Сименон Жорж - Мегрэ и Долговязая.

    - Где вы были во вторник, около полуночи?

    - В своей постели.

    - Вы чутко спите, месье Серр?

    - Нет. Моя мать спит чутко.

    - Вы ничего не слышали, ни вы, ни она?

    - Я уже, кажется, говорил вам, что нет.

    - А в среду утром все в доме было в порядке?

    - Я полагаю, что, раз началось следствие, вы имеете право меня допрашивать. Вы решили взять меня измором, не так ли? Ваш инспектор уже задавал мне эти вопросы. Теперь вы начинаете снова. Я предвижу, что это протянется всю ночь. Чтобы не терять времени, повторяю в последний раз: я не убивал своей жены. Заявляю вам также, что я не буду отвечать на вопросы, которые мне уже задавали. Моя мать здесь?

    - А у вас есть основания думать, что она здесь?

    - Это вам кажется ненормальным?

    - Она сидит в зале ожидания.

    - Вы собираетесь продержать ее там всю ночь?

    - Пускай сидит, если хочет. Она свободна.

    На этот раз Гийом Серр посмотрел на него с ненавистью.

    - Мне не хотелось бы заниматься тем, чем занимаетесь вы.

    - А я бы не хотел быть на вашем месте.

    Они молча посмотрели друг на друга, и ни один не опустил глаза.

    - Вы убили свою вторую жену, Серр, как, вероятно, убили и первую.

    Тот и бровью не повел.

    - Вы признаетесь в этом.

    На губах зубного врача мелькнула презрительная улыбка, он откинулся на спинку стула и скрестил ноги.

    Слышно было, как в соседней комнате официант из пивной "У дофины" ставит на письменный стол тарелки и рюмки.

    - Я съел бы что-нибудь.

    - Может, хотите снять пиджак?

    - Нет.

    Он принялся медленно жевать свой сандвич, в то время как Мегрэ налил ему стакан воды из-под крана.

    Стекла окон постепенно темнели, пейзаж за ними таял, и вместо него появились светящиеся точки, казавшиеся такими же далекими, как звезды.

    Комиссару пришлось послать за табаком. В одиннадцать часов зубной врач уже курил свою последнюю сигару, и воздух становился все тяжелее. Два раза комиссар выходил размяться и видел двух женщин, сидевших в приемной. Когда он во второй раз проходил мимо них, они уже сдвинули стулья и болтали, как будто были знакомы с незапамятных времен.

    - Когда вы чистили свою машину?

    - В последний раз ее чистили две недели назад на одной заправочной станции в Нейи, там же меняли масло.

    - А после воскресенья ее снова чистили?

    - Нет.

    - Видите ли, месье Серр, мы только что произвели решающий опыт. Один мой инспектор, у которого, как и у вас, на башмаках были резиновые набойки, поехал на указанный вами перекресток, на шоссе, ведущее в Фонтенбло. Он вышел из машины и прогулялся по проселочной дороге, как вы с вашей матерью в воскресенье. Проселочная дорога не асфальтирована. Он снова сел в автомобиль и вернулся сюда. Специалисты исследовали коврик его машины.

    Вот пыль и песок, которые они собрали.

    Мегрэ бросил на стол мешочек.

    Серр не шевельнулся.

    - Мы должны были бы найти такую же пыль на коврике-щетке вашей машины.

    - И это доказывает, что я убил свою жену?

    - Это доказывает, что машина была вычищена после воскресенья.

    - А никто не мог пробраться в мой гараж?

    - Это маловероятно.

    - Ваши люди не входили туда?

    - В чем вы хотите нас обвинить?

    - Ни в чем, месье комиссар. Я никого не обвиняю.

    Я только прошу вас заметить, что эта операция проходила без свидетелей, а значит, она не может служить законным доказательством.

    - Вы не хотите поговорить с вашей матерью?

    - А вам хотелось бы знать, что мне нужно сказать ей? Ничего, месье Мегрэ. Мне нечего сказать ей, и ей нечего сказать мне… Она что-нибудь ела?

    - Не знаю. Повторяю вам, она свободна.

    - Она не выйдет отсюда, пока я буду здесь.

    - Пожалуй, ей придется ждать долго.

    Серр опустил глаза, переменил тон. После долгих колебаний он прошептал, казалось, немного смущенно:

    - Наверное, это было бы слишком, если бы я попросил вас послать ей сандвич?

    - Это уже давно сделано.

    - Она его съела?.. Как она держится?

    - Она все время разговаривает.

    - С кем?

    - С одной женщиной, которая тоже сидит в зале ожидания. Это бывшая проститутка.

    В глазах зубного врача снова мелькнула ненависть.

    - Вы это сделали нарочно, правда?

    - Даже не нарочно.

    - Моей матери нечего сказать.

    - Тем лучше для вас.

    Прошло четверть часа. Оба они молчали. Потом Мегрэ опять потащился в соседнюю комнату и, более угрюмый чем когда-либо, сделал знак Жанвье, который дремал в углу.

    - Спрашивать то же самое, начальник?

    - Все, что тебе захочется.

    Стенограф совсем замучился. Переводчик все еще работал в своем чулане.

    - Сходи-ка за Эрнестиной, той, что в зеленой шляпе, и проведи ее в кабинет Люка.

    Когда вошла Долговязая, вид у нее был недовольный.

    - Вам не следовало прерывать наш разговор. Теперь она догадается.

    Вероятно, потому, что было уже так поздно, Мегрэ совершенно естественно стал говорить ей "ты".

    - Что ты там ей рассказывала?

    - Говорила, что не знаю, зачем меня вызвали, что мой муж уехал два дня назад, что у меня нет от него никаких известий и что я ненавижу полицию и все ее фокусы.

    - А она?

    - Спрашивала меня, в первый ли раз я здесь. Я сказала, что нет, что в прошлом году меня допрашивали целую ночь, потому что мой муж подрался с кем-то в кафе и якобы пырнул кого-то ножом. Вначале она смотрела на меня почти с отвращением. Потом понемногу начала меня расспрашивать.

    - О чем?

    - Главным образом о вас. Я ругала вас, как только могла. Не забыла сказать, что вам всегда удается заставить людей сознаться. Что в крайнем случае вы применяете самые грубые способы.

    - Да ну?

    - Я-то уж знаю, что делаю. Рассказала ей случай, когда вы держали кого-то голышом в своем кабинете в течение двадцати четырех часов, причем окно все время было открыто.

    - Такого никогда не бывало.

    - Она уже не так уверена в себе. Она все время прислушивается. "Он их бьет?", - спросила она у меня. "Случается". Может, мне лучше вернуться к ней.

    - Иди, если хочешь.

    - Но только пусть меня сведет в зал ожидания кто-нибудь из инспекторов и пусть обращается со мной сурово.

    - От Альфреда все еще ничего нет.

    - Вы тоже ничего не получили?

    Мегрэ отправил ее обратно, как она просила. Инспектор, выпроваживавший ее, вернулся, улыбаясь во весь рот.

    - Ты что?

    - Да ничего. Когда я проходил мимо старухи, она закрылась рукой, словно ждала удара. А Долговязая принялась плакать, как только вышла из кабинета.

    Позвонила мадам Мегрэ, спросила, поел ли чего-нибудь ее муж, ждать ли его домой сегодня.

    У Мегрэ болела голова. Он был недоволен собой, другими. Может быть, даже немного встревожен. Думал о том, что будет, если вдруг раздастся телефонный звонок Марии Ван Аэртс, и она сообщит, что передумала ехать в Амстердам, остановилась в другом городе.

    Он выпил уже теплого пива, попросил послать наверх еще несколько кружек, прежде чем пивная закроется, и вернулся в свой кабинет, где Жанвье отворил окно. Городской шум уже стих. Время от времени по мосту Сен-Мишель проезжало такси.

    Он сел, устало опустив плечи, Жанвье вышел. После долгого молчания комиссар задумчиво сказал:

    - Ваша мать воображает, что я вас здесь пытаю.

    Он удивился, видя, что его собеседник сразу поднял голову; Мегрэ впервые прочел тревогу на его лице.

    - Что ей там наговорили?

    - Не знаю. Это, наверное, та девка, которая ожидает вместе с ней. Такие, как она, любят сочинять всякие небылицы, чтобы вызвать к себе интерес.

    - Можно мне видеть ее?

    - Кого?

    - Мою мать.

    Мегрэ сделал вид, что колеблется, взвешивает "за" и "против", и, наконец, покачал головой.

    - Нет, - решил он. - Я, пожалуй, допрошу ее сам.

    И я думаю, не послать ли мне за Эжени.

    - Мать ничего не знает.

    - А вы?

    - И я тоже.

    - Значит, нет причины, чтобы я не допросил ее так же, как допрашивал вас.

    - У вас нет жалости, комиссар.

    - К кому?

    - К старой женщине.

    - Мария тоже хотела бы дожить до старости.

    Он стал ходить по кабинету, заложив руки за спину, но то, чего он ожидал, не произошло.

    - Твоя очередь, Жанвье. А я теперь примусь за мать.

    В действительности он еще не знал, будет ее допрашивать или нет. Жанвье потом рассказывал, что он никогда не видел своего начальника таким усталым и таким ворчливым, как этой ночью.

    Никто в сыскной полиции уже не надеялся, что Серр сознается; за спиной комиссара инспектора тоскливо поглядывали друг на друга. Было уже час ночи.

    в которой Долговязая кое-что выбалтывает и в которой Мегрэ наконец решает сменить противника

    Мегрэ вышел из комнаты инспекторов, чтобы зайти к переводчику, когда к нему подошел один из уборщиков.

    - С вами хочет поговорить какая-то дама.

    - Кто? Где она?

    - Одна из тех, что сидели в зале ожидания. Кажется, ей стало плохо. Она совершенно бледная, того и гляди, грохнется на пол, попросила меня доложить вам.

    - Это старая дама? - спросил Мегрэ, нахмурившись.

    - Нет, молодая.

    Большинство дверей, выходивших в коридор, были отворены. У третьей двери комиссар увидел Эрнестину, которая прижимала руку к груди.

    - Закройте дверь, - шепнула она, когда он подошел ближе.

    Как только он исполнил ее просьбу, она облегченно вздохнула:

    - Уф! Я, правда, совсем обессилела, но пока еще держусь. Я сделала вид, что мне дурно… Но мне действительно не по себе. У вас нет выпить чего-нибудь крепкого?

    Ему пришлось вернуться в свой кабинет, чтобы взять там бутылку коньяку, которая всегда стояла у него. За неимением рюмки он налил ей коньяку в стакан, она выпила залпом и поперхнулась.

    - Не знаю, как вы выдерживаете с сыном. Я с матерью совсем дошла. У меня уже голова закружилась.

    - Она что-нибудь сказала?

    - Эта дама покрепче меня. Об этом я и хотела вас предупредить. Вначале я была уверена, что она принимает за чистую монету все враки, все, что я ей плету.

    А потом она, как будто невзначай, стала задавать мне всякие вопросики. Мне уже не раз ставили такие ловушки, и я думала, что сумею выкрутиться. Но мне пришлось нелегко.

    - Ты ей сказала, кто ты такая?

    - Ну, не совсем точно. Эта женщина ужасно умная, месье Мегрэ. Откуда она узнала, что я зарабатывала на панели? Скажите? Разве по мне это еще видно? Потом она мне сказала: "Вы ведь привыкли общаться с этими людьми, не так ли?" Она имела в виду вас, полицейских.

    Наконец, она стала расспрашивать меня о жизни в тюрьмах, и я ей отвечала. Если бы мне сказали, когда я пришла и села напротив, что не я ее, а она меня проведет, я бы не поверила.

    - Ты говорила с ней об Альфреде?

    - Кое-что. Она думает, что он подделывает чеки.

    Ее это не очень-то интересует. Сейчас вот минут сорок пять она расспрашивала меня о жизни в тюрьме: в котором часу подъем, что там едят, злые ли там надзирательницы… Я подумала, что это может заинтересовать вас, и решила сделать вид, что мне дурно; встала и заявила, что пойду и потребую чего-нибудь попить, ведь это бесчеловечно заставлять женщин всю ночь томиться от жажды… Можно мне выпить еще глоток?

    Эрнестина и в самом деле замучилась. От коньяка щеки у нее порозовели.

    - А сын не признается?

    - Нет еще. Она о нем говорила?

    - Она прислушивается ко всякому шуму, вздрагивает каждый раз, когда открывается дверь. Она задала мне и такой вопрос: не знала ли я людей, которым отрубили голову на гильотине. Ну, теперь мне получше, пойду. Сейчас уж я буду начеку, не бойтесь.

    Мегрэ отпустил Эрнестину, постоял у окна, выходившего во двор, вдохнул свежего воздуха и выпил глоток коньяку прямо из бутылки. Когда он проходил через кабинет, где работал переводчик, тот показал ему письмо, в котором было подчеркнуто одно место.

    - Она это писала уже полтора года назад, - сказал он.

    Мария писала своей приятельнице:

    "Вчера я от души посмеялась. Г. был в моей комнате. Он пришел не за тем, за чем ты думаешь, а чтобы поговорить о моих планах: накануне я говорила, что собираюсь поехать на два дня в Ниццу.

    Эти люди терпеть не могут путешествовать. Из Франции они выезжали только один раз в жизни. Тогда еще был жив отец, и они все вместе поехали в Лондон. Кажется, при этом все трое страдали морской болезнью и судовому врачу пришлось с ними возиться.

    Но дело не в этом. Когда я говорю им что-нибудь такое, что им не нравится, они мне не сразу отвечают. Они умолкают, и, как говорят, над нами пролетает ангел.

    Потом, через некоторое время или даже на следующий день, Гийом приходит ко мне в комнату с недовольным видом, сначала говорит обиняками и в конце концов выкладывает все, что у него на сердце. Короче, оказывается, моя идея поехать в Ниццу на карнавал смешна, почти что неприлична. Он не скрыл, что его мать была шокирована, и умолял меня отказаться от моего намерения.

    Ящик ночного столика как раз был наполовину выдвинут. Он машинально взглянул на него, и я заметила, что он вдруг побледнел.

    - Что это такое? - пробормотал он, показывая на маленький револьвер с рукояткой из слоновой кости, который я купила во время своего путешествия в Египет.

    Помнишь? Я тебе тогда об этом рассказывала.

    Мне говорили, что одинокой женщине в этой стране небезопасно. Не знаю, почему я положила его в этот ящик. Я спокойно ответила:

    - Это револьвер.

    - Он заряжен?

    - Не помню.

    Я взяла его в руки. Посмотрела магазин. Там не было пуль.

    - У вас есть патроны?

    - Где-то должны быть.

    Через полчаса ко мне под каким-то предлогом явилась моя свекровь - она никогда не заходит ко мне в комнату без какой-либо причины. Она тоже долго говорила обиняками и наконец объяснила, что женщине неприлично иметь оружие.

    - Но это скорее игрушка, - возразила я. - Я сохранила его как сувенир, потому что у него красивая рукоятка и на ней выгравированы мои инициалы. А потом, я думаю, он не может принести большого вреда.

    В конце концов она уступила. Но только после того, как я вручила ей коробку с патронами, которые оказались в глубине ящика.

    Но вот что самое смешное: как только она вышла из комнаты, я нашла в одной из своих сумок еще такую же коробку с патронами, про которую совсем забыла. Я ей про это не сказала…"

    Мегрэ все еще держал в руке бутылку с коньяком.

    Он налил переводчику, потом пошел угостить стенографа и инспектора, который, чтобы не уснуть, рисовал человечков на своем бюваре.

    Когда Мегрэ вернулся к себе в кабинет, оттуда сейчас же вышел Жанвье, и начался новый раунд.

    - Я поразмыслил, Серр. Я начинаю думать, что вы не так много лгали мне, как я предполагал.

    Он уже перестал называть его месье, как будто после стольких часов, проведенных наедине, известная фамильярность между ними стала уместной. Зубной врач недоверчиво посмотрел на него.

    - Мария не должна была исчезнуть, так же как и ваша первая жена. Вы совсем не были заинтересованы в ее исчезновении. Она запаковала свои чемоданы, объявила, что уезжает в Голландию. Она действительно собиралась сесть в ночной поезд. Я не знаю, должна ли была она умереть у вас в доме или только после того, как выйдет из него. Что вы об этом думаете?

    Гийом Серр ничего не ответил, но с явным интересом посмотрел на Мегрэ.

    - Другими словами, она должна была умереть естественной смертью, я хочу сказать, такой смертью, которая могла сойти за естественную. Но этого не произошло, потому что иначе у вас не было бы причины прятать ни ее тело, ни ее багаж. Есть и другая подробность, которая идет вразрез с вашим планом. Вы попрощались. Ей, значит, не нужно было возвращаться к вам в кабинет. Однако же в какое-то время, ночью, ее труп находился у вас в кабинете. Я не прошу вас отвечать мне, следите только за моими рассуждениями.

    Я только что узнал, что у вашей жены был револьвер.

    Готов верить, что вы стреляли в порядке самозащиты.