У литератора должен быть волчий аппетит.

    - Если у литератора волчий аппетит, значит, он работает на бюро пропаганды, читает свои стихи и рассказы, а с писанием завязал. Знаешь, когда я в Испании рассказал коллегам, что у нас писателю платят за выступление, посылают в творческие командировки и дают бесплатные путевки в дома творчества, мне не поверили: "Красный ведет пропаганду, такого не может быть"… Так-то вот… Писатель должен страдать язвой, Виталий, мучиться от сердечной недостаточности и геморроя, тогда только он сможет оценить каторжную радость творчества.

    - Я недавно с одним художником разговаривал, интереснейший парень, злющий, все крушит, как слон в лавке. Реставратор, иконами занимается… Мне, понимаешь, подарили иконопись на день рождения, и надо было ее реставрировать. Пришел художник, посмотрел, повздыхал, унес к себе и сделал блистательно. Я ему говорю, спасибо, мол, а почему бы вам иконописью не заняться, а он на дыбы, аж ощетинился: "Без веры нет иконописи". Как ты отнесешься к такому пассажу?

    - Ерунду он порет, этот реставратор. Иконопись - наше Возрождение. У нас была своя великая живопись - иконы. К ним так и следует относиться - национальное искусство. Вера, мне кажется, играла здесь подчиненную роль. В ту пору национальная идея была духом художников, потому как жили мы под игом. Отсюда, кстати говоря, особая роль русских монастырей. Они отличались от монастырей других стран своей исключительной ролью в сохранении национальной культуры.

    - Не обрушивайся в национальный мистицизм, Митя, - снова усмехнулся Славин. - Слушай, кто эта женщина?

    Степанов обернулся - высокая, большеглазая девушка стояла возле стойки и, обжигаясь, пила кофе из маленькой чашки, украшенной золотым вензелем "ЦДЛ".

    - Не знаю.

    - Красива, а?

    - Очень.

    - Как думаешь, сколько ей лет?

    - Сейчас молодые вневозрастны. Это мы, пятидесятилетние, сразу очевидны - брюхо, лысина, усталость в глазах, а эти…

    - Завидуешь?

    - Да.

    - А я - нет. Я горжусь возрастом. Прожить полвека - что орден получить, право… Так какая же разница между нашими монастырями и чужими?

    - Пространственная. В Италии один монастырь отделен от другого на полста километров - как максимум. Наши - на тысячи удалены друг от друга, но хранили в себе ядро общенациональной идеи, некое состояние духа.

    - По марксизму всегда пятерку получал?

    - Всегда.

    - Я тоже, только с тобою не согласен.

    - Отчего так?

    - Состояние - это слишком расплывчато. Состояние какого класса? Региона? Армии? Чиновничества? Крестьянства? Нельзя же все одной "миррой" мазать. Состояние Пугачева, Екатерины, пушкинского Гринева? Единая национальная идея всегда служит во благо какой-то одной группе, Митя, властвующей группе.

    - Мы с тобой возвращаемся к проблеме схимы. Властвование, или, говоря иначе, ограничение, приложимое к понятию общества, служит гарантом государственности.

    - А я разве спорю? Только я спрашиваю - какой государственности? Монархия пала - я имею в виду не только нашу - благодаря собственной слабости, хотя ведь тоже являла собою государственность. Наша свобода родилась на руинах вековой государственной идеи, замешанной на духе национальной исключительности. Да, да, так именно! Инородцев-то в пух и прах костили. Ты говоришь, иконопись - следствие абсолютного покоя, ясности цели. Это - кризисный период, когда было нашествие, но ведь пики искусства - заметь себе - рождены состоянием переходным, длительным; война порождает блистательное искусство плаката; философия не может родиться под грохот канонады. Война - это желание выжить, чтобы продолжить бой завтра, мир - это когда живут, чтобы думать. Ум - основа индивидуальности, поскольку именно он создает личность. Просто-напросто Россия поры Рублева и Феофана Грека дала миру больше индивидуальностей, чем в последующие времена, видимо, в этом отгадка. И смешно требовать от природы, чтобы она все делила поровну. Я, знаешь, со стороны смотрю на наше кино: все от него требуют шедевров - вынь, не греши! А ведь это смешно! Когда кино было в новинку, родились Чаплин, Эйзенштейн, Клер, Васильевы, Довженко, Хичхок, но ведь потом оно стало бытом, оно же теперь телевизором стало, Митя! Значит, надо ждать нового накопления неведомых качеств - тогда-то и свершится новая революция в кино. И потом: даже в начале кино дало двадцать, ну тридцать шедевров, а ведь сейчас это индустрия, поток, план! Как же от потока требовать качеств Ренессанса? Надо отойти в сторону, поглядеть со стороны, и тогда поймешь, что и сейчас есть Годар, Курасава, Крамер, Феллини, Питер Устинов, Антониони, Абуладзе, Никита Михалков, наконец. И - хватит! Нельзя больше, и так слишком щедро!

    - Ты что опровергаешь, понять не могу?

    - Ты не можешь понять, оттого что на себя настроен. Слушай, а кто этот старик?

    - Наш вахтер, дядя Миня.

    - У него лицо Христа.

    - А он и есть. Раньше на бегах, кстати, играл.

    - Значит, и ты не отчаивайся - путь к святости лежит через грех… Мороженым угостишь?

    - Угощу.

    Степанов обернулся, поискал глазами официантку Беллочку; в это время в маленький зал, переоборудованный из веранды, заглянул администратор.

    - Тут нет товарища Славина? - спросил он. - Срочно зовут к телефону.

    - Мороженое не получится, - сказал Славин. - Будь здоров, Митяй.

    Константинов сострадающе посмотрел на вошедшего Славина и сказал утвердительно:

    - Костите за то, что я раскопал вас?

    - Конечно.

    - Не сердитесь. Вот, почитайте-ка, - Константинов протянул письмо из Луисбурга. - Пришло только что.

    - Сигнал о предстоящей высадке инопланетян в район военного объекта? - усмехнулся Славин, доставая очки. - Или данные о похолодании на солнце?

    - При вашей приверженности глобальным схемам это сообщение не представляет интереса…

    Славин, стремительно прочитав письмо, поднял глаза; кожа на лысой, яйцеобразной голове собралась морщинками на макушке, что бывало в моменты острые, когда надо было принимать немедленное решение.

    Посмотрел на Константинова вопрошающе.

    - Вслух, - сказал тот. - Давайте-ка я прочитаю еще раз - вслух.

    Константинов медленно надел очки в толстой оправе; лицо его - как ни странно - сделалось еще более молодым (когда ему дали генерала, ветераны шутили: "Сорок пять лет - не генеральский возраст по нынешнему времени, мальчик еще, это только в наши годы звезду давали в тридцать"); начал читать:

    Константинов посмотрел на Славина - в глазах у него метался смех.

    - Ну, - заключил он, - вы готовы к комментарию, Виталий Всеволодович?

    - Писал русский - это очевидно.

    - В чем вы узрели очевидность?

    - Хорошо определена "сука".

    - Вы считаете, что ЦРУ - если они затеяли какую-то игру - не могло обратиться за консультацией к филологам?

    Славин хмыкнул:

    - Те, кто готовит переиздание "Толкового словаря" Даля, избегают контактов: боятся ОБХСС - каждый том на черном рынке стоит сто рублей. А почему вы так веселитесь?

    - Заметно?

    - Да.

    - Я веселюсь оттого, что решил рискнуть.

    - Чем?

    Константинов подвинул лист бумаги, вывел жирную единицу, обвел ее кружком, поднял глаза на Славина:

    - Давайте начнем с самого начала… Идут радиопередачи на Москву неустановленному агенту, идут часто, в последнее время - особенно часто. Расшифровке, понятное дело, не поддаются. Предположения нашего Панова так и остаются предположениями, не более того, читать мы их не можем. Спросим, однако, себя: где сейчас наиболее горячая точка в мире?

    - Пожалуй, Нагония, нет?

    - Согласен. Теперь допустим, что это письмо - не игра, не попытка скомпрометировать кого-то из наших людей, работающих в Луисбурге, тогда зададим себе еще один вопрос: где наиболее сильные позиции ЦРУ в Африке?

    - Именно в Луисбурге.

    Константинов повторил:

    - В Луисбурге, совершенно верно. А в скольких километрах от границы с Нагонией находится Луисбург?

    - В семидесяти.

    - Так.

    Константинов написал цифру "два" и обвел ее еще более жирной чертой.

    - Теперь давайте рассмотрим третью позицию, - сказал он. - Допустим, что все убыстряющаяся лихорадочность радиограмм из европейского разведцентра ЦРУ связана с обострением ситуации в Нагонии. Допустим, ладно?