Сименон Жорж - Переезд.

    Это была вторая ночь. Он изо всех сил боролся со сном, стараясь как можно дольше лежать с открытыми глазами. Сквозь рейки металлических ставен пробивался резкий свет от электрических фонарей, освещавших улицу за лужайкой.

    Бланш спала. Она обладала способностью засыпать сразу, как только оказывалась в постели. Она словно сооружала себе норку, как это делают животные. Какое-то время она ворочалась, поглубже закапывалась под в одеяло, зарывалась головой в подушку.

    - Спокойной ночи, Эмиль.

    Он склонялся над ней, целовал в щеку, порой его губы натыкались на прядь ее волос.

    - Спокойной ночи, Бланш.

    Случалось, что спустя пять-шесть минут в порыве безотчетной нежности, напоминавшей угрызения совести, он произносил шепотом на одном дыхании:

    - Приятных тебе снов.

    Она редко отвечала, и вскоре он уже слышал ее дыхание, такое особенное! В самом начале их супружеской жизни он поддел ее:

    - А тебе известно, что ты храпишь?

    Ее это так встревожило, так смутило, что он поспешил добавить:

    - Это не то чтобы настоящий храп… Так, легкий шелест, словно полет пчелы на солнце…

    - Тебе это не мешает?

    - Да нет. Напротив.

    Он не лгал. Большую часть времени этот ритмический шелест помогал ему уснуть, и он ловил себя на том, что дышит в одном с ней ритме.

    Этой ночью ему не хотелось засыпать. Он ждал, прислонившись головой к стене. Около одиннадцати он услышал, как женщина с другой стороны укладывается спать в постель. Разделявшая две квартиры перегородка была, очевидно, тонкой или же в этом месте имелся некий дефект в кладке, может, разбитый кирпич?

    Сейчас она, наверное, спит, как и накануне. Если только не, выжидает, как он.

    Время от времени он различал вдали шум машины, останавливавшейся возле одного из домов. До него доносились голоса, почти всегда принадлежавшие парам. Вот мотор стихает. Он представляет себе, как женщина ищет ключ у себя в сумочке или мужчина шарит в карманах в поисках своего. Чуть позже в одном из окон, наверное, вспыхивает свет.

    Он был недоволен собой. Его мучил стыд. Иногда он смыкал веки с твердым намерением погрузиться в сон, но почти тотчас к нему возвращалось властное, непреодолимое желание слушать, как и накануне.

    Сколько же было на часах вчера, когда мужчина вернулся домой? Он даже не знает этого. Не осмелился зажечь свет, чтобы взглянуть на будильник. В ту ночь он внезапно проснулся, разбуженный шорохами, голосами, смехом - ну и всем остальным.

    Как бы там ни было, он больше часа простоял, прижавшись ухом к стене, чтобы лучше слышать; и когда все смолкло, он был уже несколько другим человеком.

    Доказательство тому - вот он, любитель поспать, сейчас заставляет себя бодрствовать, чтобы снова послушать. Происходит ли это у них каждую ночь?

    Являются ли его соседи мужем и женой? Или это всего лишь свидание, повторяющееся от случая к случаю?

    Ни ее, ни его он не видел. Ему практически было ничего не известно о жильцах этого дома, он даже не знал, сколько их всего. На каждом из восьми этажей было как минимум две квартиры. Даже больше, поскольку на рекламном щите указывались пяти", четырех-, трехкомнатные квартиры, не считая однокомнатных.

    Это был не один такой дом. По меньшей мере двадцать похожих одно на другое зданий образовывали геометрические фигуры, и перед каждым одинаковые по количеству квадратных метров лужайки, одинаковые только что высаженные деревья.

    Он не сожалел о своем решении. Впрочем, они приняли его вместе с Бланш. В течение почти двух лет он читал в газетах рекламу новых районов, которые, как грибы после дождя, вырастали вокруг Парижа.

    - Не боишься, что мы будем чувствовать себя несколько потерянными?

    Бланш никогда не высказывала категоричных суждений. Возражение она могла выдвинуть разве что в форме вопроса. Он был мужчина, муж, глава семьи.

    Ален, тот буквально взбунтовался:

    - Ну и что я буду делать в этом поселке? К тому же мне придется поменять коллеж.

    - Это решать твоему отцу, Ален.

    - Отцу не тринадцать лет. Он никогда никуда не ходит, разве что в конце месяца разок выводит тебя в кино. У него даже друзей нет. А у меня они есть!

    - Там заведешь себе новых.

    - А ты знаешь, что там за люди, в этом Клерви? Это даже не название местности, города или деревни, это слово изобрели рекламные агенты.

    Ален брюзжал, как делал это каждый год, когда речь заходила о каникулах.

    - Снова Дьепп, там через день идет дождь и большую часть времени слишком холодно, чтобы купаться. Почему мы не едем в Испанию, как все мои друзья?

    - Потому что у твоего отца не бывает отпуска летом и он может приезжать к нам лишь на выходные.

    - Разве мы не могли бы поехать в Испанию вдвоем?

    - И оставить его сидеть дома по воскресеньям одного?

    Июнь только начался. Ничего еще не было решено. Им пока хватало дел и с переездом.

    Эмиль отказывается спать. Он ощущает потребность слушать снова, однако мысли его становятся все более расплывчатыми. Внезапно он начинает злиться на жену за это ее похрапывание, которое мало-помалу подчиняет себе его собственное дыхание. Сейчас он уснет без всякой уверенности в том, что внезапно проснется, как это случилось с ним прошлой ночью.

    Бланш по ночам не просыпалась. И будильник ей был не нужен. В шесть утра, с разницей в две-три минуты, она открывала глаза, бесшумно выскальзывала из постели и, с халатом и тапочками в руках, шла на кухню.

    Даже в доме на улице Фран-Буржуа ей удавалось без шума закрывать дверь, которая была не совсем прямоугольной.

    Смешно было вот так ожидать чего-то, что, возможно, не произойдет.

    Гордиться собой он не мог. Что бы он сказал в свое оправдание, если бы его застигли прильнувшим ухом к стене?

    Бланш он не боялся. Она была его женой. За все пятнадцать лет супружеской жизни она ни разу ни в чем его не упрекнула. Также ни разу не отпустила она в его адрес и ни одной, пусть даже самой безобидной, шпильки, как это делает большинство жен.

    Все же он боялся ее мнения, смутной искорки, вспыхивавшей в ее глазах, настойчивого, вопрошающего взгляда.

    Поскольку накануне он спал, то не слышал, как подъехала машина, и проснулся лишь от звука голосов. Вероятно, мужчина приехал на автомобиле.

    Утром он заметил у тротуара спортивную машину с открытым верхом, вишневого цвета, резко выделявшуюся на сером фоне большинства других автомобилей.

    Их машина…

    Перед глазами у него все поплыло, и когда он разомкнул веки, то сквозь ставни проникал уже не свет уличных фонарей, а утреннее солнце. Он пощупал рукой постель рядом с собой. Бланш уже встала, и ему показалось, что он чувствует запах кофе Он был угрюм, недоволен собой. Недоволен одновременно и тем, что уснул, и тем, что пытался продержаться без сна.

    А следовало бы радоваться. Белые стены, приглушенного мягкого оттенка, скорее, даже цвета слоновой кости, без единого пятнышка, без единой трещинки. Это вам не тусклые, местами отклеивающиеся обои в цветочек на улице Фран-Буржуа и даже не обои в домике его отца в Кремлен-Бисетре.

    Многие годы, в сущности всю жизнь, он ненавидел обои в цветочек, которые воплощали в его глазах некий склад ума и состояние души.

    Он вспомнил одно лето, когда ему было семь или восемь лет. Простые люди в те времена еще не стремились ни на пляжи, ни за границу.

    Некоторые вовсе не брали отпуска. Другие ехали куда-нибудь в деревню, к старикам родителям, где главным развлечением была ловля лягушек в прудах.

    Все воняло навозом. Спальни тоже. Рано утром просыпались от мычания коров.

    Он еще продолжал ездить раз в неделю в Кремлен-Бисетр поцеловать отца-вдовца и пенсионера, до того сорок лет проработавшего школьным учителем. Среди многоэтажных жилых зданий стояли три домика из строительного камня, и как только открывалась дверь, было слышно тиканье медных настенных часов в с головой.

    Теперь стены вокруг Эмиля были светлыми, без всяких следов жизни прежних обитателей.

    Они были первыми. Одно из зданий, с восточной стороны, было не достроено, и гигантский кран тянулся своей косой рукой к небу.

    Кроме комода, тумбочки и маленького овального столика в спальне из мебели стояла лишь кровать: больше не было никакой нужды держать огромный платяной шкаф орехового дерева, который занимал все место на улице Фран-Буржуа.

    Он ничего не сказал два дня назад, когда вплотную к стене поставили кровать. Он взглянул на комод - свадебный подарок тетки Бланш, - тумбочку, низкое кресло, покрытое тусклым чехлом.

    Переезжая, они с сожалением расстались с некоторой своей мебелью, ставшей бесполезной либо занимавшей слишком много места.

    Сейчас он угрюмо смотрел на то, что они привезли.

    Он еще не говорил об этом с Бланш. Он сделает это позже, через несколько недель. Она более консервативна, чем Он, более сентиментальна, и он был готов к тому, что, лишь подчиняясь его желанию, Бланш согласится расстаться, например, с их кроватью.

    Для нее кровать являлась символом их совместной жизни, их союза, любви, рождения Алена, их радостей и легких недугов на протяжении пятнадцати лет.

    Он толкнул дверь ванной комнаты. Там под струей душа стоял голый Ален.

    - Который час? - спросил мальчуган.

    - Половина седьмого.

    - Завтрак готов?

    - Я не был на кухне.

    - Маму не видел?

    - Нет еще. Знаешь, думаю, нам лучше выходить из дома на десять минут раньше. Вчера я отвез тебя прямо к началу занятий и у меня едва хватило времени припарковаться.

    - Нас задержал грузовик.

    - Грузовики попадаются каждый день.

    Почему на чертежах было написано "туалетная", а не ванная комната? Ведь это была самая настоящая ванная: темно-синий плиточный пол, стены, отделанные голубым кафелем. И не надо ждать, когда соизволит заработать старая газовая колонка и ванна наполнится водой.

    На улице Фран-Буржуа он порядком намучился с этой клетушкой, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать ванной комнатой, заставленной разным хламом, с матовыми стеклами, сквозь которые невозможно даже было разглядеть узкий двор-колодец.

    Со всем этим было покончено, как и с плебейским уличным шумом, начинавшимся с раннего утра.

    - Теперь заживем по-новому! - воскликнул он, когда они вернулись, подписав бумаги на новую квартиру.

    Зажить по-новому! Возможно ли такое в принципе?

    Тем не менее он не был разочарован. Ничто не давало ему повода жаловаться или думать, что он ошибся в своем выборе.

    - Если бы только можно было видеть солнце больше чем четверть часа в день! - стонал Эмиль на протяжении пятнадцати лет.

    Теперь он его видел. Стоило ему поднять штору, как спальню заполнил солнечный свет. Он распахнул окно и увидел напротив, метрах в пятидесяти, точно такой же, как у них, белый дом. В нем тоже в каждой квартире имелся цементный балкон, и на некоторых из этих балконов сушилось белье.

    Улица Фран-Буржуа в том месте, где они жили еще три дня назад, едва достигала пяти метров в ширину, и иногда, чтобы разминуться с прохожим, приходилось сходить с тротуара на проезжую часть.

    Высоко в небе с гулом пролетели два самолета, временами исчезая в утренней дымке. До "Орли" было не больше восьми километров.

    - Они заходят на посадку с другой стороны, - уверял управляющий домом. Вы будете слышать лишь легкий гул и очень скоро привыкнете. Все жильцы высказывали мне подобное опасение, однако впоследствии я не получил ни одной жалобы.

    Он набрасывает синий халат и проходит через комнату, которая на чертежах обозначалась как "общая". Это слово ему тоже не нравилось. Туалетная, общая комната. Она являлась одновременно столовой и гостиной, так как была разделена на две части перегородкой высотой около метра.

    Они пока поставили там пышное растение в медном кашпо, которое всегда, сколько он помнил, стояло у них в столовой на улице Фран-Буржуа.

    - Доброе утро, Бланш.

    Она подставляет мужу лоб для поцелуя, не выпуская из руки сковороду.

    - Доброе утро, Эмиль. Как спалось? Я уже собиралась тебя будить, но услышала, что ты разговариваешь с Аленом. Он готов сесть завтракать?

    Ален съедал глазунью из двух яиц, тогда как его отец довольствовался чашкой черного кофе, иногда с рогаликом. Бланш уже повидалась с булочником и обо всем с ним договорилась, так что в половине седьмого перед их дверью оставляли свежий хлеб и рогалики.

    - День обещает быть чудесным.

    - Будет жарко, - возразил он и добавил, сам не очень в это веря: Наверняка после обеда разразится гроза.

    Вероятно, это звучит фальшиво, и он сам злится на себя за то, что вот так, почти со злобой, опошляет это обещающее быть таким солнечным утро.

    Клерви!^[1] Дурацкое название, отдававшее искусственностью, рекламой, приманкой для простофиль. Он живо представляет себе, как ломал голову тот тип, которому поручили придумать название новому жилому кварталу.

    Должно быть, ему сказали:

    - Пусть оно будет веселым, солнечным… Оно должно напоминать о радостях жизни.

    Клерфонтены^[2] уже существовали, да, впрочем, тут и не было фонтана.

    Где-то даже имелся квартал Плен-Солей^[3]. Он не мог себе представить, как бы он кому-нибудь сказал, что живет в Плен-Солей.

    А в Клерви?

    Кухня хоть и небольшая, зато безупречно обставлена, как на выставках.

    - Ты узнала насчет мясника?

    - Он каждое утро приезжает из Рэнжи. Достаточно оставить ему заказ по телефону. Через несколько месяцев в универсаме появятся мясной и рыбный отделы.

    Входит Ален - одетый, с мокрыми волосами.

    - Готово?

    - Осталось только поджарить яичницу.

    Он усаживается за полированный стол, кладет перед собой учебник английского. Эмиль же, прихватив чашку с кофе, которую подала ему жена, проходит через общую комнату и направляется в сторону ванной, то и дело останавливаясь, чтобы отпить глоток.

    А мужчина и женщина за стенкой уже встали? Маловероятно. Позапрошлой ночью они уснули часа в три, если не позже.

    Он странно улыбнулся. Он смеялся над самим собой. Коль скоро ложились они очень поздно и так же поздно вставали, не исключено, что Жовис никогда с ними и не встретится?

    Так что он никогда не узнает, как они выглядят - он и она. Он будет знать об их интимной жизни больше, чем знают обычно о своих лучших друзьях, о своей семье, даже о своей жене, но может случиться, он встретится с ними на улице и не догадается, кто перед ним.

    Ванна была мокрая; на полу валялось махровое полотенце. Он рассердился на сына и порадовался, что с нового учебного года тот пойдет в лицей в Вильжюифе. Ему не надо будет больше отвозить его в Париж к восьми утра. Ален станет пользоваться автобусом. Отцу не придется убивать целый час до открытия конторы.

    Во время экзаменов нельзя было переводить мальчугана в другой лицей. И таких проблем - тьма. О некоторых они подумали заранее. Тогда те показались безобидными, легкоразрешимыми. Отчего же Эмиль вдруг сейчас забеспокоился?

    Собственно говоря, он не беспокоился. Это не было также и разочарованием.

    Нечто подобное он иногда испытывал по воскресеньям в детстве. Родители строили планы. К примеру, отправиться пообедать на берегу Сены, и, разумеется с целью экономии, они брали с собой еду. Машины у них не было.

    Шли пешком. Через песчаные карьеры.

    - Осторожнее, Эмиль, тут ямы с водой…

    Он бы предпочел поесть жареной рыбы или мяса в каком-нибудь ресторанчике, как поступали многие. Трава, на которую они садились, была пыльной и подозрительно пахла.

    Почему у них все всегда кончалось ссорой-то перед самым уходом домой, то ближе к середине дня? Его мать была нервной, как и Бланш. Можно было подумать, что она боится мужа, тогда как в действительности это он подчинялся ее желаниям.

    Когда они подкатили сюда на машине, а следом за ним подъехал и фургон с вещами, ликованию Жовиса не было предела:

    - Вот увидишь, начнется новая жизнь!

    - А до сих пор ты не был счастлив?

    - Да нет, был, конечно. Но…

    Все ж таки они наконец-то окажутся среди - всего нового, в чистоте, в обстановке, не опошленной другими жизнями, которые пропитали бы стены и потолок своими разочарованиями, своими заботами, горестями и болезнями.

    - Посмотри, как здесь весело!

    И, подняв голову, он увидел в одном из окон, чуть ниже их квартиры, лысую голову старика с красноватыми, как бы уже безжизненными глазами, с короткой, вставленной в рот трубкой.

    Быстрее всего добраться до автострады можно было, если ехать по не достроенной еще дороге, проходившей под железнодорожным полотном. Путь пролегал через новостройки, где улицы еще только угадывались, а справа находился аэропорт "Орли".

    Ален сидел рядом с отцом на переднем сиденье "Пежо" и уныло созерцал пейзаж.

    - О чем ты думаешь?

    - О том, что придется заводить новых друзей. Судя по тому, что я успел увидеть, это будет нелегко.

    - Ты не рад, что уехал с улицы Фран-Буржуа?

    - А почему я должен радоваться?

    - У тебя теперь большая комната. По утрам ты можешь принимать душ или ванну, не дожидаясь, когда же соизволит заработать водонагреватель. В будущем году будет закончен бассейн.