– Андреа, там, наверное, есть какая-нибудь конторка с западней.

    – С какой западней?

    – А вот с такой: схватит вора за руку, и тут же музыка начинает играть. Я слышал, что такую показывали на последней выставке.

    – Там есть только секретер красного дерева, и в нем всегда торчит ключ.

    – И твоего графа не обкрадывают?

    – Нет, все его слуги ему очень преданы.

    – И какая должна быть прорва денег в этом секретере!

    – Там, может быть… впрочем, кто его знает!

    – А где он стоит?

    – Во втором этаже.

    – Нарисуй-ка мне, малыш, заодно примерный план второго этажа.

    – Изволь.

    И Андреа снова взялся за перо.

    – Во втором, видишь ли, есть прихожая, гостиная; направо от гостиной – библиотека и кабинет, налево от гостиной – спальня и будуар. В будуаре и стоит этот самый секретер.

    – А окно там есть?

    – Два: тут и тут.

    И Андреа нарисовал два окна в небольшой угловой комнате, которая примыкала к более просторной спальне графа.

    Кадрусс задумался.

    – И часто он уезжает в Отейль? – спросил он.

    – Раза два-три в неделю, завтра, например, он собирается туда на весь день и будет там ночевать.

    – Ты в этом уверен?

    – Он пригласил меня туда обедать.

    – Ну и жизнь! – сказал Кадрусс. – Дом в городе, дом за городом.

    – На то он и богач.

    – А ты поедешь к нему обедать?

    – Наверное.

    – Когда ты у него там обедаешь, ты и ночевать остаешься?

    – Как вздумается. Я у графа, как у себя дома.

    Кадрусс взглянул на молодого человека таким взглядом, словно хотел вырвать истину из глубины его сердца. Но Андреа вынул из кармана портсигар, выбрал себе "гавану", спокойно закурил ее и стал небрежно пускать кольца дыма.

    – Когда тебе угодно получить свои пятьсот франков? – спросил он Кадрусса.

    – Да хоть сейчас, если они с тобой.

    Андреа достал из кармана двадцать пять луидоров.

    – Канареечки, – сказал Кадрусс, – нет, покорно благодарю!

    – Ты ими брезгаешь?

    – Напротив, я их очень уважаю, но я их не хочу.

    – Да ведь ты наживешь на размене, болван: за золотой дают на пять су больше.

    – Знаю, а потом меняла велит выследить беднягу Кадрусса, а потом его зацапают, а потом ему придется разъяснять, какие такие арендаторы вносят ему платежи золотом. Не дури, малыш, – давай просто серебро, кругляшки с портретом какого-нибудь монарха. Монета в пять франков у всякого найдется.

    – Да не могу же я носить с собой пятьсот франков серебром; мне пришлось бы взять носильщика.

    – Ну так оставь их в гостинице, у швейцара, – он честный малый; я схожу за ними.

    – Сегодня?

    – Нет, завтра; сегодня я занят.

    – Ладно; завтра, отправляясь в Отейль, я оставлю их у него.

    – Я могу рассчитывать на это?

    – Вполне.

    – Дело в том, что я заранее хочу сговориться со служанкой.

    – Сговаривайся. Но на этом и конец? Ты не будешь больше приставать ко мне?

    – Никогда.

    Кадрусс стал так мрачен, что Андреа боялся, не придется ли ему обратить внимание на эту перемену. Поэтому он постарался казаться еще веселее и беспечнее.

    – С чего ты так развеселился, – сказал Кадрусс, – можно подумать, что ты уже получил наследство!

    – Нет еще, к сожалению!.. Но в тот день, когда я получу его…

    – Что тогда?

    – Одно тебе скажу: тогда я не забуду своих друзей.

    – Ну еще бы, с твоей-то памятью!

    – Да, я думал, ты будешь с меня деньги тянуть.

    – Это я-то! Скажешь тоже! Напротив, я дам тебе добрый совет.

    – Какой?

    – Оставь здесь это кольцо с бриллиантом. Ты что же хочешь, чтобы нас поймали? Хочешь погубить нас обоих?

    – А что такое? – спросил Андреа.

    – Да как же? Ты надеваешь ливрею, выдаешь себя за слугу, а оставляешь у себя на пальце бриллиант в пять тысяч франков.

    – Чет побери! Ты угадал! Почему ты не поступишь в оценщики?

    – Да, уж я знаю толк в бриллиантах; у меня у самого они бывали.

    – Ты бы побольше этим хвастал! – сказал Андреа и, ничуть не сердясь, вопреки опасениям Кадрусса, на это новое вымогательство, благодушно отдал ему кольцо.

    Кадрусс близко поднес его к глазам, и Андреа понял, что он рассматривает грани.

    – Это фальшивый бриллиант, – сказал Кадрусс.

    – Да ты шутишь, что ли? – сказал Андреа.

    – Не сердись, сейчас проверим.

    Кадрусс подошел к окну и провел камнем по стеклу: послышался скрип.

    – Confiteor!^[62] – сказал Кадрусс, надевая кольцо на мизинец. – Я ошибся; но эти жулики ювелиры так ловко подделывают камни, что прямо страшно забираться в ювелирные лавки. Вот еще одно отмирающее ремесло!..

    – Ну что, – сказал Андреа, – теперь конец? Что тебе еще угодно? Отдать тебе куртку, а может, заодно и фуражку? Не церемонься, пожалуйста.

    – Нет, ты, в сущности, парень хороший. Я больше тебя не держу и постараюсь обуздать свое честолюбие.

    – Но берегись, продавая бриллиант, не попади в такую передрягу, какой ты опасался с золотыми монетами.

    – Не беспокойся, я не собираюсь его продавать.

    "Во всяком случае, до послезавтра", – подумал Андреа.

    – Счастливый ты, мошенник, – сказал Кадрусс. – Ты возвращаешься к своим лакеям, к своим лошадям, экипажу и невесте!

    – Конечно, – сказал Андреа.

    – Я надеюсь, ты мне сделаешь хороший свадебный подарок в тот день, когда женишься на дочери моего друга Данглара?

    – Я уже говорил, что это просто твоя фантазия.

    – Сколько за ней приданого?

    – Да я же тебе говорю…

    – Миллион?

    Андреа пожал плечами.

    – Будем считать, миллион, – сказал Кадрусс, – но сколько бы у тебя ни было, я желаю тебе еще больше.

    – Спасибо, – сказал Андреа.

    – Это от чистого сердца, – прибавил Кадрусс, расхохотавшись. – Погоди, я провожу тебя.

    – Не стоит трудиться.

    – Очень даже стоит.

    – Почему?

    – Потому что у меня замок с маленьким секретом; мне пришло в голову им обзавестись; замок системы Юре и Фише, просмотренный и исправленный Гаспаром Кадруссом. Я тебе сделаю такой же, когда ты будешь капиталистом.

    – Благодарю, – сказал Андреа, – я предупрежу тебя за неделю.

    Они расстались. Кадрусс остался стоять на площадке лестницы, пока не убедился собственными глазами, что Андреа не только спустился вниз, но и пересек двор. Тогда он поспешно вернулся к себе, тщательно запер дверь и, как опытный архитектор, принялся изучать план, оставленный ему Андреа.

    – Мне кажется, – сказал он, – что этот милый Бенедетто не прочь получить наследство; и тот, кто приблизит день, когда ему достанутся в руки пятьсот тысяч франков, будет не худшим из его друзей.

    На следующий день после того, как происходил переданный нами разговор, граф Монте-Кристо уехал в Отейль вместе с Али, несколькими слугами и лошадьми, которых он хотел испытать.

    Еще накануне он и не думал, что поедет, так же как и Андреа. Эта поездка была вызвана главным образом возвращением из Нормандии Бертуччо, который привез новости о доме и о корвете. Дом был вполне готов, а корвет уже неделю стоял на якоре в маленькой бухте со всем своим экипажем из шести человек, исполнил все нужные формальности и мог в любое время выйти в море. Монте-Кристо похвалил Бертуччо за расторопность и предложил ему быть готовым к скорому отъезду, так как намеревался покинуть Францию не позже чем через месяц.

    – А пока, – сказал он ему, – возможно, что мне понадобится проехать в одну ночь из Парижа в Трепор; я хочу, чтобы мне были приготовлены на пути восемь подстав, так чтобы я мог сделать эти пятьдесят лье в десять часов.

    – Ваше сиятельство уже высказывали это желание, – отвечал Бертуччо, – и лошади готовы. Я их купил и сам разместил в наиболее удобных пунктах, то есть в таких деревнях, где никто обычно не останавливается.

    – Отлично, – сказал Монте-Кристо, – я останусь здесь день-два, сообразуйтесь с этим.

    Как только Бертуччо вышел из комнаты, чтобы отдать нужные распоряжения, на пороге показался Батистен; он нес письмо на золоченом подносе.

    – Вы зачем явились? – спросил граф, увидя, что он весь в пыли. – Я вас, кажется, не звал?

    Батистен, не отвечая, подошел к графу и подал ему письмо.

    – Очень важное и спешное, – сказал он.

    Граф вскрыл письмо и прочел:

    "Графа Монте-Кристо предупреждают, что сегодня ночью в его дом на Елисейских полях проникнет человек, чтобы выкрасть документы, которые он считает спрятанными в конторке, стоящей в будуаре; граф Монте-Кристо настолько отважный человек, что не станет вмешивать в это дело полицию, каковое вмешательство могло бы сильно повредить тому, кто сообщает эти сведения. Граф может сам разделаться со взломщиком или через отверстие в стене, отделяющей спальню от будуара, или спрятавшись в самом будуаре. Присутствие многих людей и принятие видимых мер предосторожности, несомненно, остановят злоумышленника, и граф Монте-Кристо упустит возможность узнать врага, случайно обнаруженного тем лицом, которое предупреждает об этом графа и которое, быть может, окажется уже не в состоянии сделать это вторично, если при неудаче этой попытки злоумышленник надумал бы совершить новую".

    Первой мыслью, мелькнувшей у графа, было подозрение, что это воровская уловка, грубая западня, что его извещают о небольшой опасности, чтобы отвлечь его внимание от опасности более серьезной. Он уже собирался отослать письмо полицейскому комиссару, невзирая на предупреждение, а может быть, именно благодаря предупреждению своего анонимного доброжелателя, как вдруг у него мелькнула мысль: не встретится ли он действительно с каким-нибудь личным своим врагом, которого только он и может узнать и который в случае необходимости только ему одному и может на что-нибудь пригодиться, как случилось с Фиеско и тем мавром, который хотел его убить.

    Мы знаем графа; поэтому нам нечего говорить о том, что это был человек отважный и сильный духом, бравшийся за невозможное с той энергией, которая отличает людей высшего порядка. Вся его жизнь, принятое и неуклонно выполняемое им решение ни перед чем не отступать научили графа черпать неизведанные наслаждения в его битвах против природы, которая есть бог, и против мира, который можно было бы назвать дьяволом.

    – Они вряд ли собираются красть у меня документы, – сказал Монте-Кристо, – они хотят убить меня; это не воры, это убийцы. Я вовсе не желаю, чтобы господин префект полиции вмешивался в мои личные дела. Я, право, достаточно богат, чтобы не отягощать бюджет префектуры.

    Граф позвал Батистена, который, подав письмо, вышел из комнаты.

    – Немедленно возвращайтесь в Париж, – сказал он, – и привезите сюда всех оставшихся слуг. Они все понадобятся мне здесь.

    – Так в доме никого не останется, господин граф? – спросил Батистен.

    – Нет, останется привратник.

    – Может быть, господин граф примет во внимание, что от привратницкой до дома довольно далеко.

    – Ну и что же?

    – Могут ведь обокрасть весь дом, и он ничего не услышит.

    – Кто может обокрасть?

    – Воры.

    – Вы осел, сударь. Я предпочитаю, чтобы воры разграбили весь дом, чем терпеть недостаток в прислуге.

    Батистен поклонился.

    – Вы понимаете, – сказал граф, – привезите сюда всех, до единого, но чтобы в доме все осталось, как обычно, вы только закроете ставни нижнего этажа, вот и все.

    – А во втором этаже?

    – Вы же знаете, что их никогда не закрывают. Ступайте.

    Граф велел сказать, что он пообедает один и что прислуживать ему будет Али.

    Он пообедал с обычной умеренностью, а после обеда, приказав Али следовать за собой, вышел через калитку, дошел, как бы прогуливаясь, до Булонского леса, повернул, словно непредумышленно, в сторону Парижа и уже в сумерках очутился напротив своего дома на Елисейских полях.

    В доме царила полная тьма; только слабый огонек светился в привратницкой, стоявшей, как и говорил Батистен, шагах в сорока от дома.

    Монте-Кристо прислонился к дереву и своим зорким взглядом окинул двойную аллею, прохожих и соседние улицы, чтобы проверить, не подстерегает ли его кто-нибудь. Минут через десять он убедился, что никто за ним не следит.

    Тогда он подбежал вместе с Али к калитке, быстро вошел и по черной лестнице, от которой у него был ключ, прошел в свою спальню, не коснувшись ни одной занавеси, так что даже привратник не подозревал, что в дом, который он считал пустым, вернулся его хозяин.

    Войдя в спальню, граф дал Али знак остановиться; затем он прошел в будуар и осмотрел его; все было как всегда; секретер стоял на своем месте, ключ торчал в замке. Он дважды повернул ключ, вынул его, подошел к двери спальни, снял скобу задвижки и вышел из будуара.

    Тем временем Али принес и положил на стол указанное графом оружие: короткий карабин и пару двуствольных пистолетов, допускающих такой же верный прицел, как пистолеты, из которых стреляют в тире. Вооруженный таким образом, граф держал в своих руках жизнь пяти человек.

    Было около половины десятого; граф и Али наскоро закусили ломтем хлеба и стаканом испанского вина; затем граф нажал пружину одной из тех раздвижных филенок, благодаря которым он мог из одной комнаты видеть, что делается в другой. Рядом с ним лежали его пистолеты и карабин, и Али, стоя возле него, держал в руке один из тех арабских топориков, форма которых не изменилась со времен крестовых походов.

    В одно из окон спальни, выходившее, как и окно будуара, на Елисейские поля, графу видна была улица.

    Так прошло два часа; было совершенно темно, а между тем Али своим острым зрением дикаря и граф благодаря привычке к темноте различали малейшее колебание ветвей во дворе.

    Огонек в привратницкой уже давно потух.

    Можно было предположить, что нападающие, если действительно предстояло нападение, пройдут по лестнице из нижнего этажа, а не влезут в окно. Монте-Кристо думал, что злоумышленники хотят его убить, а не обокрасть. Следовательно, их целью является его спальня, и они доберутся до нее или по потайной лестнице, или через окно будуара.

    Он поставил Али у двери на лестницу, а сам продолжал наблюдать за будуаром.

    На часах Дома Инвалидов пробило без четверти двенадцать; сырой западный ветер донес до них три зловещих удара.

    Не успел еще замереть последний стук, как граф уловил со стороны будуара легкий скрип; затем еще и еще; на четвертый раз граф перестал сомневаться. Опытная и твердая рука вырезала алмазом оконное стекло.

    Сердце у графа забилось. Как бы ни были люди закалены в тревогах, как бы ни были они готовы встретить грозящую опасность, они всегда чувствуют по ускоренному биению сердца и по легкой дрожи, какая огромная разница между воображением и действительностью, между замыслом и выполнением.

    Монте-Кристо знаком предупредил Али; тот, поняв, что опасность надвигается со стороны будуара, подошел ближе к своему хозяину.

    Монте-Кристо горел нетерпением узнать, кто его враги и сколько их.

    Окно, которое скрипело под алмазом, приходилось как раз напротив отверстия, куда заглядывал граф. Его взгляд остановился на этом окне. Он увидел, что в ночном мраке вырисовывается какая-то еще более темная тень; вслед за тем одно из оконных стекол стало непроницаемым, как будто на него снаружи наклеили лист бумаги, потом стекло треснуло, но не упало. Через проделанное отверстие просунулась рука и стала искать задвижку; секунду спустя окно открылось, и появился человек. Он был один.

    – Вот смелый мошенник! – прошептал граф.

    В эту минуту Али тихонько тронул его за плечо, он обернулся; Али показывал ему на то окно в спальне, которое выходило на улицу.

    Монте-Кристо сделал три шага по направлению к этому окну; он знал изумительную чуткость своего верного слуги. И действительно, он увидел, что от ворот напротив отделился человек и, взобравшись на тумбу, старается разглядеть, что происходит в доме.

    – Так, – сказал он, – их двое; один действует, а другой сторожит.

    Он дал знак Али не спускать глаз с человека на улице и вернулся к тому, который забрался в будуар.

    Взломщик уже вошел в комнату и осторожно двигался, вытянув руки вперед.

    Наконец он, по-видимому, освоился с обстановкой; в будуаре были две двери, и он обе запер на задвижки.

    Когда он подходил к той, которая вела в спальню, Монте-Кристо подумал, что он собирается войти, и взялся за один из пистолетов; но он услышал лишь шорох задвижки, скользящей в медных петлях. Это была мера предосторожности, и только; ночной посетитель, не зная, что граф позаботился снять скобу, мог теперь чувствовать себя как дома и совершенно спокойно приниматься за работу.