Он так старался, чтобы все было хорошо! Он женился в надежде иметь дом, детей: быть не сухим, а плодоносным деревом, но однажды утром жена ушла от него; он остался с мальчуганом в одной кроватке и дочуркой - в другой; ничего не понимая, ничего не зная, он бился головой об стену, а те, кого он спрашивал, смеялись над его наивностью; наконец, в ящиках стола он обнаружил гнусные рисунки, непристойные фотографии, чудовищные мерзости, открывшие ему, кем была та женщина, которую он считал целомудренной. В глубине души он не сердился, а жалел ее: она ведь носила в себе демона. Чтобы дети не оставались одни, он женился снова. Теперь все его тело облегченно потягивалось, и маленькие блестящие волны лизали песок рядом с ним; что если одна из них подберется к нему и станет его ласкать? Он так Долго нес свой груз, что набрался сил. Как все это было уродливо: жена, дочь, сын… И деньги!.. Его деньги или их - он больше не знал, да и не хотел знать. Зачем? Теперь ведь все кончено, чего же еще? По коридору кто-то шел. Шаги грубо проникали в Монда, пол злобно потрескивал, где-то открылась и хлопнула дверь, потом опять тревожная тишина; он чувствовал, что вблизи, лицом к лицу и меря друг друга глазами, стоят два человека и оба они на пороге трагедии. - Нет! Он провел рукой по лицу, лицо было сухое; потрогал подушку, однако мокрого пятна под подбородком не обнаружил. Ресницы пощипывало, но, скорее, от усталости, а может быть, и от угля, всю дорогу летевшего из трубы паровоза; вероятно, тело ломило тоже от долгой езды. Кто сказал "нет"? Открыв глаза, Монд сел на постели, увидел тонкую полоску света под дверью соседней комнаты, комнаты марсельской гостиницы, название которой он забыл. Человек, сказавший "нет", крупными шагами ходил взад-вперед по другую сторону стенки. Щелкнул замок чемодана. - Жан! - Я сказал "нет"! - Жан! Умоляю тебя, выслушай. Позволь мне хотя бы объяснить. - Нет! Они пришли с улицы, из ночи. Движения мужчины были уверенными, решительными. Он, конечно, хватал из шкафа свои разбросанные вещи и запихивал их в чемодан. Женщина, конечно, цеплялась за него, потому что послышался глухой звук удара, затем стон. Мужчина оттолкнул ее, и она чуть не упала. - Жан, пожалуйста… Должно быть, она обезумела. Для нее тоже перестали существовать обычные условности повседневной жизни и уважения к человеку. - Я сейчас все объясню. Клянусь… - Шлюха! - Да, шлюха. Ты прав, но… - Ты что, всю гостиницу разбудить хочешь? - Мне все равно. Будь здесь хоть сто человек, это не помешало бы мне ползать у тебя в ногах, просить прощения, умолять. - Заткнись! - Жан! - Заткнись, слышишь! - Поверь, я сделала это ненарочно. - Нет, это я сделал нарочно! - Мне надо было подышать воздухом. - Мужика тебе надо было, и все тут. - Неправда, Жан. Я три дня не выходила из комнаты, ухаживала за тобой, как… - Скажи еще - как мать, потаскуха. - Ты спал. Я вышла на минутку. - Дерьмо! - Ведь ты не уйдешь, правда? Не бросишь меня? Лучше сразу убей! - Охотно бы это сделал. - Так убей. - Не стоит труда. Отвали. Пусти меня. Тебе что, не ясно? Должно быть, он толкнул ее снова и она упала на пол; стало тихо, затем тоном уже не трагическим, а скорее заунывным и казавшимся почти пародийным она затянула вечное: - Жа-а-а-н! - Хватит распускать нюни! - Я жить без тебя не могу. - Вот и подыхай! - Как ты можешь говорить такое? Как ты мог забыть… - Что забыть? То, что ты сделала для меня, или то, что я сделал для тебя? Отвечай! А лучше молчи! Куда, черт побери, ты засунула мои рубашки? И нормальным голосом, как говорят артисты во время антракта, она отозвалась: - Три отдала в стирку. Остальные на верхней полке в шкафу, в ванной… Потом снова взяла прежний тон: - Жан… Он не пытался разнообразить свой слог: - Дерьмо! - Что ты собираешься делать? - Тебя это не касается. - Клянусь, с тех пор как мы познакомились, до меня не дотрагивался ни один мужчина. - Кроме того, с которым ты выходила из дансинга, когда я пришел. - Я только попросила его проводить меня до гостиницы. Я боялась… Он расхохотался. - Лучше не придумаешь. - Не смейся, Жан. Уйдешь - завтра же сам раскаешься. - Угрожаешь? Угрожал-то он. Больше чем угрожал, потому что последовал тяжелый удар, видимо кулаком, потом тишина и стон: - Ты ничего не понял. Это я… А в общем, нет. Лучше покончить с этим сразу. - Как хочешь. Шаги. Хлопнула дверь. Но не та, что вела в коридор, а дверь ванной. В стакан полилась вода. - Что ты делаешь? Женщина не ответила. Мужчина тяжело дышал. Должно быть, пытался закрыть набитый доверху чемодан. Потом обошел комнату, чтобы убедиться, не забыл ли что-нибудь. - Прощай… - бросил он наконец с нервной веселостью. Сразу же дверь открылась снова, и женский голос испуганно бросил: - Жан! Жан!.. Сжалься! - Еще чего! - Постой, Жан. Теперь ты не сможешь отказать мне в этом. Послушай… Он направился к двери. - Послушай, сейчас я умру. Он не остановился. Она ползла на коленях. Конечно, она ползла на коленях по красному, сомнительной чистоты ковру гостиничного номера; казалось, было воочию видно, как она цепляется за брюки мужчины, а тот отпихивает ее ногой. - Клянусь… клянусь… клянусь… Она икала, слова застывали у нее на губах. - …что я отравилась. Хлопнула дверь. Шаги прозвучали по коридору и стихли на лестнице. Снизу донеслось слабое эхо разговора между уходившим мужчиной и портье в черном. Г-н Монд стоял в темноте посреди комнаты. Нащупал выключатель и удивился, увидев себя в рубашке и босиком. Он подошел к двери в смежную комнату, прислушался, но безуспешно: ни рыданий, ни вздохов. Тогда он покорно поднял с пола валявшиеся у кровати брюки, к которым до сих пор не привык. Домашних туфель у него не было, и он надел ботинки, не завязывая шнурков. Он бесшумно вышел из комнаты, постоял у соседнего номера и робко постучал. Никто не ответил. Он нажал ручку, все еще не решаясь открыть дверь. Наконец он услышал едва различимый звук, словно кто-то задыхался и силился глотнуть воздуха. Он вошел. Номер, как и у него, разве что чуть побольше. Зеркальный шкаф открыт настежь, дверь в ванную тоже. На полу сидела женщина в забавной позе, вроде китайского бонзы. Платиновые волосы падали ей на лицо. Глаза у нее были красные, но сухие. Сложив руки на груди, она смотрела в пространство. Женщину, казалось, не удивило его появление. Однако она все же заметила его и, не шевелясь, не говоря ни слова, смотрела, как он подходит к ней. - Что вы сделали? - спросил г-н Монд. В расстегнутых брюках, с уже редкими, всклокоченными, как утром после сна, волосами, в незашнурованных ботинках, он не сознавал, на кого сейчас похож. - Закройте дверь, - вздохнула она. Потом спросила: - Он ушел, да? И, не дождавшись ответа, закончила: - Я знаю, он больше не вернется… Как глупо! Последние слова она прокричала с недавним исступлением, воздев руки к небу, которое словно осуждала за глупость мужчин. - Как глупо! Опираясь на пол руками, она попыталась подняться и в какой-то момент встала на четвереньки. Под коротким черным шелковым платьем в обтяжку виднелись длинные ноги в чулках телесного цвета. Губная помада и тушь на ресницах чуть размазались, придавая женщине вид выцветшей куклы. - Что вы здесь делаете? От усталости она еле держалась на ногах, но не решалась лечь в уже приготовленную ко сну постель и подозрительно смотрела на вошедшего к ней мужчину. - Я слышал, - пробормотал он. - Испугался… Вы же знаете… Она скривилась: ее тошнило. И совсем тихо, словно рассуждая сама с собой, простонала: - Хорошо бы, если б меня вырвало! - Вы что-то приняли, да? - Гарденал. Она ходила взад-вперед, прислушиваясь к происходящему в ней, лоб ее озабоченно наморщился. - Я всегда носила в сумочке гарденал: для него - он плохо засыпает… Господи! Она сцепила руки и заломила их, чтобы вызвать новый приступ. - Меня никогда не рвало? Может, это и к лучшему. Я подумала, когда он узнает, что я… Женщина струсила. Ее охватила паника. Обезумевшие глаза пристально смотрели на незнакомца, она умоляла: - Что мне делать? Скажите, что мне делать? - Я вызову врача. - Только не это. Вы не знаете… Нет ничего хуже. Тогда его арестуют, и он опять скажет, что я… Она не могла стоять на месте и расхаживала взад-вперед по ограниченному пространству комнаты. - Что вы чувствуете? - Не знаю… Мне страшно… Если бы меня вырвало… Монд тоже не знал что делать. Оставить ее и бежать к врачу за рвотным не приходило ему в голову, вернее, это казалось ему слишком сложным. - Сколько таблеток вы приняли? Она разозлилась, взбешенная его беспомощностью, а может быть, и нелепостью его облика. - Ну почем мне знать? Все, что оставалось в тюбике. Шесть-семь. Мне холодно. Она набросила на плечи пальто, взглянула на дверь, явно намереваясь искать помощи на стороне. - Подумать только, он меня бросил… - Послушайте, давайте я попробую. Моя дочь тоже однажды проглотила таблетку. Оба говорили бессвязно, а тут еще постояльцы с четвертого этажа, очевидно решившие, что продолжается скандал, стучали в потолок, требуя тишины. - Идите сюда. Откройте рот. Не мешайте. - Вы делаете мне больно. - Потерпите. Да стойте же! Он поискал, чем бы пощекотать ей в горле, и оказался настолько беспомощным, что взял у нее платок. Она держала в руке этот маленький твердый комочек, который Монд расправил и скатал жгутом. - Ой, вы задушите меня… Ой! Одной рукой ему пришлось крепко ухватить женщину за голову, и он удивился, какой у нее маленький череп. - Не напрягайтесь… Моя дочь тоже напрягалась… Так, хорошо. Еще немного. Ну как? Спазмы сотрясли грудь женщины, и внезапно ее стошнило; она даже не заметила, что обрызгала человека, которого совсем не знала. Слезы застилали ей глаза, мешали видеть. Рвало ее чем-то красным, и Монд держал ее за плечи, подбадривая, словно ребенка: - Так, так… Видите, уже лучше… Еще… Не сдерживайтесь… Давайте, давайте. Она смотрела на него сквозь мутную пелену перед глазами, точно животное, у которого из горла извлекли кость. - Ну что, желудок пустой?.. Позвольте-ка еще разок. Для уверенности. Женщина покачала головой. Она слабела. Он помог ей добраться до постели; она легла, свесив ноги, и теперь тихонько постанывала. - Если вы обещаете лежать спокойно, вести себя разумно, я спущусь вниз. Там наверняка есть газовая горелка или что-нибудь еще, на чем можно вскипятить воду. Вам надо выпить горячего, промыть желудок. Она сделала знак, что согласна, но прежде чем выйти из комнаты, г-н Монд прошел в ванную посмотреть, не осталось ли там яда. Она с беспокойством следила за ним глазами, спрашивая себя, что он задумал. И удивилась еще больше, когда он стал рыться в ее сумочке, где лежали мятые банкноты, пудра, губная помада. Но нет! Он же не вор! Монд снова опустил сумочку на ночной столик. - Лежите спокойно. Я скоро вернусь. На лестнице, стараясь не шуметь, он горько улыбнулся. Никто никогда не сделал для него ничего подобного! Всю жизнь, с тех пор как он себя помнил, он сам обычно приходил на помощь другим. Сколько раз - но напрасно! - мечтал он заболеть, чтобы увидеть, как кто-нибудь склоняется над ним, чтобы, ласково улыбаясь, на время облегчить ему груз существования. - Простите за беспокойство, - он всегда был чрезвычайно вежлив из боязни кого-нибудь оскорбить. - Моей соседке плохо. Не будете ли вы любезны согреть для нее немного воды? Или, может быть, у вас найдется чай? - Пройдите сюда. Была ночь. Гостиница спала. Однако было слышно, как во мраке улицы ехали куда-то тяжелые самосвалы, иногда, чтобы разбудить заснувшую лошадь, щелкал кнутом возница. - Вы знаете их? - осведомился портье, который сразу понял, что речь идет о постояльцах из двадцать восьмого номера. - Нет. - Погодите, сейчас найду спички. В захламленной серой комнатушке был кипятильник для кофе, служивший кофейником, но портье с мрачным спокойствием людей, которые в одиночестве бодрствуют по ночам, в то время как другие спят, зажег крошечную газовую плитку. - Я удивился, когда увидел, что он уходит. Несколько дней он болел, и она все время сидела с ним. Даже сама ходила за едой. Г-н Монд неожиданно для себя полюбопытствовал: - Он молод? - Кажется, года двадцать два. Надо посмотреть регистрационную карточку. Сегодня вечером они ушли друг за другом: сначала она, потом он. А когда, час спустя, вернулись, я понял - поссорились. И портье грубо закончил: - Он бросил ее, да? Вода уже закипала. Мужчина порылся в железной банке и наконец достал липовый чай. - Если хотите, я отнесу. - Я сам. - С сахаром? - Пожалуй… Да, спасибо. Портье, конечно, говорил о ней. Но почему он сказал ему это? Может, заподозрил в каких-то задних мыслях? - Если вам потребуется что-нибудь еще, не стесняйтесь. Я здесь до шести утра. Он снова облокотился на стойку красного дерева, из-под которой достал открытую книгу, и погрузился в чтение. Когда г-н Монд вернулся в комнату с чайником в руке, женщина спала или притворилась, что спит. Платье у нее задралось, обнажив бедро над чулком, и он смутился. У него не было никаких желаний, никаких задних мыслей. - Мадмуазель… Безразличная, она приоткрыла ресницы. - Вот, выпейте. А потом, если, конечно, сможете, я советую вам из осторожности пойти и вновь вызвать рвоту, чтобы прочистить желудок. Он забеспокоился, увидев, какой у нее отрешенный, мутный взгляд. Она не шевелилась. Тогда он приподнял ее, поднес к губам чашку. - Пейте. - Горячо. Говорила она невнятно, нечленораздельно, словно язык у нее слишком распух. - Все-таки выпейте. Он принудил, прямо-таки заставил женщину еще раз спровоцировать рвоту, но теперь незнакомку долго сотрясала болезненная икота и, казалось, она сердится на него за эти лишние страдания. - Ну вот, теперь мы спокойны… Видимо, задыхаясь, она через плечо сунула руку под платье и незнакомым Монду, но неприятно поразившим его жестом расстегнула бюстгальтер, сняла и бросила на пол. - Ложитесь. Если хотите раздеться, я ненадолго выйду. Она не дала ему для этого времени и с безразличным видом стянула через голову платье, которое скользнуло по ее длинному телу, словно лишняя кожа. Отвернувшись к стене, он все-таки видел женщину в дверце зеркального шкафа. Под платьем у нее ничего не было, только маленькие розовые трусики да узенький пояс для чулок. Когда она наклонилась, чтобы снять их, ее маленькие острые груди, казалось, повисли в воздухе. Она сняла и трусики, резинка которых оставила на коже красноватый след, и, уже голая, с едва затененным внизу животом, поколебавшись, направилась на цыпочках в ванную, где повела себя так, словно в соседней комнате не было мужчины. Она вернулась, закутанная в бледно-голубой пеньюар, но глаза ее все еще оставались мутными, рот искривленным. - Я совсем больна, - вздохнула она, укладываясь в постель. И потом, когда Монд подтыкал одеяло, добавила: - Не могу больше. Свернувшись в клубок и почти съехав головой с подушки, так что Монд видел лишь одни обесцвеченные волосы, она сразу заснула. Спустя минуту она уже сопела, и он тихо вернулся к себе за пиджаком и пальто - его познабливало. Вскоре после того, как он устроился в кресле возле кровати, в прорезях жалюзи уже посветлело. Просыпались звуки - одни в гостинице, другие на улице. Главным образом на улице: с трудом заводились моторы - катеров, как догадался он по плеску весел в воде, сталкивались друг с другом лодки в Старой гавани, гудел заводской гудок, далеко в порту беспрерывно выли сирены пакетботов и грузовозов. | 
