- Не в обычном смысле этого слова. Подозреваю, что она ревнует к тому, что считает своей областью. - То есть она опекает вас на работе. Пуан, хотя и прожил большую жизнь, казалось, был крайне поражен, хотя Мегрэ открывал простые истины. - Вы сказали, что она была у вас в кабинете, когда доложили о приходе Пикмаля, и вы попросили ее выйти. Когда вы снова ее вызвали, вы еще держали отчет в руках? - Кажется, да… Но уверяю вас… - Поймите, господин министр, я никого не обвиняю, никого не подозреваю. Так же, как и вы, я пытаюсь разобраться. Есть ли еще у кого-нибудь ключ от этой квартиры? - У моей дочери. - Сколько ей лет? - Анн-Мари? Двадцать четыре. - Замужем? - Она выходит, вернее, должна была выйти замуж в следующем месяце. Теперь, когда собирается такая гроза, я уже ни в чем не могу быть уверенным. Вам знакома фамилия Курмон? - Слышал. Если Мальтеры были известны в политических кругах, то Курмоны были не менее известны в дипломатических, и по меньшей мере в течение трех поколений. Робер Курмон, владелец особняка на улице Фэзандери, один из последних французов, носящих монокль, вот уже более тридцати лет назначался послом то в Токио, то в Лондон и, кроме того, был членом Французского Института[2]. - Сын Робера Курмона? - Да, Ален Курмон. Ему тридцать два, он уже был атташе при трех или четырех посольствах, а сейчас является начальником очень важного отдела в министерстве иностранных дел. Он получил назначение в Буэнос-Айрес и через три недели после свадьбы должен был уехать туда. Теперь вы понимаете, что положение куда трагичнее, чем могло показаться вначале. Скандал, который разразится завтра или послезавтра… - Ваша дочь часто приходила сюда? - До того, как мы получили квартиру при министерстве. - А с тех пор никогда? - Предпочитаю быть с вами откровенным, комиссар. Иначе не стоило вас и приглашать. Анн-Мари сдала экзамен на степень бакалавра, закончила философский факультет. Она не синий чулок, хотя и непохожа на современных девушек. Но однажды, примерно месяц назад, я обнаружил здесь сигаретный пепел. Мадемуазель Бланш не курит. Моя жена тем более. Я спросил Анн-Мари, и она призналась, что иногда приходит сюда с Аленом. Больше ничего я не стал выяснять. Вспоминаю, как она сказала, не краснея, глядя мне прямо в глаза: "Надо смотреть на вещи трезво, отец. Мне двадцать четыре, а ему тридцать два". У вас есть дети, Мегрэ? Комиссар покачал головой. - Полагаю, сегодня сигаретного пепла не было? - Нет. Отвечая на вопросы, Пуан уже не выглядел таким подавленным - совсем как больной, который, рассказывая о своем недуге врачу, верит, что в конце концов тот даст ему лекарство. Уж не специально ли Мегрэ задержался на выяснении положения с ключами от квартиры? - Больше их нет ни у кого? - У начальника моей канцелярии. - Его имя? - Жак Флери. - Вы давно его знаете? - Мы учились вместе в лицее, потом в университете. - Он тоже из Вандеи? - Нет. Из Ниора. Это рядом. Мы почти ровесники. - Адвокат? - Нет, в списки сословия адвокатов он не был внесен. - Почему? - Это довольно забавный человек. Родители его были богаты. В молодости у него не было никакого желания работать. Каждые полгода он загорался какой-нибудь новой идей. Был период, например, когда он вздумал было производить снаряжение для рыбной ловли и купил несколько лодок. Потом занялся какими-то поставками из колоний и потерпел неудачу. Я потерял его из виду. Став депутатом, я время от времени встречал его в Париже. - Он разорился? - Дотла. Но выглядит прекрасно. Он всегда прекрасно выглядел и был необыкновенно симпатичный. Знаете, тип симпатичного неудачника. - Он обращался к вам с какими-нибудь просьбами? - Изредка. Но ничего серьезного. Незадолго до того, как я стал министром, мы по воле обстоятельств стали встречаться чаще, чем обычно, и когда мне понадобился начальник канцелярии, он оказался под рукой. Пуан нахмурился. - Я должен вам кое-что объяснить. Вам просто не понять, что значит внезапно стать министром. Возьмите меня. Я адвокат, незаметный провинциальный адвокат, который тем не менее хорошо знает право. Меня назначают министром общественных работ. Без всякого перехода, без подготовки я становлюсь во главе министерства, в котором полным-полно высокопоставленных Компетентных чиновников и даже таких знаменитостей, как покойный профессор Калам. Я начинаю вести себя так же, как другие. Держусь уверенно. Делаю вид, что все знаю. И все же ощущаю по отношению к себе недоброжелательство и насмешливость. Кроме того, мне стало известно о многочисленных интригах, в которых я ничего не понимал. В своем собственном министерстве я остаюсь чужеродным телом среди людей, которые с давних пор знакомы с изнанкой политической жизни. Иметь подле себя такого человека, как Флери, с которым можно быть откровенным… - Понимаю. У Флери, когда вы назначили его шефом вашей канцелярии, уже были связи в политических кругах? - Только такие, которые завязываются в барах и ресторанах. - Он женат? - Был. Думаю, он и сейчас еще не развелся с женой. У него от нее двое детей. Но живут они не вместе. У него есть еще одна семья в Париже, а может быть, и две: он обладает даром необычайно усложнять свою жизнь. - Вы уверены, что он не знал, что отчет Калама у вас? - Он даже не видел Пикмаля в министерстве. А я ему ничего не говорил. - Каковы отношения между Флери и мадемуазель Бланш? - Внешне самые дружеские. На самом деле она его не выносит. Его образ жизни идет вразрез с ее буржуазной моралью. Он шокирует ее и приводит в отчаяние. Поверьте, это не имеет значения. - Вы уверены, что ваша жена не подозревает о том, что вы здесь? - Она сегодня заметила, что я не в себе. Настаивала, чтобы я прилег и отдохнул, но я сказал, что у меня важное собрание. - Она поверила? - Не знаю. - Вы часто ей лжете? - Нет. Было около полуночи. На этот раз стопки наполнил министр; потом, вздыхая, он направился к полочке и выбрал изогнутую трубку с серебряным кольцом. Как бы в подтверждение предчувствия Мегрэ зазвонил телефон. Пуан посмотрел на комиссара - снимать трубку или нет. - Это, должно быть, ваша жена. Все равно, вернувшись домой, вам придется ей все рассказать. Министр взял трубку. - Алло!.. Да… Это я… У него был виноватый вид. - Нет… Я не один… Нам надо обсудить очень важный вопрос… Я тебе все расскажу… Не знаю… Думаю, что уже недолго. Прекрасно… уверяю тебя, я себя прекрасно чувствую… Что?.. Премьер-министр?.. Хочет, чтобы… Хорошо… Я посмотрю… Да… Сейчас же позвоню… Пока… На лбу Пуана выступил пот; он смотрел на Мегрэ, как человек, не знающий, где искать спасения. - Три раза звонил премьер-министр. Просил передать, чтобы я звонил ему в любое время… Пуан вытер лоб. Трубку он так и не раскурил. - Что же делать? - Позвоните ему. Завтра утром вам все равно придется ему признаться, что у вас больше нет отчета Калама. Нет никакой надежды, что мы сможем его найти в течение одной ночи. - Вы так думаете? - невольно вырвалось у Пуана. Вопрос прозвучал несколько комически, но в нем ощущались одновременно и смятение Пуана и инстинктивная вера во всемогущество полиции. Тяжело опустившись в кресло, Пуан набрал номер, который знал на память. - Алло! Говорит министр общественных работ… Я бы хотел поговорить с господином премьер-министром… Простите меня, мадам… Говорит Пуан… Полагаю, что ваш муж ждет… Да… Жду у аппарата… Одним глотком Пуан опорожнил стопку. Взгляд его был устремлен на пуговицу пиджака Мегрэ. - Да, господин премьер-министр… Простите, что не позвонил вам раньше… Чувствую себя лучше, да… Пустяки… Наверно, усталость… Кроме того… Я хотел вам сказать… Из трубки до Мегрэ доносились звуки, не предвещавшие ничего хорошего. У Пуана был вид ребенка, которого отчитывают, а он тщетно пытается оправдаться. - Да… Я знаю… Поверьте мне… Наконец ему дали возможность говорить, и он стал подбирать слова: - Понимаете, произошло нечто… нечто невообразимое… Я имею в виду отчет… Вчера я принес его в мою собственную квартиру… На бульваре Пастера… Если бы ему хотя бы дали возможность рассказать эту историю так, как он хотел! Но его без конца перебивали. Мешали. - Я обычно прихожу сюда поработать… Что? Я и сейчас здесь, да… Нет, жена не знала, где я, иначе бы она передала мне, что вы звонили… Нет! У меня больше нет отчета Калама… Я пытаюсь сказать вам об этом с начала разговора… Я оставил его здесь, считая, что он будет в большей безопасности, чем в министерстве, и когда после разговора с вами пришел, чтобы забрать его… Мегрэ отвернулся, увидев, как с густых ресниц Пуана скатилась слеза досады и унижения. - Я все обыскал… Разумеется, я этого не сделал. Прикрыв трубку рукой, Пуан прошептал Мегрэ: - Спрашивает, сообщил ли я полиции… Сейчас он слушал безропотно, бормоча время от времени: - Да… Да… Понимаю… Пот струился по его лицу, и Мегрэ захотелось открыть окно. - Клянусь вам, господин премьер-министр… Люстра не горела. Угол кабинета, где они сидели, освещала настольная лампа с зеленым абажуром. Остальная часть комнаты тонула в полумраке. Время от времени с бульвара Пастера доносились гудки такси и иногда свистки паровоза. На фотографии, висящей на стене, отцу Пуана было лет шестьдесят пять, и, судя по возрасту самого Пуана, он, видимо, был сфотографирован лет десять назад. Матери Пуана на другой фотографии было не больше тридцати. Одета и причесана она была по моде начала века, из чего Мегрэ сделал вывод, что мадам Пуан, как и его собственная мать, умерла, когда ее сын был еще ребенком. Можно было предполагать многое; Мегрэ еще не обсуждал всех возможностей с Пуаном, но бессознательно их обдумывал. Телефонный разговор, свидетелем которого он оказался, навел его на мысль о Мальтере: будучи премьер-министром, тот одновременно является министром внутренних дел, то есть ему подчиняется Сюртэ. Если предположить, что Мальтер узнал о визите Пикмаля на бульвар Сен-Жермен и велел установить наблюдение за Огюстом Пуаном… Или даже после разговора с ним… Предположить можно все, что угодно: что Мальтер захотел завладеть документом, чтобы его уничтожить или чтобы сохранить, как возможный козырь. Газетная терминология абсолютно точна: отчет Калама - настоящая бомба, дающая тому, кто ею владеет, неслыханные преимущества. - Да, господин премьер-министр. Никакой полиции, обещаю… Премьер, очевидно, изводил Пуана вопросами, от которых тот терял почву под ногами. Пуан взглядом призывал Мегрэ на помощь, но помочь ему было невозможно. Он уже начал слабеть. - У меня в кабинете сидит человек, но я его пригласил не как… Нет, Пуан был сильным человеком - и физически и духовно. Мегрэ и себя считал сильным, однако в свое время тоже не оказал должного сопротивления, когда попал в куда менее сложную ситуацию. Он хорошо помнил и будет помнить всю жизнь, что тогда его больше всего подавляло ощущение, будто он имеет дело с безымянной, безликой силой, которую невозможно понять. Эта сила для всех является Силой с большой буквы - Законом… Пуан, наконец, назвал имя: - Это комиссар Мегрэ… Я пригласил его как частное лицо… Уверен, что он… Его опять прервали. Трубка вибрировала. - Нет, никаких следов… Никто… Даже жена не знала… Секретарша тоже… Клянусь вам, господин премьер… Он говорил уже совсем смиренным тоном. - Да… К девяти часам, хорошо… Хотите с ним поговорить? Сию минуту… Он смущенно посмотрел на Мегрэ. - Премьер хочет… Комиссар взял трубку. - Слушаю, господин премьер-министр… - Мой коллега сказал, что он вас информировал о случившемся… - Да, господин премьер-министр. - Вы, несомненно, прекрасно понимаете, что все должно оставаться в строжайшем секрете. Не может быть и речи о том, чтобы начать официальное расследование. Сюртэ также не будет поставлена в известность. - Понимаю, господин премьер-министр. - Само собой разумеется, что если вы, проведя расследование, но как лицо частное, а отнюдь не официальное, обнаружите что-либо, касающееся отчета Калама, вы поставите меня… Тут он запнулся. Быть замешанным в это дело ему не хотелось. - …вы информируете об этом моего коллегу Пуана. - Да, господин премьер-министр. - Это все. Мегрэ хотел передать телефон Пуану, но раздался щелчок: премьер повесил трубку. - Простите меня, Мегрэ, но он вынудил меня сказать о вас. Говорят, до того, как заняться политикой, он был знаменитым адвокатом, и я верю этому. Мне стыдно, что я поставил вас в такое положение… - Вы увидитесь с ним завтра утром? - В девять утра. Он не хочет, чтобы остальные члены кабинета узнали о случившемся. Больше всего его беспокоит, что Пикмаль проболтается или уже проболтался кому-нибудь: кроме нас троих, он единственный человек, который знает, что документ нашелся. - Попытаюсь узнать, что он собой представляет. - Не открывая себя, да? - Но должен вас честно предупредить, что считаю своим долгом рассказать обо всем моему шефу. Я не стану входить в детали, то есть упоминать отчет Калама. Но совершенно необходимо, чтобы он знал, что я работаю для вас. Если бы дело касалось только меня одного, я мог бы им заниматься в свободное от службы время. Но мне, безусловно, понадобится кое-кто из моих помощников… - Они будут знать, в чем дело? - Про отчет они знать ничего не будут. Это я вам обещаю. - Я готов был подать в отставку, но он предупредил мое желание, сказав, что даже не может вывести меня из правительства, поскольку даст этим пищу тем, кто следит за последними политическими событиями. С этого момента я являюсь паршивой овцой, и мои коллеги… - Вы уверены, что документ, который вы держали в руках, действительно был копией отчета Калама? Пуан удивленно поднял голову. - Вы думаете, что это могла быть фальшивка? - Я ничего не думаю. Я продолжаю изучать все гипотезы. Предоставив вам отчет Калама - действительный или фальшивый, - а затем выкрав его, кто-то дискредитирует вас и тем самым правительство. Вас обвинят в том, что вы уничтожили отчет. - Тогда мы услышим об этом завтра же. - Не обязательно так быстро. Мне надо бы узнать, где и при каких обстоятельствах был найден отчет. - Вы рассчитываете узнать это, не вызвав толков? - Попытаюсь. Надеюсь, господин министр, вы мне все рассказали? Если я позволяю себе спрашивать об этом, то только потому, что при данных обстоятельствах очень важно, чтобы… - Понимаю. Есть одна маленькая деталь, о которой я до сих пор не упоминал. Я говорил вам в самом начале об Артюре Нику. Я был просто депутатом, когда впервые встретился с ним на каком-то обеде, и мне в голову не могло прийти, что в один прекрасный день я стану министром общественных работ. Мне было известно, что он один из компаньонов строительной фирмы "Нику и Совгрен", расположенной на авеню Республики. Артюр Нику ведет жизнь светского человека. Он вовсе не похож на нувориша или на денежного туза. Это культурный человек. Он умеет жить. Посещает лучшие рестораны Парижа, всегда окружен красивыми женщинами, в основном актрисами и кинозвездами. Думаю, в Париже нет ни одного человека, пользующегося известностью в мире литературы, искусства, в политических кругах, который бы не бывал гостем на его воскресных приемах в Самуа… Я встречал там многих моих коллег по Палате, главных редакторов газет, ученых, в честности и порядочности которых нисколько не сомневаюсь… Сам Нику в своем загородном доме производит впечатление человека, для которого цель жизни - угостить своих гостей самыми тонкими и редкими блюдами, причем в самой изысканной обстановке. Моей жене он не нравился… Мы ездили туда раз пять-шесть, всегда с кем-нибудь, и наши отношения никогда не были близкими. Иногда в воскресенье там обедали за маленькими столиками до тридцати человек, а после обеда все собирались в библиотеке или около бассейна… Да, я забыл вам сказать, что однажды, года два назад, если не ошибаюсь, на рождество, моя дочь получила подарок - крошечное золотое вечное перо с ее инициалами. К подарку была приложена визитная карточка Артюра Нику… Я чуть было не заставил ее отправить подарок обратно. Я рассказал об этом, кажется, кому-то из моих коллег, и был в скверном настроении. Но меня заверили, что не стоит придавать этому особого значения. У Нику обычай - в конце года посылать подарки женам и дочерям своих гостей. В этом году он рассылал вечные перья, которых, по-видимому, заказал несколько десятков. В прошлом году были пудреницы, но тоже золотые, так как, по-видимому, он питает страсть к золоту… Моя дочь оставила эту ручку у себя. Думаю, она пользуется ею до сих пор. Но завтра, когда история с отчетом Калама попадет в газеты, сообщат, что дочь Огюста Пуана получила подарок… | 
