Далеко внизу, под горой, виднелись покрытые полосатыми войлоками наши четыре коня. Я сползал с горы, цепляясь за каменные выступы, боясь покатиться, спотыкался, падал и был уже недалеко от коней, как вдруг мне пришлось сразу спрятаться за камни. По склону противоположной горы двигались всадники. Их было много, очень много. Они выезжали один за другим из-за хребта и извилистой вереницей спускались по узенькой тропинке, направляясь к реке. Некоторые, доехав до русла, поили коней и неслись вскачь, догоняя уехавших вперед. "Это они, - решил я. - Кто же, кроме них, может появиться в этой глуши?" У них за спиной поблескивали винтовки; у многих на боку висели кривые сабли. Халаты укорочены до колен, и у некоторых головы повязаны цветными платками с узлом на лбу: они походили на басмачей, отправившихся в набег. Я тревожно вглядывался в этих не виданных мной до сих пор людей. Всадники были самого разного возраста: и старики, согнувшиеся крючком, и мальчишки, и мужчины средних лет. Несколько человек остановились около наших коней, соскочили на землю и стали спорить с нашими мальчиками-погонщиками. До меня ясно доносились крики одного басмача: – Ты не хочешь помочь святому делу? Так ты язычник (кафир)? Ты отрекся от правой веры? Голову отсеку тебе! - И, выхватив кривую саблю, он взмахнул ею. Оба мальчика отбежали, а басмачи сбросили с наших коней вьюки, расседлали своих коней, и не успел я сообразить, в чем дело, как четыре басмача, сидя на наших конях, уже скакали по дороге. Когда последние басмачи скрылись в облаке пыли, я спустился вниз, и одновременно со мной спустился Максум. Он тоже пролежал все это время за камнями. Максум осторожно снял свой мешок с рудой и стал осматривать оставленных басмачами коней. У одного копыто треснуло до самой бабки, у других спины были сбиты и кровь сочилась из гноящихся ран. Четвертый конь, худой, с выступавшими ребрами, стоял, раскорячив ноги и понуро опустив голову. – Перестаньте реветь, как ослы перед репейником! - крикнул Максум на мальчиков, которые всхлипывали, утирая слезы. - Расскажите, что вам говорили эти разбойники? – Они звали нас пойти вместе с ними в долину Каратегина, чтобы "проучить" там тех, кто не поддерживает святую веру и ссыпает хлеб в Совет. – И оставили для похода этих одров? – Они смеялись и говорили, что дарят нам замечательных коней-скакунов. – Негодяи, паршивые собаки! - ругался Максум. - Это же крестьянские язгулемские кони. Бродяги насильно забрали их, искалечили и подбросили нам. А язгулемцы скоро прибегут сюда их разыскивать и заберут своих коней. Наших коней нам больше не видать, а завести новых нам не под силу. Вскоре спустились с горы другие два наших соседа. Обложив раны коней войлоком, они кое-как наладили вьючные седла. Мы нагрузили коней рудой; каждый из нас тоже нагрузился рудой, и все мы, сгибаясь под тяжестью вьюков, поплелись обратно домой. 3
В нашем кишлаке изо всех хижин неслись крики и плач. Басмачи пробыли там целый день, забрали весь хлеб, весь урожай пшеницы и ячменя и, как тучи саранчи, пронеслись дальше. С чем мы останемся на зиму? Чем будем кормиться долгие холодные месяцы? К вечеру наша артель опять собралась у дяди, чтобы обсудить, что делать. – Железо нас кормит, - сказал Абдыр-Бобо. - Мы выменяем на железо и хлеб, и шерсть, и хлопок. – Уходить надо в Фергану на заработки, - сказал Файзали. - Уходить надо сейчас, пока снегом не завалило перевалы. Максум-охотник убеждал никуда не бежать, а еще раз сходить за железной рудой и приняться за выплавку. – Будет весна - опять засеем поля. А уйдем, когда еще вернемся?.. Не сладко скитаться на чужбине, я уже испытал это... Конечно, железо нас прокормит. Так и решили. Закурили чилим. Каждый, обтирая рукавом чилим, булькая водой, затягивался дымом. Абдыр-Бобо, взяв чилим, воскликнул: – Скажи нам, чилим, как нам поступить? Когда тебя закуришь, всегда сердце возрадуется. Почему ты даешь нам радость? Потом старик затянулся три раза и наклонил голову, как будто прислушивался к бульканью внутри тыквы. – Чилим мне сказал: "Я потому дарю радость сердцу, что сам я полон огня и душистого дыма. Будете и вы, - говорит чилим, - иметь огонь в сердце и снова увидите счастье". ...Возле дядиного дома был сарай. Там в течение всего лета складывались дрова и уголь. Наши соседи тоже притащили в сарай свои запасы дров и угля. К одной из наружных стенок этого сарая была сделана пристройка в виде высокой бутылки. Стенки были сложены из камней, скрепленных глиной. Эта каменная "бутылка" и была той домницей, в которой должно было плавиться железо. Она не маленькая: если высокий человек поднимет руку, то едва достанет до жерла (салохи) этой "бутылки"-домницы. Стенка, соединяющая домницу с сараем, имела узкую щель, или дверцу (дарик). Через эту дверцу вся домница наполнялась доверху дровами, короткими поленьями арчи и узловатыми стволами кустарника ангет. Нужно было пользоваться всем, что только можно было найти в горах, где дров так мало, что иногда трудно развести костер. Дрова были подожжены через дверцу, и тогда всю щель-дарик заложили маленькими плоскими камнями, скрепленными глиной так, чтобы стенка была в то же время и тонкой, и достаточно прочной, иначе железо могло ее продавить. Старый, опытный литейщик Абдыр-Бобо начал распоряжаться и указывать каждому, что ему делать. Я и два мальчика, ходившие за конями, дежурили по очереди у верхушки домницы. Взрослые по двое работали у ее основания. Я вскарабкался на выступ близ жерла домницы, из которого валил густой дым. Здесь я наблюдал, что делается внутри домницы. Я не смел садиться, чтобы не заснуть, да и негде было. Дрова прогорели и обратились в раскаленные угли. Я крикнул работавшим внизу: – Принимай свою очередь! (Гоу-та быгир!) Тогда Абдыр-Бобо пробил внизу тонкой стенки дарика небольшое отверстие и вставил глиняную трубку - билюль. Таких трубок было заготовлено десятка два, так как они быстро прогорают. Через эту трубку с помощью двух козьих мехов (шерстью наружу) Максум начал раздувать уголь в домнице. Работать мехами предстояло несколько дней, беспрерывно усиливая жар настолько, чтобы руда расплавилась и потекла яркой, сверкающей, как солнце, струей. Отработав свой срок, Максум кричал: – Принимай свою очередь! И другой работник брался за мехи. Старый Абдыр-Бобо, взобравшись наверх, учил меня: – Дрова сгорели, и уголья опустились, теперь ты всыпай корзину угля и одну миску руды. Корзина угля была большая и тяжелая, и старик помог мне опрокинуть ее в горло домницы. Вся руда была расколота на мелкие кусочки величиной с абрикос. Я отстоял свой час, прикрывая лицо платком от невыносимого чада и жара, и заглядывал внутрь домницы. Там постепенно опускался уголь. Каждый раз, когда я всыпал новую корзину угля и миску руды, я кричал: – Принимай свою очередь! Одного раздувальщика сменял другой, и с новой силой он двигал мехи, а уставший утирал лоб, отходил выпить чашку воды и ложился тут же, близ домницы, завернувшись в старый тулуп. Через глиняную трубку работавший мехами мог узнавать, много ли расплавилось железа и как высоко оно наполняло дно домницы. Для этого он пропускал внутрь трубки деревянную палочку: если она горит медленно - железа еще нет, но когда палочка сразу вспыхивает ярким пламенем, - значит, она касается расплавленного железа. Тогда отверстие трубки закладывалось камешком, замазывалось глиной и еще заваливалось снаружи землей. Над этим местом, на три-четыре пальца выше стенки дарика, пробивалось новое отверстие и вставлялась новая трубка. Снова начинали работать мехи, вдувая воздух и раскаляя уголья домницы. И так, беспрерывно, чтобы узнать, как высоко поднялось расплавленное железо, надо было все выше пробивать отверстие в стенке дарика, вставлять новые трубки, а нижнее отверстие заделывать и заваливать землей: земляной бугор поднимался все выше, придерживая стенку дарика, чтобы она не проломилась под тяжестью железа. Самыми приятными минутами отдыха было время, когда дядя сзывал нас завтракать. Утром, на заре, по обычаю приносили нам мелкие клецки (умоч) с кислым молоком, в полдень - гороховую лапшу с хлебом; перед закатом солнца ели окрошку из мелконарезанных груш и грецких орехов; наконец, на ночь дядя угощал нас горячим кипяченым молоком с накрошенным в него хлебом (ширджуш). Дядя, конечно, отдавал свой последние запасы еды, но ведь так кормят повсюду: когда работают артелью, то угощают каждый по очереди, - это называется хешар. 4
Прошло два дня плавки: два дня и две ночи мы не отходили от домницы, ложились отдыхать возле нее, греясь в ее пышущих жаром красных лучах. Домница пожирала наши запасы железной руды и с еще большей жадностью запасы угля. Абдыр-Бобо и дядя все ходили подсчитывать запасы угля. – Вай-вай-уляй! Угля мало, приходит к концу... потухнет домница, не выплавим железа. Все железо застынет, и все труды пропадут. Без железа и без хлеба будем! Вайвай-уляй! Но все мы - три мальчика и четверо взрослых - работали упорно. У меня всякий сон пропадал, когда в очередь становились Максум и Абдыр-Бобо. Оба с важным видом начинали по очереди рассказывать сказки, чтобы не заснуть. Один - про то, как осел и верблюд отстали от каравана и осел, напившись кумысу, начал распевать песни, а это услышал лев и прибежал... Другой про то, как мудрый ворон охранял ястреба от проделок лисицы и перехитрил ее... Максум на это стал рассказывать такую сказку, что все мы слушали и ничего не понимали. – Мудро или не мудро, хитро иль не хитро, начинается наша небылица от пестрой птицы, от красной лисицы. Усевшись в кружок, покручивая усы, подъедая чашу кислого молока, повели мы рассказ издалека. Надо было нам поехать, отвезти железо, хотели мы оседлать осла. Стоит он белый, как хлопчатник, не может пошевелиться от старости. Как мы его ни тащили, не могли сдвинуть с места. Вышел нам навстречу цыпленок. Навьючили мы на него четыре вьюка железа. Сами сели верхом и поехали по дороге! Сзади бежит лисица и кричит: "Седло съехало набок!" Сняли мы седло, рассмотрели: на спине у цыпленка нарыв. Посыпали мы сверху землей, смотрим - на спине у цыпленка вырос тополь, а на нем сидит аист и кричит: "Постой, не бросай камня, дай я сперва молитву, фатиху, пропою". На этом месте Максум прервал свою сказку. В темноте ночи, в красном свете от багровых отблесков дыма, вырывавшегося из горла домницы, показались три человека. Они подошли бесшумно и остановились, слушая сказку Максума. Один из них был старый, седобородый мулла из соседнего кишлака, другой - бродячий кузнец. Третий - тот бледный незнакомец, который на красивом коне приезжал вечером к дяде. В руках у него была маленькая блестящая винтовка - "инглиз". – Слушаю я, как ты свою фатиху поешь. А ведь она у тебя предсмертная, я тебя узнал: ты ведь с собаками кзыл-аскерами дрался против нас, защитников веры... Максум и не дрогнул, а продолжал раздувать козий мех. – Не знаю, где ты видел меня. Я тебя вижу первый раз. Но если ты мне сейчас прострелишь голову, наши ребята от страха разбегутся, домница потухнет, железо остынет. Кому от этого будет прибыль? Дай нам лучше сперва выплавить железо, а потом и приканчивай. Тут вдали послышались выстрелы и пронзительные крики. – Это наши князья производят суд и расправу. Сейчас и сюда подойдут. А старый мулла шамкает беззубым ртом: – Этот охотник Максум - самый неверный сын шайтана. Никогда не делает пятикратного намаза. Никогда не жертвует "на коврик мулле". Он продал свою душу красному шайтану, и все гнездо, весь дом здесь из одних нечестивых... Я стоял наверху, из жезла домницы огнем обжигало, а у меня руки и ноги похолодели. Я знал, что нам нужно было еще два дня плавить железо, потом два-три дня оно должно было остывать. Тогда выламывалась тонкая стенка дарика, и все железо круглым столбом, болванкой, должно вывалиться внутрь сарая. Там железо разбивается молотами на мелкие куски. А эти куски будет ковать кузнец на наковальне, выделывая из них все, что нужно. В сердцевине более твердое железо, на топоры и ножи, а по краям - более мягкое. "Но если мулла и басмачи начнут творить свой жестокий суд, что с нами будет?" Голова моя горела. Я посматривал на бледного басмача, на Максума, который как ни в чем не бывало раздувал мехи, и на дядю: он вышел из дому и, скрестив руки на груди, кланялся пришедшим. – Войди в мой дом, таксыр! Да будет тебе просторно! Все мое - ковер под твоими ногами. – Погоди, - ответил басмач, - я сперва пристрелю этого черного бродягу... – О таксыр, - продолжал дядя, - какой дорогой гость приехал! Ты с толпой сподвижников пророка точно месяц с великолепным полчищем звезд. – Сейчас, старик, сейчас... – Не режь курицу, когда она несет яйца! - воскликнул дядя. - Дай нашей артели закончить плавку руды, и мы из нового железа сделаем тебе все, что твоя мудрая речь нам приказала. Разве ты не хочешь получить от нас двадцать острых сабель для твоих храбрых, как львы, джигитов? – Да, я знаю. Ты мне сделаешь все, что я приказал. А вот я привел мастера-кузнеца, - он только ждет железа. Скоро ли вы кончите плавку? - Басмач, не спуская глаз с Максума, прошел вперед и вместе со своими спутниками расположился на ковре, разостланном перед домом. Я оставался на верху домницы и следил за жаром внутри нее. Красные, как золото, уголья сильно опустились, - нужно было снова засыпать ее доверху. – Принимай свою очередь! - закричал я, схватив заготовленную корзину угля. – Абдыр-Бобо, Файзули, принимайте очередь! - крикнул Максум. Но обоих стариков уже не было, - взяв туфли в руки, они ускользнули со двора. Оба мальчика, помогавшие мне следить за домницей, подбежали к Максуму: – Мы будем раздувать мехи... Передохни, Максум! – Да где вам справиться с мехами! – Не бойся, давай! Мы не уступим взрослым. Максум передал мехи мальчикам, а сам, разминая спину, медленно поднялся на домницу, помог мне опрокинуть тяжелую корзину с углем и миску с рудой. Мехи громко сопели. Отовсюду по селению неслись крики, и трудно было расслышать слова Максума, разгребавшего всыпанные в домницу уголья длинной кочергой. – Кудрат, покажи, что не погибло еще между людьми благородство души. В тебе должен гореть долг совести, и поэтому... - И Максум продолжал громко, так как новый басмач вошел во двор и приблизился к домнице: - Плавить еще надо два дня и две ночи, и как можно сильнее раздувать жар, чтобы железная руда все время кипела, как бараний суп (шурпа), - тогда весь перегар и мусор всплывут наверх, а внутри останется чистое и белое, как серебро, железо... Второй басмач уселся на ковре, а Максум продолжал говорить вполголоса: – ...Ты сейчас спокойно спустишься вниз и возьмешь тулуп, как будто хочешь отдыхать в сарае, а сам перелезешь через забор и побежишь в мою хижину. Скажи там моей жене и матери, чтобы, не медля ни минуты, они взяли с собой только хлеба и убежали в горы и ждали там меня у Горячего ключа. Скажи, что я убежал к реке Пяндж, переплыл ее. На том берегу стоят деревянные столбы, и на них протянута железная проволока. Я найду там человека, который по этой проволоке скажет в Москву, чтобы прислали сюда летающие по небу машины, и тогда все эти шакалы разбегутся во все стороны, как зайцы. Абдыр-Бобо, куда ходил? Принимай свою очередь! - опять закричал Максум. - Ребята не справятся с мехами. Я медленно сошел с домницы и, подняв свой тулуп, направился в сарай. Бледный басмач важно сидел на ковре, а во двор входили Абдыр-Бобо и Файзали. Один на подносе нес разрезанную дыню, дикие абрикосы и груши, а другой - деревянную миску с кислым молоком. Оба с поклоном поставили угощенье перед гостями. – Вот, таксыр, радость для души. Все, что в нашем погребе, - ваше. Кушайте и наслаждайтесь. Гости благодарили: – Саламат, рахмат, култук! – Теперь, чтобы совсем насладиться, послушаем последнюю фатиху, которую нам пропоет красный аист на огненной печи, - и бледный басмач вскинул ружье на плечо. – Моя фатиха будет старинная, - начал Максум, продолжая стоять у жерла домницы. Он выпрямился и говорил, сверкая глазами, без всякого страха. – Говори, говори! А мы будем есть дыню. Сладкую дыню припрятал в своем погребе старик! – Шел крестьянин по дороге, видит - горит дерево, а на дереве свернулась змея - сейчас тоже сгорит. И взмолилась змея: "Спаси меня, крестьянин!" - "Ладно", - сказал он и протянул ей палку. Змея проползла по палке и прыгнула крестьянину за пазуху. Испугался крестьянин: сейчас змея укусит его. Как ни просил крестьянин, чтобы змея из благодарности за спасение оставила его, она ответила: "Теперь на свете благодарности нет. Я буду жить у тебя за пазухой, а ты будешь кормить меня". Идет крестьянин и плачет. Навстречу ему ворон: "Чего ты плачешь?" Рассказал ему крестьянин, а ворон говорит: "Послушай, змея. Говорили мне, что ты самая сильная на свете, тебя все боятся". - "Верно", - отвечает змея. "И ты можешь сделать все, что хочешь?" - "И это верно, я все могу". - "А можешь ли ты пролезть в маленькую щель?" - "Конечно, могу". - "Видишь, здесь лежит веревка с петлей; попробуй пролезть в петлю". - "Это дело пустое", - ответила змея и полезла в петлю. А крестьянин схватил за конец веревки и задавил змею. И так мы, крестьяне, задавим всех гадов, которые лезут к крестьянам за пазуху!.. После этих слов я перепрыгнул через забор и побежал к хижине Максума. Позади слышались выстрелы и крики..."
На этом месте рассказ Кудрата оборвался. | 
