Сименон Жорж - Мегрэ в Виши.

    - Ты их знаешь? - вполголоса спросила мадам Мегрэ, когда муж обернулся вслед только что повстречавшейся им парочке.

    Мужчина тоже обернулся, и лицо его озарила улыбка. Казалось даже, он подумывает вернуться, чтобы пожать руку комиссару.

    - Нет… Не думаю… Не знаю…

    Человек был маленький, плотный, а его пухленькая жена ростом не выше мужа. Почему у Мегрэ сложилось впечатление, что она бельгийка? Быть может, это из-за ее светлого лица, волос почти желтого цвета, голубых навыкате глаз?

    Это была их по крайней мере пятая встреча. В первый раз мужчина остановился с таким видом, словно его охватила внезапная радость. Он в нерешительности приоткрыл рот, в то время как комиссар, нахмурив брови, вел тщетные поиски в своей памяти.

    Силуэт, лицо явно знакомы. Но кто бы это мог быть?

    Где он встречал этого маленького веселого человечка и его жену, напоминавшую марципан?

    - Право, я не знаю…

    Впрочем, это не имело значения. Люди здесь держались совсем по-иному, чем обычно. С минуты на минуту зазвучит музыка. Сидящие в беседке с тонкими колоннами и вычурными украшениями музыканты, устремив взгляды на дирижера, были готовы поднести к губам медные инструменты. Был ли это оркестр муниципальных служащих или пожарных? Они имели столько же галунов и позолоты, столько же кроваво-красных эполет и белых портупей, сколько бывает у южноамериканских генералов.

    Казалось, сотни, если не тысячи стульев, окрашенных в желтый цвет, обступали беседку расширяющимися кругами, и почти всюду сидели люди, мужчины и женщины, которые ожидали в торжественном молчании.

    Через минуту-другую, в девять часов, под большими деревьями парка начнется концерт. После тяжелого, душного дня вечер был почти свежим, и ветерок заставлял листву слегка шуршать, в то время как ряды фонарей с молочного стекла колпаками образовывали в темной листве пятна более светлого зеленого цвета.

    - Ты не хочешь сесть?

    Несколько стульев оставались свободными, но Мегрэ никогда не садились. Они неторопливо ходили. Другие тоже гуляли, слоняясь, как и они, без цели, не особенно вслушиваясь в музыку. Среди пар встречалось немало одиноких мужчин и женщин, почти все они уже вступили во вторую половину своей жизни.

    Все вокруг казалось слегка нереальным. Казино, белое и перегруженное лепниной по моде 1900 года, сияло огнями. И пока со стороны улицы Жоржа Клемансо не доносился очередной гудок автомобиля, создавалось впечатление, что время остановилось.

    - Она здесь… - прошептала мадам Мегрэ и повела подбородком.

    Это уже стало у них игрой. Она привыкла следить за взглядом своего мужа и сразу угадывала, когда он был чем-то удивлен или заинтересован.

    Чем еще могли они заполнить свои дни? Прогуливались неспешным шагом, время от времени останавливаясь, но не потому, что задохнулись, а для того, чтобы посмотреть на дерево, на дом, полюбоваться игрой света или взглянуть на какое-нибудь лицо.

    Супруги Мегрэ готовы были поклясться, что находятся в Виши целую вечность, тогда как на самом деле доживали там всего пятый день. Они составили некое расписание и строго соблюдали его, словно это имело значение, а их дни были отмечены определенным числом ритуалов, к которым оба относились с самой большой серьезностью.

    Был ли Мегрэ действительно серьезным? Его жена спрашивала себя об этом, украдкой бросая на него взгляды. Он был не тот, что в Париже. Его походка стала раскованнее, черты лица - мягче. Большую часть времени его едва уловимая улыбка выражала удовлетворение, но была в ней также и мрачная ирония.

    - На ней белая шаль…

    Прогуливаясь каждый день в одни и те же часы по аллеям парка и по берегу Аллье, по засаженным платанами бульварам, по улицам, заполненным людьми или же пустынным, они замечали лица и силуэты, которые уже стали частью их мира.

    Разве каждый здесь не выполнял одни и те же действия в одни и те же часы дня, и не только тогда, когда толпился вокруг источников ради самого святого - стакана целебной воды?

    Взгляд Мегрэ уловил кого-то в толпе и стал более острым. Жена посмотрела в том же направлении.

    - Ты думаешь, это вдова?

    Они могли бы называть ее дамой в сиреневом, или скорее дамой в лиловом, ибо в ее туалете всегда было что-нибудь лиловое. В этот вечер она, должно быть, пришла позже и нашла себе стул лишь в одном из последних рядов.

    Накануне она являла собой зрелище неожиданное, и в то же время трогательное. Мегрэ проходили мимо беседки в восемь часов вечера, за час до начала концерта.

    Маленькие желтые стулья образовывали столь правильные круги, что казалось, их вычертили циркулем.

    Все стулья были не заняты, кроме одного, в первом ряду, на котором сидела дама в лиловом. Она не читала при свете ближайшего фонаря. Она не вязала. Она ничего не делала и при этом не проявляла ни малейшего нетерпения. Держась прямо, положив руки на колени, оставалась неподвижной и смотрела прямо перед собой, как хорошо воспитанная особа.

    Женщина эта точно сошла со страниц иллюстрированной книги. Она носила белую шляпу, в то время как большинство представительниц прекрасного пола здесь оставляли голову непокрытой. Шаль, наброшенная на ее плечи, тоже была белой, воздушной, а под ней - платье лилового цвета, который дама так любила.

    Ее лицо было длинным и узким, губы - тонкими.

    - Она, должно быть, старая дева, тебе не кажется?

    Мегрэ избегал высказываний на эту тему. Он не вел расследования, не шел ни по какому следу. Ничто не заставляло его наблюдать за людьми и пытаться открыть их истину.

    И все-таки он делал это то здесь, то там, помимо воли, по привычке. Случалось, он интересовался, безо всякой на то причины, каким-нибудь прогуливающимся господином, пытаясь угадать его профессию, семейное положение, образ жизни, который тот ведет всякий час, когда не лечится.

    Впрочем, делать это комиссару удавалось с трудом, ибо каждый, через несколько дней или несколько часов, включался в маленький круг. В большинстве взглядов читалось какое-то пустое спокойствие, которого не было лишь у тяжелобольных, узнаваемых по увечьям, по неровной походке, но особенно - по смеси тревоги и надежды в глазах.

    Дама в лиловом стала персонажем так называемого кружка близких Мегрэ - тех, кого он заприметил с самого начала, тех, кто интриговал его.

    Трудно было определить ее возраст. Ей могло быть сорок пять лет, равно как и пятьдесят пять - годы прошли, не оставив заметных следов.

    В ней угадывалась привычка к молчанию, свойственная монахиням, привычка, а может быть, даже пристрастие к одиночеству. Когда дама шла куда-нибудь или сидела, как сейчас, она не обращала внимания ни на прохожих, ни на соседей, и, несомненно, была бы очень удивлена, узнав, что комиссар Мегрэ пытался, и вовсе не в силу профессиональных обязанностей, постичь ее индивидуальность.

    - Не думаю, что она когда-либо жила с мужчиной… - произнес он в тот миг, когда в беседке зазвучала музыка.

    Вряд ли и с детьми. Скорее с очень пожилой особой, требующей ее забот, - старой матерью, например.

    В таком случае она, вероятно, была дурной сиделкой, ибо ей не хватало мягкости и дара общения. Если ее взгляд не останавливался на людях, а лишь невидяще скользил по ним, то это потому, что он был направлен внутрь.

    В себя, в себя одну всматривалась она и, несомненно, получала от этого тайное удовлетворение.

    - Сделаем еще круг?

    Они пришли сюда не для того, чтобы слушать музыку. Просто у них стало ритуалом проходить в этот час мимо беседки, в которой играла музыка, - впрочем, не каждый день.

    В иные вечера эта часть парка бывала почти пустынной. Они пересекали ее, потом поворачивали направо и шли по крытой аллее, которая вела к изобилующей ярко освещенными вывесками улице с отелями, ресторанами, магазинами, кинотеатрами. Они еще не ходили в кино - просмотр фильмов их распорядок дня не предусматривал.

    Одни прохожие шли тем же маршрутом и почти тем же неторопливым шагом, что и супруги Мегрэ, другие направлялись в противоположную сторону. Некоторые срезали угол, чтобы побыстрее добраться до театра, куда попадут с опозданием; изредка встречались мужчины в смокингах, попалось несколько дам в вечерних платьях.

    Эти люди вели разный образ жизни в парижских квартирах или в провинциальных французских городах, в Брюсселе, Амстердаме либо в Риме, а то и в Филадельфии.

    Каждый из них принадлежал к определенной среде, имеющей свои правила, свои табу, свои пароли. Одни были богаты, другие бедны. Встречались здесь очень больные люди, чье лечение затягивалось надолго, но были и такие, кому здоровье позволяло не слишком следить за собой оставшуюся часть года.

    Мегрэ привел сюда банальный случай, а началось все однажды вечером, когда они обедали у Пардонов. Мадам Пардон приготовила утку с кровью, которая прекрасно ей удалась. Комиссар очень любил это блюдо.

    - Плохо прожарено? - забеспокоилась хозяйка, видя, что Мегрэ съел лишь несколько маленьких кусков.

    Пардон вдруг посмотрел на своего гостя серьезно и внимательно:

    - Вам плохо?

    - Немного… Но это ничего…

    Тем не менее врач заметил, что лицо друга побледнело, а на лбу проступили капельки пота, однако во время еды предпочел больше об этом не говорить.

    Комиссар едва смочил губы в бокале вина. Когда же вместе с кофе ему подали старый арманьяк, он отказался:

    - Не сегодня… Прошу меня извинить…

    Только после этого Пардон прошептал:

    - А не пройти ли нам на минутку в мой кабинет?

    Мегрэ нехотя пошел за ним. С некоторых пор он предвидел, что в один прекрасный день будет вынужден обратиться к врачу, но откладывал и откладывал этот визит. Кабинет врача не был ни большим, ни роскошным. На столе стетоскоп соседствовал со склянками, тюбиками мазей и деловыми бумагами, а кушетка, на которую ложились больные, еще сохраняла глубокую вмятину, оставшуюся от последнего пациента.

    Что вас беспокоит, Мегрэ?

    - Не знаю. Возраст, наверное…

    - Вам пятьдесят два?

    - Пятьдесят три… В последнее время у меня было много работы, навалилось всякое… Никаких сенсационных расследований… Ничего увлекательного, напротив…

    С одной стороны, ворох рутинной писанины, ибо как раз сейчас меняется структура уголовной полиции… С другой стороны, эта эпидемия нападений на одиноких девушек и женщин, с изнасилованием или без такового… Пресса подняла большой шум по этому поводу, но у меня не хватает сотрудников для того, чтобы организовать нужное число патрулей, не развалив работу своей службы…

    - Вы плохо перевариваете пищу?

    - В иные дни… Случается, как сегодня, у меня возникает боль в желудке, а скорее какое-то сжатие в груди и животе… Я чувствую себя отяжелевшим, усталым…

    - Вы не будете возражать, если я послушаю вас?

    Жена за стеной, должно быть, обо всем догадалась, мадам Пардон - тоже, и это смущало Мегрэ. Он терпеть не мог всего, что прямо или косвенно относилось к болезни.

    Снимая галстук, пиджак, рубашку, майку, он вспомнил одну из идей своего отрочества.

    "Я не хочу жить, - объявил он тогда, - с пилюлями, настойками, строгим режимом и ограничением деятельности. Лучше умереть молодым, чем войти в состояние болезни".

    Он называл состоянием болезни тот период существования, во время которого люди прислушиваются к биению сердца, внимательны к желудку, печени и почкам и с более или менее регулярными интервалами выставляют голое тело на обозрение врача.

    Он больше не желал умереть молодым, но всячески откладывал миг вхождения в состояние болезни.

    - Брюки тоже снимать?

    - Приспустите их немного…

    Пардон измерил ему давление, выслушал сердце, прощупал живот, нажимая пальцами в некоторых местах.

    - Я вам делаю больно?

    - Нет… Может быть, немного чувствительно… Нет, пониже…

    Вот он и стал похож на других - встревоженный, стыдящийся своих страхов и не осмеливающийся взглянуть другу в лицо. Он неуклюже оделся. Голос Пардона не изменился.

    - Когда вы в последний раз были в отпуске?

    - В прошлом году смог ускользнуть на недельку, потом меня отозвали в связи с тем, что…

    - А в позапрошлом году?

    - Я оставался в Париже…

    - При такой жизни, которую вы ведете, ваши органы должны были бы износиться раз в пять или шесть сильнее, чем сейчас…

    - А печень?

    - Она героически справляется с той работой, которую вы ей навязываете… Конечно, слегка увеличена, но в пределах нормы и сохраняет упругость…

    - Так что же вышло из строя?

    - Ничего определенного… Все понемногу… Вы утомлены, это факт, и неделя отпуска не снимет с вас эту усталость… Как вы себя чувствуете при пробуждении?

    - Тоскливо…

    Пардон рассмеялся:

    - А спите вы хорошо?

    - Жена утверждает, что я сплю неспокойно, иногда разговариваю во сне…

    - Почему вы не набиваете свою трубку?

    - Стараюсь меньше курить…

    - Почему?

    - Не знаю… Я также стараюсь меньше пить…

    - Садитесь…

    Пардон тоже сел. За рабочим столом он больше походил на врача, чем в столовой или гостиной.

    - Послушайте меня внимательно… Вы не больны и вообще обладаете исключительным здоровьем, учитывая ваш возраст и работу… Вбейте себе это в голову раз и навсегда. Перестаньте обращать внимание на всякую резь, возникающую то тут, то там, на смутные боли и не начинайте подниматься по лестнице с осторожностью…

    - Как вы узнали?

    - А как вы узнаете, когда допрашиваете подозреваемого?

    И они оба улыбнулись.

    - Сейчас конец июня. В Париже жарко. Вы возьмете отпуск и уедете, по возможности не оставив на службе адреса, или, во всяком случае, не станете ежедневно звонить на набережную Орфевр…

    - Это можно устроить, - пробормотал Мегрэ. - Наш маленький домик в Мён-сюр-Луаре…

    - У вас еще будет время воспользоваться им, когда выйдете на пенсию… На этот год у меня для вас есть другой план… Вы знаете Виши?

    - Никогда там не бывал, хотя родился менее чем в пятидесяти километрах оттуда, около Мулена… В те времена далеко не у каждого был собственный автомобиль…

    - Кстати, у вашей жены есть водительские права?

    - Мы даже купили машину, "катр шво".

    - Полагаю, лечение в Виши пойдет вам на пользу…

    Прекрасная очистка организма…

    Врач чуть было не расхохотался, увидев выражение, которое приняло лицо комиссара.

    - Лечение?..

    - Несколько стаканов воды в день… Я не думаю, что специалисты предпишут вам грязевые или газовые ванны, массаж и все такое прочее… Ваш случай не столь серьезен… Двадцать один день размеренной жизни без забот…

    - Без пива, без вина, без хорошо приготовленных блюд, без…

    - В течение скольких лет вы всем этим наслаждались?

    - Я свое получил сполна… - признал комиссар.

    - И получите еще, пусть даже в меньшем объеме… Решено?..

    Мегрэ с удивлением услышал, как, поднимаясь, говорит, словно он всего лишь пациент Пардона:

    - Решено.

    - Когда?

    - Через несколько дней, самое большее - через неделю, ибо мне понадобится время, чтобы привести дела в порядок…

    - Я направлю вас к одному из моих коллег в Виши, который лучше разбирается в этом вопросе… Я знаком с полудюжиной из них… Так, посмотрим… Риан еще молод и держится просто… Я дам вам его адрес и номер телефона… Завтра же напишу в Виши, чтобы ввести его в курс дела…

    - Спасибо, Пардон…

    - Я не делал вам слишком больно?..

    - Вы действовали очень мягко.

    В гостиной он ободряюще улыбнулся жене, но у Пардонов они не говорили о болезни. И только когда шли рука об руку по улице Попинкур, Мегрэ пробормотал так, словно речь шла о деле, не имеющем большого значения:

    - Мы проведем отпуск в Виши…

    - Ты будешь проходить там курс лечения?

    - Это я-то!.. - иронически воскликнул он. - Я не болен. Кажется даже, что я исключительно здоров… Потому меня посылают просто попить воды.

    Это началось еще до визита к Пардону. С некоторых пор у него складывалось любопытное впечатление, что все вокруг гораздо моложе его, будь то префект, следователь или подозреваемые, которых он допрашивал, а теперь вот этот доктор Риан, светловолосый и любезный, не достигший еще и сорока лет. Словом, мальчишка, ну, во всяком случае, молодой человек, тем не менее важный и уверенный в себе, который должен был так или иначе решать судьбу Мегрэ.

    Эта мысль раздражала и в то же время беспокоила его, ибо он не чувствовал себя ни пожилым, ни даже стареющим человеком.

    Молодость не мешала доктору Риану жить в красивом особняке из розового кирпича на бульваре Соединенных Штатов, и если декор здания слегка напоминал стиль 1900 года, то само оно, с мраморными лестницами, с натертой до блеска мебелью, с горничной в чепчике, украшенном английской вышивкой, не выглядело от этого менее богатым.