Кадрусс в самом деле плакал; трудно было только решить, что подействовало на слезную железу бывшего трактирщика, радость или лук.

    – Молчал бы лучше, лицемер! – сказал Андреа. – Будто ты меня любишь?

    – Да, представь, люблю, – сказал Кадрусс, – это моя слабость, но тут уж ничего не поделаешь.

    – Что не мешает тебе вызвать меня, чтобы сообщить какую-нибудь гадость.

    – Брось! – сказал Кадрусс, вытирая о передник свой большой кухонный нож. – Если бы я не любил тебя, разве я согласился бы вести ту несчастную жизнь, на которую ты меня обрек? Ты посмотри: на тебе ливрея твоего слуги, стало быть, у тебя есть слуга; у меня нет слуг, и я принужден собственноручно чистить овощи; ты брезгаешь моей стряпней, потому что обедаешь за табльдотом в гостинице Принцев или в Кафе-де-Пари. А ведь я тоже мог бы иметь слугу и коляску, я тоже мог бы обедать, где вздумается; а почему я лишаю себя всего этого? Чтобы не огорчать моего маленького Бенедетто. Признай по крайней мере, что я прав.

    И недвусмысленный взгляд Кадрусса подкрепил эти слова.

    – Ладно, – сказал Андреа, – допустим, что ты меня любишь. Но зачем тебе понадобилось, чтобы я пришел завтракать?

    – Да чтобы видеть тебя, малыш.

    – Чтобы видеть меня, а зачем? Ведь мы с тобой обо всем уже условились.

    – Эй, милый друг, – сказал Кадрусс, – разве бывают завещания без приписок? Но прежде всего давай позавтракаем. Садись, и начнем с сардинок и свежего масла, которое я в твою честь положил на виноградные листья, злючка ты этакий. Но я вижу, ты рассматриваешь мою комнату, мои соломенные стулья, грошовые картинки на стенах. Что прикажешь, здесь не гостиница Принцев!

    – Вот ты уже жалуешься, ты недоволен, а сам ведь мечтал о том, чтобы жить, как булочник на покое.

    Кадрусс вздохнул.

    – Ну, что скажешь? Ведь твоя мечта сбылась.

    – Скажу, что это только мечта; булочник на покое, милый Бенедетто, человек богатый, имеет доходы.

    – И у тебя есть доходы.

    – У меня?

    – Да, у тебя, ведь я же принес тебе твои двести франков.

    Кадрусс пожал плечами.

    – Это унизительно, – сказал он, – получать деньги, которые даются так нехотя, неверные деньги, которых я в любую минуту могу лишиться. Ты сам понимаешь, что мне приходится откладывать на случай, если твоему благополучию придет конец. Эх, друг мой! Счастье непостоянно, как говорил священник у нас… в полку. Впрочем, я знаю, что твое благополучие не имеет границ, негодяй: ты женишься на дочери Данглара.

    – Что? Данглара?

    – Разумеется, Данглара! Или нужно сказать: барона Данглара? Это все равно, как если бы я сказал: графа Бенедетто! Ведь мы с Дангларом приятели, и не будь у него такая плохая память, ему следовало бы пригласить меня на твою свадьбу… ведь был же он на моей… да, да, да, на моей! Да-с, в те времена он не был таким гордецом; это был маленький служащий у господина Морреля. Не один раз обедал я вместе с ним и с графом де Морсером… Видишь, какие у меня знатные знакомства, и если бы я пожелал их поддерживать, мы с тобой встречались бы в одних и тех же гостиных.

    – Ты от зависти совсем заврался, Кадрусс.

    – Ладно, Benedetto mio. Я знаю, что говорю. Быть может, в один прекрасный день мы тоже напялим на себя праздничный наряд и скажем у какого-нибудь богатого подъезда: "Откройте, пожалуйста!" А пока садись и давай завтракать.

    Кадрусс показал пример и с аппетитом принялся за еду, расхваливая все блюда, которыми он угощал своего гостя. Тот, по-видимому, покорился необходимости, бодро раскупорил бутылки и принялся за буайбес и треску, жаренную в прованском масле с чесноком.

    – А, приятель, – сказал Кадрусс, – ты как будто идешь на мировую со своим старым поваром?

    – Каюсь, – ответил Андреа, молодой, здоровый аппетит которого на время одержал верх над всеми другими соображениями.

    – И что же, вкусно, мошенник?

    – Очень вкусно! Не понимаю, как человек, который стряпает и ест такие лакомые блюда, может быть недоволен своей жизнью.

    – Видишь ли, – сказал Кадрусс, – все мое счастье отравлено одной мыслью.

    – Какой?

    – А той, что я живу за счет друга, – я, который всегда честно зарабатывал себе на пропитание.

    – Нашел о чем беспокоиться, – сказал Андреа, – у меня хватит на двоих, не стесняйся.

    – Нет, право, верь не верь, но к концу каждого месяца меня мучает совесть.

    – Полно, Кадрусс!

    – Так мучает, что вчера я даже не взял этих двухсот франков.

    – Да, ты хотел меня видеть; но разве из-за угрызений совести?

    – Именно поэтому. Кроме того, мне пришла мысль.

    Андреа вздрогнул; его всегда бросало в дрожь от мыслей Кадрусса.

    – Видишь ли, – продолжал тот, – это отвратительно – постоянно жить в ожидании первого числа.

    – Эх, – философски заметил Андреа, решив доискаться, куда клонит его собеседник, – разве вся жизнь не проходит в ожидании? А я как живу? Я просто терпеливо жду.

    – Да, потому что, вместо того чтобы ждать какие-то несчастные двести франков, ты ждешь пять или шесть тысяч, а то и десять, а то и двенадцать. Ведь ты у нас хитрец. У тебя всегда водились какие-то кошельки, копилки, которые ты прятал от бедного Кадрусса. К счастью, у этого самого Кадрусса был хороший нюх.

    – Опять ты чепуху мелешь, – сказал Андреа, – все о прошлом да о прошлом – к чему это, скажи на милость?

    – Тебе только двадцать один год, тебе нетрудно забыть прошлое; а мне пятьдесят, и я волей-неволей возвращаюсь к нему. Но поговорим о делах.

    – Наконец-то.

    – Будь я на твоем месте…

    – Ну?

    – Я реализовал бы свой капитал.

    – Реализовал?

    – Да, я попросил бы деньги за полгода вперед, под тем предлогом, что хочу купить недвижимость и приобрести избирательные права. А получив деньги, я удрал бы.

    – Так, так, так, – сказал Андреа, – это, пожалуй, неплохая мысль!

    – Милый друг, – сказал Кадрусс, – ешь мою стряпню и следуй моим советам: от этого ты только выиграешь душой и телом.

    – А почему ты сам не воспользуешься своим советом? – сказал Андреа. – Почему ты не реализуешь деньги за полгода, даже за год, и не уедешь в Брюссель? Вместо того чтобы изображать бывшего булочника, ты имел бы вид настоящего банкрота. Это теперь модно.

    – Но что же я сделаю, имея в кармане тысячу двести франков?

    – Какой ты стал требовательный, Кадрусс! – сказал Андреа. – Два месяца назад ты помирал с голоду.

    – Аппетит приходит во время еды, – сказал Кадрусс, скаля зубы, как смеющаяся обезьяна или как рычащий тигр. – Поэтому я и наметил себе план, – прибавил он, впиваясь своими белыми и острыми, невзирая на возраст, зубами в огромный ломоть хлеба.

    Планы Кадрусса приводили Андреа в еще больший ужас, чем его мысли: мысли были только зародышами, а план уже грозил осуществлением.

    – Что же это за план? – сказал он. – Могу себе представить!

    – А что? Кто придумал план, благодаря которому мы покинули некое заведение? Как будто я. От этого он не стал хуже, мне кажется, иначе мы с тобой не сидели бы здесь!

    – Да я не спорю, – сказал Андреа, – ты иной раз говоришь дело. Но какой же у тебя план?

    – Послушай, – продолжал Кадрусс, – можешь ли ты, не выложив ни одного су, добыть мне тысяч пятнадцать франков… нет, пятнадцати тысяч мало, я не согласен сделаться порядочным человеком меньше чем за тридцать тысяч франков.

    – Нет, – сухо ответил Андреа, – этого я не могу.

    – Ты, я вижу, меня не понял, – холодно и невозмутимо продолжал Кадрусс, – я сказал: не выложив ни одного су.

    – Что же ты хочешь? Чтобы я украл и испортил все дело, и твое и мое, и чтобы нас опять отправили кое-куда?

    – Что до меня, – сказал Кадрусс, – мне все равно, пусть забирают. Я, знаешь ли, со странностями: я иногда скучаю по товарищам, не то, что ты, сухарь! Ты рад бы никогда с ними больше не встретиться!

    Андреа на этот раз не только вздрогнул; он побледнел.

    – Брось дурить, Кадрусс, – сказал он.

    – Да ты не бойся, Бенедетто, ты мне только укажи способ добыть без всякого твоего участия эти тридцать тысяч франков и предоставь все мне.

    – Ладно, я подумаю, – сказал Андреа.

    – А пока ты увеличишь мою пенсию до пятисот франков, хорошо? Я, видишь ли, решил нанять служанку.

    – Ладно, ты получишь пятьсот франков, – сказал Андреа, – но мне это нелегко, Кадрусс… ты злоупотребляешь…

    – Да что там! – сказал Кадрусс. – Ведь ты черпаешь из бездонных сундуков!

    По-видимому, Андреа только и ждал этих слов; его глаза блеснули, но тотчас же померкли.

    – Это верно, – ответил Андреа, – мой покровитель очень добр ко мне.

    – Какой милый покровитель! – сказал Кадрусс. – И он выдает тебе ежемесячно?..

    – Пять тысяч франков, – сказал Андреа.

    – Столько же тысяч, сколько ты мне обещал сотен, – заметил Кадрусс, – верно говорят, что незаконнорожденным везет. Пять тысяч франков в месяц… Куда же, черт возьми, можно девать столько денег?

    – Бог мой! Истратить их недолго, и я, как ты, мечтаю иметь капитал.

    – Капитал… понятно… всякий хотел бы иметь капитал.

    – А у меня он будет.

    – Кто же тебе его даст? Твой князь?

    – Да, мой князь; к сожалению, я должен еще подождать.

    – Подождать чего? – сказал Кадрусс.

    – Его смерти.

    – Смерти твоего князя?

    – Да.

    – Почему это?

    – Потому что он упоминает меня в своем завещании.

    – Правда?

    – Честное слово!

    – А сколько?

    – Пятьсот тысяч!

    – Вон куда хватил!

    – Я тебе говорю.

    – Быть не может!

    – Кадрусс, ты мне друг?

    – На жизнь и на смерть.

    – Я открою тебе тайну.

    – Говори.

    – Но только помни…

    – Буду нем, как рыба.

    – Так вот, мне кажется…

    Андреа замолчал и оглянулся.

    – Тебе кажется… Да ты не бойся! Мы совсем одни.

    – Мне кажется, что я нашел своего отца.

    – Настоящего отца?

    – Да.

    – Не папашу Кавальканти?

    – Нет, тот уехал; настоящего, как ты говоришь.

    – И этот отец…

    – Кадрусс, это граф Монте-Кристо.

    – Да что ты!

    – Да; тогда, видишь ли, все становится понятным. Он, видимо, не может открыто признать меня, но меня признает старик Кавальканти и получает за это пятьдесят тысяч франков.

    – Пятьдесят тысяч франков за то, чтобы стать твоим отцом! Я бы согласился за полцены, за двадцать тысяч, за пятнадцать тысяч. Как же ты не подумал обо мне, неблагодарный?

    – Да разве я знал об этом? Все это было устроено, когда мы еще были там.

    – Да, верно. И ты говоришь, что в своем завещании…

    – Он оставляет мне пятьсот тысяч франков.

    – Ты уверен?

    – Он сам мне показывал; но это еще не все.

    – Существует приписка, как я говорил?

    – Вероятно.

    – И в этой приписке?

    – Он признает меня своим сыном.

    – Что за добрый отец, славный отец, достойнейший отец! – воскликнул Кадрусс, подкидывая в воздух тарелку и ловя ее обеими руками.

    – Вот видишь! Скажи после этого, что у меня есть от тебя тайны!

    – Ты прав; а твое доверие ко мне делает тебе честь. И что же, этот князь, твой отец – богатый человек, богатейший?

    – Еще бы. Он сам не знает, сколько у него денег.

    – Да не может быть!

    – Кому же знать, как не мне; ведь я вхож к нему в любое время. На днях банковский служащий принес ему пятьдесят тысяч франков в бумажнике величиною с твою скатерть; а вчера сам банкир привез ему сто тысяч золотом.

    Кадрусс был ошеломлен; в словах Андреа ему чудился звон металла, шум пересыпаемых червонцев.

    – И ты вхож в этот дом? – наивно воскликнул он.

    – Во всякое время.

    Кадрусс помолчал; было ясно, что его занимает какая-то важная мысль.

    Вдруг он воскликнул:

    – Как бы мне хотелось видеть все это! Как все это должно быть прекрасно!

    – Да, правда, – сказал Андреа, – он живет великолепно.

    – Ведь он, кажется, живет на Елисейских полях?

    – Номер тридцать.

    – Номер тридцать? – повторил Кадрусс.

    – Да, великолепный особняк, с двором и садом, ты должен знать!

    – Очень возможно; но меня интересует не внешний вид, а внутренний; какая, должно быть, там прекрасная обстановка!

    – Ты когда-нибудь бывал в Тюильри?

    – Нет.

    – У него гораздо лучше.

    – Скажи, Андреа, должно быть, приятно бывает нагнуться, когда этот добрый Монте-Кристо уронит кошелек?

    – Незачем ждать этого, – сказал Андреа, – деньги в этом доме и так валяются, как яблоки в саду.

    – Ты бы когда-нибудь взял меня с собой.

    – Как же это можно? В качестве кого?

    – Ты прав; но у меня от твоих слов слюнки потекли. Я непременно должен это видеть собственными глазами, я уж найду способ.

    – Не дури, Кадрусс!

    – Я скажу, что я полотер.

    – Там всюду ковры.

    – Ах, черт! Значит, мне придется только воображать себе все это.

    – Поверь, это будет лучше всего.

    – Ну, хоть расскажи мне, что там есть?

    – Как же я тебе расскажу?

    – Ничего нет легче. Дом большой?

    – Не большой и не маленький.

    – А как расположены комнаты?

    – Ну, знаешь, если тебе нужен план, давай бумагу и чернила.

    – Сейчас дам! – поспешно заявил Кадрусс.

    И он взял со старенького письменного стола лист бумаги, чернила и перо.

    – Вот! – сказал Кадрусс. – Изобрази-ка мне это на бумаге, сынок.

    Андреа едва заметно улыбнулся, взял перо и приступил к делу.

    – При доме, как я уже тебе говорил, есть двор и сад; вот посмотри.

    И Андреа начертил сад, двор и дом.

    – Ограда высокая?

    – Нет, футов восемь или десять, не больше.

    – Это большая неосторожность, – сказал Кадрусс.

    – Во дворе кадки с померанцевыми деревьями, лужайки, цветники.

    – А капканов нет?

    – Нет.

    – А где конюшни?

    – По обе стороны ворот, вот здесь и здесь.

    И Андреа продолжал чертить.

    – Нарисуй мне нижний этаж, – сказал Кадрусс.

    – В нижнем этаже – столовая, две гостиные, бильярдная, прихожая, парадная лестница и внутренняя лестница.

    – Окна?

    – Окна великолепные, большие, широкие; я думаю, в каждое мог бы пролезть человек твоего роста.

    – И на кой черт устраивают лестницы, когда в доме имеются такие окна.

    – Что поделаешь? Роскошь!

    – А ставни есть?

    – Ставни есть, но их никогда не закрывают. Большой оригинал этот граф Монте-Кристо, любит смотреть на небо даже по ночам.

    – А где спят слуги?

    – У них отдельный дом. Направо от входа есть сарай, где хранятся пожарные лестницы. А над этим сараем комнаты для слуг, у каждого своя, и туда из дома проведены звонки.

    – Звонки, черт возьми!

    – Ты что?..

    – Нет, ничего. Я говорю, звонки штука дорогая; и на что они, скажи на милость?

    – Прежде там была собака, которая всю ночь бродила по двору, но ее отвезли в Отейль – знаешь, в тот дом, куда ты приходил?

    – Да.

    – Я ему вчера еще говорил: "Это очень неосторожно с вашей стороны, граф; ведь когда вы уезжаете в Отейль и увозите с собой всех ваших слуг, в доме никого нет".

    "Ну и что же?" – спросил он.

    "А то, что вас в один прекрасный день обокрадут".

    – И что он ответил?

    – Что он ответил?

    – Да.

    – Он ответил: "Ну и пускай обокрадут".