- Вы думаете, он способен был убить старуху Файе? Комиссар сделал несколько затяжек. Слышно было, как наверху шагает телеграфист; двое полицейских, находившихся в комнате, делали вид, будто вовсе не прислушиваются к их разговору. - Она - его теща, - вздохнул Лекер. - Рано или поздно вы бы об этом узнали. - Они не ладили между собой? - Она его ненавидела. - За что? - Она обвиняла его в том, что из-за него погибла ее дочь. Целая история с операцией, которую сделали не вовремя. Виноват был не мой брат, а больница, отказавшаяся ее принять, потому что у нее были не в порядке какие-то там бумаги. Но старуха все равно никогда не могла этого простить брату. - Случалось ли им когда-нибудь за эти годы видаться? - Бывало, на улице повстречаются - они ведь живут в одном квартале. - Мальчишка об этом знал? - Что старуха Файе - его бабушка? Не думаю. - Отец ему не рассказал? Лекер не отрывал взгляда от плана города, утыканного маленькими лампочками. Но наступил час затишья. Огоньки мигали все реже и реже, если и загорались, то сообщали все больше о транспортных происшествиях. Был отмечен один случай карманной кражи в метро и, кражи багажа на Восточном вокзале. И по-прежнему никаких сведений о мальчишке. А между тем на улицах Парижа все еще было довольно пустынно. Правда, кое-кто из ребятишек в рабочих кварталах обновлял на тротуарах полученные в подарок коньки или заводные машины, но почти во всех домах закрыты были и двери, и окна, запотевшие от тепла, царившего в комнатах. Жалюзи па витринах магазинов были еще опущены, а в маленьких барах сидели лишь случайные посетители. Только звон колоколов парил над крышами да празднично разодетые люди целыми семьями направлялись в церковь, откуда доносились торжественные звуки органа. - Господин комиссар, - заговорил вдруг Лекер, - мальчик никак не идет у меня из головы. Совершенно очевидно, что сейчас ему почему-то труднее стало разбивать сигнальные стекла, не привлекая к себе внимания. Не попытаться ли заглянуть в церкви? В баре или кафе не так-то легко остаться незамеченным. А в церкви совсем другое дело... И он опять вызвал к телефону Жюстена: - Старина, я позабыл про церкви. Распорядись, чтобы взяли под наблюдение все церкви. И вокзалы. О вокзалах я тоже не подумал. Он снял очки, веки его были красны, вероятно, он совсем не спал этой ночью. - Алло! Да. Что? Да. Комиссар здесь. Он протянул трубку Сайяру. - С вами хочет говорить Жанвье. На улице по-прежнему свирепствовал ветер и было сумрачно и холодно, только кое-где сквозь сплошные облака, словно предвестник солнечного дня, пробивался желтоватый свет. Повесив трубку, комиссар пробурчал: - Доктор Поль полагает, что преступление было совершено между пятью и половиной седьмого утра. Старуха была убита не с первого удара. По-видимому, она была уже в постели, когда услышала шум. Она поднялась и очутилась лицом к лицу с убийцей, в которого, вероятно, запустила туфлей. - Оружие не обнаружено? - Нет. Полагают, что он орудовал не то оловянной трубкой, не то каким-то закругленным инструментом, может быть, молотком. - Деньги похищены? - Исчез кошелек с незначительной суммой и старухин вид на жительство. Скажите-ка, Лекер, вам было известно, что тетушка Файе дает деньги под проценты? - Да, я знал об этом. - Вы мне сказали, что ваш брат месяца три назад потерял работу. Не так ли? - Совершенно верно. - Консьержка ничего не знала? - И сын тоже. Именно из-за мальчишки он никому об этом не сказал. Комиссар, которому было явно не по себе, закидывал то и дело ногу на ногу, поглядывая на полицейских, сидевших поодаль и безусловно слышавших весь разговор. В конце концов он уставился на Лекера с недоумением. - Послушайте, старина, отдаете ли вы себе отчет в том... - Конечно. - Так вы тоже об этом подумали? - Нет. - Потому что это ваш брат? - Нет. - Сколько времени орудует убийца? Девять недель, так, кажется? Лекер не спеша заглянул в свою книжку, пересчитал крестики в одной из граф. - Девять с половиной недель. Первое преступление совершено было в квартале Эпинет, на другом конце Парижа. - Ваш брат, сказали вы, не признался сыну в том, что остался без работы. Следовательно, он продолжал уходить в привычные часы из дому и возвращаться в положенное время? Почему? - Чтобы не потерять его уважения. - Что вы хотите этим сказать? - Трудно объяснить. Он не такой отец, как все. Он сам его вырастил. Они живут только вдвоем. Вроде супружеской четы. Вы это понимаете? Брат днем готовит обед, делает все по хозяйству. Укладывает сына спать перед уходом на работу; возвращаясь, будит его... - Это ничего не объясняет... - Вы полагаете, что он согласился бы стать в глазах своего сына жалким неудачником, перед которым все двери захлопываются только потому, что он не умеет приспосабливаться? - А что он делал по ночам в эти последние месяцы? - Две недели был сторожем на заводе в Биланкуре. Заменял кого-то. Чаще всего мыл машины в гаражах. Когда никуда не мог пристроиться, подносил овощи на Центральном рынке. А когда у него случался приступ... - Приступ чего? - Астмы. Время от времени его скручивает... Тогда он шел в зал ожидания на вокзал. Один раз провел ночь здесь в разговорах со мной... - Предположим, что мальчишка сегодня рано утром увидел своего отца у старухи Файе! - Окна замерзли. - А если окно было приоткрыто? Многие даже зимой спят с открытыми окнами. - Но не мой брат. Он очень зябнет, к тому же они слишком бедны, чтобы зря расходовать тепло. - Ребенок мог соскрести лед ногтями. Когда я был маленький... - Я тоже. Надо бы узнать, было ли открыто окно у старухи Файе. - Окно было открыто, и лампа зажжена. - Спрашивается, где сейчас может быть Франсуа? - Мальчишка? Удивительно и даже как-то неловко было сознавать, что Лекер думает только о ребенке. Пожалуй, даже более неловко, чем слышать, как он спокойно приводит улики, свидетельствующие против брата. - Когда он вернулся утром домой, у него в руках был ворох покупок. Вы об этом подумали? - Сегодня ведь рождество. - Чтобы купить цыпленка, пирожные, радиоприемник, нужны деньги. Он у вас брал взаймы? - За последний месяц нет. Я очень жалею об этом, я бы ему сказал, чтоб он не покупал приемник для Франсуа. Я сам купил ему приемник и собирался после работы отнести. - Не могла ли старуха Файе ссудить своему зятю денег? - Маловероятно. Она очень странная женщина. У нее было достаточно денег, чтобы жить безбедно, а она продолжала ходить по людям и с утра до ночи работала. Она частенько одалживала деньги под большие проценты тем, у кого работала. Все в квартале об этом знали. Все, кому нечем было дожить до конца месяца, обращались к ней. Комиссар поднялся, чувствуя по-прежнему какую-то неловкость. - Проедусь туда, - сказал он. - К старухе? - К старухе и на улицу Васко да Гамы. Если будут новости, позвоните мне. - Там нет телефонов. Я свяжусь с вами через комиссариат. Комиссар был уже на лестнице, и дверь за ним успела захлопнуться, когда раздался звонок. Звонили с Аустерлицкого вокзала. - Лекер? Говорит комиссар по спецделам. Этот тип у нас. - Какой тип? - Тот, о котором нам дали знать. Его фамилия Лекер, как и ваша, Оливье Лекер. Я проверил его удостоверение личности. - Одну минуту. Он бросился к двери, сбежал с лестницы. Только во дворе ему удалось нагнать Сайяра в тот самый момент, когда последний усаживался в полицейскую машину. - На проводе Аустерлицкий вокзал. Они задержали моего брата. Комиссар, отличавшийся дородностью, пыхтя и отдуваясь, поднялся по лестнице и взял трубку. - Алло! Да... Где он? Что он делал? Что он говорит?.. Как?.. Нет, не стоит сейчас его расспрашивать. Вы уверены, что он не знает? Продолжайте наблюдать за вокзалом. Весьма возможно... Что касается этого человека, пошлите его немедленно ко мне... Взглянув на Лекера, он на минуту заколебался. - Да, в сопровождении. Так надежнее. Он набил трубку, разжег ее и только потом объяснил, словно обращаясь ко всем находящимся в комнате: - Его задержали, когда он уже более часа слонялся по залам ожидания и на перронах. Он очень возбужден. Все твердит о какой-то записке сына. Он его дожидался там. - Ему сказали, что старуха убита? - Да. Это повергло его в ужас. Его сейчас приведут сюда. - И, словно извиняясь, добавил: - Я предпочел, чтобы его доставили сюда. Учитывая ваше родство, я не хотел, чтобы вы подумали... - Благодарю вас. Со вчерашнего вечера, с одиннадцати часов, Лекер находился все в той же комнате, на том же стуле - вот так и ребенком он часами сидел на кухне рядом с матерью. Вокруг все будто застыло. Лампочки вспыхивали, он вставлял вилку в гнезда; время незаметно, но неудержимо двигалось вперед, а между тем там, за окнами, Париж жил своей праздничной жизнью: тысячи людей отстояли уже полуночную мессу, другие бурно встретили рождество в ресторанах, пьянчуги провели ночь в полицейских участках и теперь, продрав глаза, предстали перед комиссаром. Чуть попозже у зажженной елки соберутся дети. Что же делал все это время его брат Оливье? Умерла старая женщина, мальчишка, поднявшись ни свет ни заря, бежал, задыхаясь, по безлюдным улицам и, обернув руку носовым платком, разбивал попадавшиеся на его пути сигнальные стекла. Что нужно было Оливье в жарко натопленных залах ожидания и на перронах Аустерлицкого вокзала, где гулял ветер? Прошло менее десяти минут. Этого времени как раз хватило на то, чтобы Годен, который никак не мог избавиться от насморка, успел приготовить себе новую порцию грога. - Не хотите ли попробовать, господин комиссар? - Благодарю. Несколько смущенный, Сайяр тихо шепнул Лекеру: - Может, пройдем в другую комнату и там поговорим с вашим братом? Но Лекер вовсе не собирался оставлять свои лампочки и вилки, соединявшие его со всем Парижем. По лестнице уже поднимались. В сопровождении двух полицейских вошел Оливье, на которого все же не надели наручников. Он похож был на плохую фотографию Андрэ, полинявшую от времени. Взор его тотчас же остановился на брате. - Что с Франсуа? - Пока ничего не известно. Ищут. - Где? И Лекеру ничего не оставалось, как показать на план Парижа и на свой телефонный коммутатор с тысячью гнезд. - Повсюду. Обоих полицейских отослали, и комиссар произнес: - Садитесь. Вам, кажется, сказали, что старуха Файе убита? Оливье не носил очков, но у него были такие же бегающие и светлые глаза, как у брата, когда тот снимал очки - всегда почему-то казалось, будто он только что плакал. Он смотрел на комиссара, словно не замечая его. - Он мне оставил записку... - пробормотал Оливье, роясь в карманах своего старого габардинового пальто, - Ты что-нибудь можешь понять? И он протянул брату клочок бумаги, вырванный из школьной тетради. Почерк не ахти какой аккуратный. Мальчуган, по-видимому, был не лучшим учеником в классе. Он воспользовался химическим карандашом, кончик которого смочил языком, так что теперь у него, наверное, на губе лиловое пятно. Дядя Гедеон приезжает сегодня утром на Аустерлицкий вокзал. Приезжай быстрей, встретимся. Целую. Биб. Не говоря ни слова, Андрэ Лекер протянул бумажку комиссару, который несколько минут вертел ее в своих толстых пальцах. - А почему Биб? - Так я называю его. Только не при людях, он стесняется. Это имя я дал ему, когда он был еще грудным младенцем. Оливье говорил ровным голосом, не повышая и не понижая тона, и, вероятно, ничего не видел вокруг себя, кроме странного тумана, в котором двигались какие-то силуэты. - Кто такой дядя Гедеон? - Такого нет. Ему и в голову не приходило, что он говорит с начальником опергруппы по расследованию убийств, который ведет допрос по уголовному делу. Его брат объяснил: - Вернее, такого больше нет. Это брат нашей матери, которого звали Гедеоном. Совсем еще молодым он уехал в Америку. Оливье смотрел на него с таким видом, будто хотел сказать: "К чему все это рассказывать?" - В семье шутили: "Когда-нибудь мы получим наследство от дядюшки Гедеона". - Он был богат? - Мы ничего о нем не знали. Он никогда не подавал о себе вестей. Однажды прислал только открытку под Новый год, подписав: "Гедеон". - Он умер? - Когда Бибу было четыре года. - Кого это может интересовать? - Мы ищем. Как бы вам объяснить... Брат, продолжая семейную традицию, рассказывал сыну о дядюшке Гедеоне. Последний стал какой-то мифической личностью. Каждый вечер, перед тем как уснуть, ребенок просил рассказать ему историю о дядюшке Гедеоне, которому приписывались бесчисленные похождения. Разумеется, он был сказочно богат, и когда он вернется... - Кажется, я начинаю кое-что понимать. Он умер? - В больнице. В Кливленде, где он мыл посуду в одном ресторанчике. Об этом мальчику никогда не говорили. Просто продолжали рассказывать небылицы. - И он в них верил? Отец робко позволил себе вставить слово, будто ученик в классе, который боится поднять руку. - Мой брат считает, что нет. Малыш, думает он, догадался, что это только игра. Я же, наоборот, почти убежден, что он верил. Когда товарищи сказали ему: "Деда-мороза не существует", он целых два года спорил с ними... Говоря о сыне, он оживлялся, как-то весь подтягивался. - Никак не могу понять, почему он оставил мне такую записку. Я спрашивал у консьержки, не было ли телеграммы. Я даже подумал было, что это Андрэ сыграл с нами шутку. Почему Франсуа ушел из дому в шесть утра и написал мне, чтобы я ехал на Аустерлицкий вокзал? Я побежал туда как сумасшедший. Искал его повсюду. Все ждал, вот-вот он появится. Скажи, Андрэ, ты уверен, что?.. Он смотрел на план, на телефонный коммутатор. Он знал, что все катастрофы, все происшествия, случающиеся в Париже, неизбежно становятся известны здесь. - Его не нашли, - сказал Лекер. - Продолжают искать. В восемь часов он был в районе площади Этуаль. - Откуда ты знаешь? Его там видели? - Трудно тебе объяснить. На всем пути от тебя до Триумфальной Арки кто-то разбивал стекла на сигнальных тумбах. Около последнего нашли детский носовой платок в синюю клетку. - Да, у него были такие же платки. - С восьми часов никаких сведений больше нет. - Тогда я должен немедленно возвратиться на вокзал. Биб непременно придет туда, раз назначил мне там свидание. Он удивился молчанию, которое вдруг воцарилось вокруг, и, сначала пораженный, а потом испуганный, оглядел всех по очереди. - Что это все значит? Брат опустил голову, комиссар, откашлявшись, сказал неуверенно: - Заходили ли вы сегодня ночью к теще? Может быть, и в самом деле, как говорил его брат, он не совсем в своем уме? Вопрос комиссара довольно долго не доходил до его сознания. По его лицу видно было, как мучительно он собирается с мыслями. Но вот он отвел взгляд от комиссара, резко повернулся к брату, вдруг покраснел и, сверкнув глазами, воскликнул: - Андрэ! Как ты мог?.. Его возбуждение сразу же улеглось, он наклонился вперед, сжал голову руками и зарыдал, громко всхлипывая. ГЛАВА III Комиссар Сайяр, несколько смущенный всем происходящим, смотрел на Андрэ Лекера с удивлением и даже с некоторым недовольством, приняв, по-видимому, его спокойствие за безразличие. Быть может, потому, что у самого Сайяра не было брата? Но Лекер-то, слава богу, знал своего брата с самого детства. Подобные приступы были ему хорошо знакомы еще с тех времен, когда он был совсем мальчишкой. Как ни странно, он был даже доволен, что на сей раз все обошлось именно так, - ведь могло быть куда хуже: вместо слез, вместо этого удручающего смирения и глубокой подавленности Оливье могло охватить возмущение, непримиримость, и тогда он, не задумываясь, бросал бы каждому в лицо слова правды. Именно по этой причине он всегда оставался без работы. Неделями, месяцами он в покорном смирении пережевывал нанесенное ему оскорбление, словно упиваясь болью обиды, потом вдруг, когда меньше всего можно было ожидать вспышки, он из-за пустяка, из-за случайно оброненного слова, улыбки, ничтожного недоразумения давал волю своему гневу. "Как я должен поступить?" - вопрошал взглядом комиссар. И Андрэ Лекер взглядом ответил: "Подождать..." Приступ отчаяния длился недолго. Рыдания, как у ребенка, постепенно стихли, почти замерли, чтобы затем на миг вдруг возобновиться с новой силой. Потом Оливье, шмыгая носом, робко подняв глаза, осмотрелся и, словно все еще чувствуя себя обиженным, закрыл лицо руками. | 
