Повелитель тайных убийц
Почтительный слуга в овчинной остроконечной шапке, в черном чекмене, перетянутом матерчатым кушаком, и в широчайших, как пузыри, синих шароварах безмолвно вырос перед Абдэр-Рахманом. В левой руке он бережно держал тремя пальцами красный плод граната, в правой – плеть с гирькой на конце. Многозначительно поднимая и опуская брови, он доложил как что-то очень важное, что "защитник правой веры и бесчисленных карматов" готов допустить пред свои очи блистательного посла халифа багдадского, – да будет над ним величие и мир! Слуга объяснил, что гранат дарится послу как знак благоволения великого Даыя Ала-ад-Дина к приехавшему гостю, а плеть означает, что если гость не выполнит предлагаемого, то у владыки Аламута имеются все возможности заставить гостя покориться. Абдэр-Рахман ответил коротко: – Пеки! (Ладно!) И оба путника направились на прием к владыке ассассинов.
В приемную залу с нарисованными на стенах павлинами торжественно вошли двое слуг, неся на вытянутых руках подносы, покрытые расшитыми тканями. На одном стояла большая серебряная чаша, окруженная девятью маленькими серебряными стаканчиками. На другом лежал кривой кинжал дамасской узорчатой стали с резной рукоятью из дымчатого мекского камня. За слугами торжественно выступал в парчовом халате точно окаменевший Дуда, в огромном белом тюрбане, подпоясанный серебряным поясом, на котором висели кожаный продолговатый калямчи (футляр для камышинок) и бронзовая чернильница. В руках он нес, прижимая к груди, наполовину завернутую в шелковый цветной платок священную книгу, продиктованную Аллахом посланцу своему Мухаммеду. Весь Коран, в кожаном переплете с серебряным тиснением, был размером не больше ладони и написан искуснейшим багдадским каллиграфом. Последним шел Абдэр-Рахман, легкой походкой джигита-охотника. – Берикеля! (Молодец!) – раздался чей-то тихий возглас восхищения. Низкий широкий трон на точеных ножках, обитый пестрым бархатом. На высокой спинке трона вышитое золотыми нитками изображение летящего орла. На троне, подобрав под себя ноги в шерстяных полосатых носках, страшный, лохматый старик в черной овчинной остроконечной шапке, надвинутой на брови. Седые растрепанные космы свесились на лицо. На щеках, покрытых красными пятнами, седые клочья бороды. Правая рука лежала на подлокотнике кресла, и пальцы, унизанные алмазными перстнями, быстро шевелились. Абдэр-Рахман понимал, что глава ассассинов ждет. "Поцелует ли гость правую руку?" Но упрямая гордость вольного кочевника ему подсказывала: "Ты не поцелуешь этой, залитой кровью, орлиной лапы!" Приблизившись, Абдэр-Рахман остановился. Слуги с подарками встали сбоку. Дуда, подойдя к трону, опустился на колени и поцеловал ковер. Старик вдруг выпрямился, встал и взял из рук Дуды священную книгу. Громко произнеся обычную молитву, он передал Коран одному из приближенных, с огромным тюрбаном на голове (знак учености). Затем он перебрал другие подарки и спросил: – Для чего этот нож? И что означает изображение двух соединенных рук на серебряной чаше? Абдэр-Рахман склонился и сказал: – Эти две соединенные руки означают, что халиф багдадский Мустансир желает иметь с тобой долгую и прочную дружбу, которая будет поддерживаться и в мире, и на войне силою оружия. – Прекрасно, прекрасно! – сказал старик и снова взобрался на трон. – Садитесь, почтенные гости. Эй, мальчики, принесите подушки! Слуги разложили перед троном подушки. Абдэр-Рахман и Дуда уселись на них. Старик начал расспрашивать о здоровье халифа, о его возрасте, сколько он имеет коней и любит ли их. Спросил, как зовут почтенных гостей и куда они держат путь. Услышав, что Абдэр-Рахман едет в недавно созданную боевую стоянку грозного татарского хана, старик фыркнул и стал почесывать пятерней свои ноги. – Как вы решились отправиться в берлогу хищного, свирепого тигра? Какая нужда могла толкнуть вас на такую опасность? – Я обещал халифу, моему высокому покровителю, что буду сопровождать страшного, до сих пор непобедимого Бату-хана в его походе на Вечерние страны. Я обещал также халифу, что буду посылать ему с особыми гонцами донесения обо всех битвах, победах или завоеваниях городов, которые предстоят татарскому войску и о которых знает пока только Аллах всеведущий. – Говори, говори все, что ты знаешь и слышал о татарском хане. Для нас, защитников истинной веры, провозглашенной пророком Мухаммедом, – да будет над ним величие! – очень важен этот поход нечестивых язычников монголов, потому что они идут также на еще более нечестивых наших долголетних врагов – крестоносцев. Эти шакалы давно пытаются ворваться в наши земли и перекусить горло всем мусульманам. – Пока я знаю только, что Аллах – слава ему и величие! – разгневался на своих верных сынов и послал на них страшную казнь в виде безжалостного повелителя татар, который не дает никому пощады и оставляет на своем пути угли, политые кровью и слезами. – Нужно его перехитрить, – прошипел старик. – Нужно его убедить, что для его же славы и величия он должен объявить себя правоверным. Тогда все народы, исповедующие учение пророка Мухаммеда, – молитва над ним и привет! – объединятся с монголами, над всеми протянется монгольская рука, и тогда мы провозгласим Бату-хана имамом… – И махди[3]! – добавил Дуда, скромно опустив глаза. – Если Бату-хан действительно искренне примет веру, оставленную праведным Алием[4], то, может быть, в его лице мы увидим победоносного Махдия… – Тут "Старец горы" осекся, приподнял пальцем кверху свою правую "бровь сомнения" и строго уставился на Дуду. – А ты кто такой, что так смело произносишь это священное для всех правильно верующих имя? Дуда, поняв, что он сказал что-то лишнее, повернулся к Абдэр-Рахману: – Может быть, ты, смелый потомок Альманзора, вместо меня лучше ответишь на вопрос всеведущего, прославленного и всемогущего Ала-ад-Дина Хуршаха? Абдэр-Рахман сказал: – Это мой секретарь, кятиб, ученый советник и лекарь, отмеченный в Багдаде как источник мудрости. – Ты лекарь? – прервал старик. – Это прекрасно! Мне очень нужен знающий, опытный лекарь. У меня столько болезней, что я не нахожу себе покоя ни днем ни ночью. Какие болезни ты лечишь? – Я излечиваю все болезни, о которых говорит Абу Али Ибн-Сина[5] в своей превосходной книге "Канун-Фит-тибб", и он же указывает найденные им целебные средства, которые совершенно излечивают болезни и объясняют причины, почему возникает та или другая боль в теле. – Мы хорошо знаем Абу Али Ибн-Сину. Он тоже был наш, правоверный, кармат, федавий[6], и брат и отец его тоже были наши карматы. А ты можешь ли разыскать нужные лекарства, которые меня вылечат и на которые указывает этот мудрец? Я тебя за это осыплю своими милостями, какие только может пожелать сын Адама. – Лекарства не для чего долго искать, – ответил Дуда. – Главные из них я обычно храню и вожу с собой. И если только злоумышленники не тронут наших походных мешков, то я охотно тебе их предоставлю. – Слава Аллаху, который привел тебя ко мне! – воскликнул старик. – Отныне я назначаю тебя моим придворным лекарем, и ты навсегда останешься здесь. А твой молодой спутник может свободно поехать дальше один. – Я сделаю все, что могу, – возразил Дуда, – но не из-за тех милостей, которыми ты хочешь меня осчастливить, а по долгу человеколюбия. Остаться же здесь, у тебя, я не имею права. Я обязан выполнить приказание халифа. – Не шути со мной! Ты, вероятно, и не подозреваешь, какие беды обрушатся на тебя, если ты осмелишься не выполнить моей воли. – Что промолвил наш владыка, то свято! – сказал один из приближенных. – И ты не пожалеешь, что остался. – Ты не пожалеешь! – воскликнули хором карматы, сидевшие полукругом по сторонам трона. – Ты увидишь ночи восторгов, сладость безумного опьянения, полет в райские сады! Никто до сих пор не пожалел, что остался с нами, и ты, посвященный в звание федавия, испытаешь высшее блаженство на земле. – Когда ты начнешь лечить меня? – спросил строго владыка ассассинов. – Я не могу ждать, страдания мучают меня беспрерывно. – Сегодня я разотру мази, приготовлю лекарство и завтра явлюсь к тебе. – Тогда я разрешаю вам сейчас меня покинуть! Выказав все принятые обычаем знаки почтения, Дуда и Абдэр-Рахман покинули приемную "Старца горы" и, пред-шествуемые двумя слугами, прошли в отведенный для них домик. Милость или западня?
Когда оба арабских путника отошли от дворца владыки ассассинов и часовые остались позади, сопровождавший их мрачный слуга в черном чекмене приблизился и тихо сказал: – Наш повелитель приказал вам передать, что он очень доволен беседой с вашей милостью и приглашает вас обоих прийти сегодня вечером в запретный для всех непосвященных сад наслаждений. – Какой сад? – удивился Абдэр-Рахман. – Где здесь, между голыми скалами, может вырасти сад? – Есть райский сад, и я вас туда проведу после захода солнца, когда тени покроют вас своим плащом от всех любопытных с жадными глазами. Безмолвный слуга снова зашагал впереди и довел их до предназначенного для гостей дома. Оставшись наконец одни, оба скитальца принялись обсуждать, как быть. Не отказаться ли? Не приготовлены ли там крученые веревки, чтобы облегчить путь в тот райский сад, откуда нет возврата? – Это западня! – говорил Дуда. – Они хотят нас провести подальше от "любопытных с жадными глазами", чтобы мы бесследно и неведомо ни для кого исчезли из того скорбного мира. – А что же мы можем сделать? – Бежать! – говорил Дуда и дрожал мелкой дрожью. – Бежать, не теряя времени, побросав и верблюдов, и подарки халифа. Пробраться пешком, перелезая через скалы, в сторону моря к городу Трапезунду, где нас спасут византийские греки. – В первый же день нас выследят дикие курды, схватят, вытряхнут нас из наших одежд и сбросят в ущелье, – говорил спокойно Абдэр-Рахман. – Чего ты боишься, Дуда Праведный? Пропой семью семь молитв скороприходящему Хызру и безропотно ожидай решения своей судьбы. А я, наоборот, хочу пойти в сад наслаждений. Может быть, мы в самом деле увидим дивные рощи рая Мухаммеда, полные прекрасных сказочных гурий, где мы испытаем какое-нибудь новое, неизвестное до сих пор наслаждение. Почему мы должны этого избегать? Я думаю, что кровавый, огненный Иблис или Джебраил ждут нас уже давно для пыток и казней в своем царстве последнего Страшного суда. Так будем радоваться, пока мы еще можем двигаться, петь и смеяться. Не ты ли сам меня всегда учил: "Иди к тем, кто тебя зовет!" Почему же ты сегодня не хочешь отозваться на приглашение "Старца горы"? Кто другой сможет потом рассказывать своим внукам: "Я вместе с ужасным „Старцем горы“ Ала-ад-Дином увидел то, что обыкновенным смертным увидеть не удается". Когда с заходом солнца длинные тени проползли по дворцовой площадке, молчаливый слуга уже стоял возле двери почетного домика. Абдэр-Рахман и ученый, но робкий Дуда выждали еще немного, пока солнце окончательно не погрузилось за горы и в темных ущельях стали плавать голубоватые клочья тумана. Тогда они вышли из дома, и слуга повел их к горному перевалу. Откуда-то из темноты вынырнули тени сторожевых ассассинов. Они бесшумно подошли, подняв копья. – Назад, или увидишь смерть! Слуга позвонил крохотным бубенцом и тихо произнес условленный пропуск. Стражники отступили на шаг назад. – Проходите! С вершины перевала открылся вид на небольшую долину, с трех сторон окруженную скалами, а с четвертой была пропасть, наполненная до краев, как чаша молоком, белым туманом. Взошла луна, в ее бледном свете можно было рассмотреть густой сад с правильными рядами деревьев. Посреди сада над прудом взлетала струя фонтана. Впереди показалось продолговатое белое здание, перед которым горели огоньки плошек, обычно зажигаемых в честь почетных гостей. На крыше дома тоже засветилась цепочка веселых огоньков. – Какой заманчивый приют устроил для себя суровый владыка тайных убийц! – тихо сказал Абдэр-Рахман. – А мне здесь нравится! Пока ничто не предвещает нашей близкой кончины! – Это хитрая западня! Ловушка для доверчивых! – ворчал Дуда. – Хызр скороприходящий! Охрани нас своей благостной помощью! Послышались нежный голос и тихий перебор струн лютни. Перед входом в здание на ковре сидела певица в белом, как лунный свет, легком платье. Она тихо пела персидскую песню. Рядом находился крохотный уродец карлик с очень большой головой и страшным лицом. Он выбивал быструю глухую дробь на небольшом барабане. Приблизившись, Дуда прошептал: – Покажи щедрость! Абдэр-Рахман достал из матерчатого скрученного пояса замшевый кошелек и бросил музыкантам по серебряной монете. Открылась входная дверь, откуда выскользнули четыре девушки, миловидные, с сильно накрашенными лицами, в узорчатых одеждах и бархатных шапочках, обшитых серебряными бляшками, которые позванивали при каждом движении. С почтительными поклонами, прикладывая руки к груди, они приглашали войти внутрь. – Почтенные, долгожданные, дорогие! Придите в этот сказочный приют радости, забвения и блаженства! Дуда и его ученик обменялись взглядами и пожали плечами, как бы говоря: "Ну что же, пойдем! Испытаем нашу участь!" Внутри оказалась небольшая прихожая, сонный слуга и множество туфель, стоявших парами. "Значит, гости уже собрались, – подумал Абдэр-Рахман. – Нас будут показывать, как заморских зверей, как диковину", – и он смело шагнул за цветную занавеску. Большая продолговатая зала. Вдоль стен разложены узкие коврики и камышовые циновки. На каждой цветная ковровая или шелковая подушка. В глубине, в задней стене, большая ниша. В ней посредине низкое широкое кресло. На его спинке изображение, подобное уже виденному, золотого летящего орла. По обе стороны ниши с потолка спускались узкие длинные полосы ткани; на них изречения из Корана и загадочные наставления. Два из них поразили Абдэр-Рахмана: "Торопись насладиться сегодняшним днем" и "Мудрый ничему не удивляется!". Оглянувшись, Абдэр-Рахман заметил, что в зале уже находится много людей. Одни лежали неподвижные, равнодушные ко всему, подложив подушку под голову. Некоторые сидели, перебирая четки, и тихо шептали молитву. Одна из девушек прошла вперед и близ ниши указала два коврика, пригласив расположиться на них. Откуда-то донеслись нежные звуки: как будто переливы флейты и свирели и равномерные удары в бубен. Абдэр-Рахман растянулся на коврике и вдруг услышал сдержанный стон. С удивлением он увидел, как лежащий Дуда, закрыв лицо руками, вздрагивает. Абдэр-Рахман сел возле Дуды. По лицу его наставника текли слезы, и большие капли скатывались по рыжей бороде. – Что с тобой, дорогой мой учитель? Что огорчило тебя? – Не расспрашивай меня! Налетели старые воспоминания. Мир полон соблазнов, и мы должны бежать от них, а куда убежишь из этой ловушки коварного Иблиса? – И Дуда снова стал всхлипывать. – Если нам суждено погибнуть, – ответил Абдэр-Рахман, – так по крайней мере последний день мы проведем с достоинством и, наверное, увидим что-либо удивительное. Я не согласен с этим висящим правилом: "Ничему не удивляйся!" Напротив, я люблю удивляться, я хочу бродить по свету, чтобы видеть необычайное, а особенно таких людей, которые своей мудростью или смелостью вызовут мой восторг. – Ты еще не испытал горьких разочарований, какие пришлось пережить мне за мою долгую скорбную жизнь. Поэтому ты и говоришь как беспечный юноша. – А я бы хотел до глубокой старости прожить беспечным юношей. Тихий разговор был прерван хриплыми звуками боевых труб, раздавшимися снаружи дома. – Сам идет! Сам владыка Аламута направляется сюда! – послышались голоса, и все лежавшие поднялись на колени и опустились на пятки, сложив руки на животе. Раскрылись двери, и в залу вошли сперва два воина в блестящем вооружении. Они стали по сторонам входа. За ними следовали один за другим несколько придворных. Далее шагали поэты: они отличались большими тюрбанами, концы которых свешивались на левое плечо, на поясе висели калямдары, и под мышкой они прижимали большие книги, в которых были увековечены их вдохновенные песни. По зале пронесся все усиливающийся шорох приветствий и благопожеланий. Вошел грозный глава ассассинов и на мгновение остановился. Он угрюмо и недоверчиво посмотрел по сторонам, потом двинулся дальше. Правой рукой он опирался на высокий посох с резным набалдашником из слоновой кости, под левую руку его поддерживал великий визирь, почтительно семенивший ногами. Шаги владыки были медленны и внушительны. На бледном лице казалась особенно черной накрашенная борода. Пронизывающие глаза и нахмуренные брови делали лицо грозным. – Да хранит вас Аллах! – повторил он несколько раз и прошел к нише, где опустился в кресло. Слуга принял от него посох и встал позади. Великий визирь опустился на колени с левой стороны, но тут же вскочил, чтобы оправить недостаточно красиво спускавшиеся складки широкой одежды своего господина. Тот, погладив бороду и сжав конец ее в кулаке, обратился ко всем бывшим в зале: – Мои преданные друзья! Сегодняшний день я хотел бы посвятить отдыху от государственных трудов и забот, услышать радостные песни, провести время в сладостной беседе, узнать что-либо новое. Пусть красноречивые бахши сперва споют, радуя слушателей, свои лучшие газели. Четыре поэта торопливо прошли в нишу, и заметно было, как каждый старался сесть поближе к трону. После короткого безмолвного взаимного отталкивания поэты уселись полукругом. | 
