Взломщик неторопливо вытащил из своего широкого кармана какой-то предмет, поставил его на столик, затем подошел к секретеру, нащупал замок и заметил, что вопреки его ожиданиям ключа нет.

    Но взломщик был человек предусмотрительный и все предвидел. Граф услышал характерное звяканье: так звякает связка отмычек в руках слесаря, пришедшего отпереть испорченный замок. Воры прозвали их "соловьями", вероятно, потому, что им доставляет удовольствие слушать, как они поют по ночам, со скрипом поворачиваясь в замке.

    – Да это просто вор, – разочарованно пробормотал Монте-Кристо.

    Но в темноте человек не мог подобрать подходящего инструмента. Тогда он прибег к помощи того предмета, который он поставил на столик; он нажал пружину, и тотчас же луч света, правда слабый, но все же достаточный для того, чтобы видеть, осветил его руки и лицо.

    – Вот оно что! – негромко воскликнул Монте-Кристо, изумленно отступая на шаг. – Да ведь это…

    Али поднял топорик.

    – Стой на месте, – шепотом сказал ему Монте-Кристо, – и положи топор; оружие нам больше не понадобится.

    Затем он прибавил несколько слов, еще понизив голос, потому что при вырвавшемся у него изумленном возгласе, хоть и еле слышном, взломщик встрепенулся и застыл в позе античного точильщика.

    Выслушав графа, Али на цыпочках отошел от него, подошел к стене алькова и снял с вешалки черное одеяние и треугольную шляпу. Тем временем Монте-Кристо быстро сбросил с себя сюртук, жилет и сорочку; при свете тонкого луча, пробивающегося через щель в филенке, можно было различить на груди у графа гибкую и тонкую кольчугу, какие во Франции, где больше не страшатся кинжалов, уже никто не носит после Людовика XVI, который боялся быть заколотым и которому вместо этого отрубили голову.

    Эта кольчуга тотчас же скрылась под длинной сутаной, как волосы графа – под париком с тонзурой; надетая поверх парика треугольная шляпа окончательно превратила графа в аббата.

    Между тем взломщик, не слыша больше ни звука, снова выпрямился и, пока Монте-Кристо совершал свое превращение, подошел к секретеру, замок которого начал уже потрескивать под его "соловьем".

    – Ладно, ладно, несколько минут ты еще повозишься! – прошептал граф, по-видимому, полагаясь на какой-то секрет в замке, неизвестный взломщику, несмотря на всю его опытность.

    И он подошел к окну.

    Человек, который взобрался на тумбу, теперь слез с нее и шагал взад и вперед по улице; но странное дело: вместо того чтобы следить за прохожими, которые могли появиться либо со стороны Елисейских полей, либо со стороны предместья Сент-Оноре, он, по-видимому, интересовался лишь тем, что происходило в доме графа, и всячески старался увидеть, что творится в будуаре.

    Монте-Кристо вдруг хлопнул себя по лбу, и на его губах появилась молчаливая улыбка.

    Он подошел к Али.

    – Стой здесь в темноте, – тихо сказал он ему, – и что бы ты ни услышал, что бы ни произошло, не выходи отсюда и не показывайся, пока я тебя не кликну по имени.

    Али кивнул головой.

    Тогда Монте-Кристо достал из шкафа зажженную свечу и, выбрав минуту, когда вор был всецело поглощен замком, тихонько открыл дверь, стараясь, чтобы свет падал на его лицо.

    Дверь открылась так тихо, что вор ничего не услышал. Но, к его великому изумлению, комната неожиданно осветилась.

    Он обернулся.

    – Добрый вечер, дорогой господин Кадрусс! – сказал Монте-Кристо. – Что это вы делаете здесь в такой поздний час?

    – Аббат Бузони! – воскликнул Кадрусс.

    И, не понимая, каким путем очутился здесь этот странный посетитель, раз он закрыл обе двери, он выронил связку отмычек и замер как в столбняке.

    Граф стал между Кадруссом и окном, отрезая таким образом перепуганному вору единственный путь отступления.

    – Аббат Бузони! – повторил Кадрусс, оторопело глядя на графа.

    – Да, аббат Бузони! – сказал Монте-Кристо. – Он самый, и я очень рад, что вы меня узнали, дорогой господин Кадрусс; это доказывает, что у вас хорошая память, потому что, если я не ошибаюсь, мы не виделись уже лет десять.

    Это спокойствие, эта ирония, этот властный тон внушили Кадруссу такой ужас, что у него закружилась голова.

    – Аббат! – бормотал он, стискивая руки и стуча зубами.

    – Итак, вы решили обокрасть графа Монте-Кристо? – продолжал мнимый аббат.

    – Господин аббат, – прошептал Кадрусс, тщетно пытаясь проскользнуть мимо графа к окну, – господин аббат, я сам не знаю… поверьте… клянусь вам…

    – Вырезанное стекло, – продолжал граф, – потайной фонарь, связка отмычек, наполовину взломанный секретер – все это говорит само за себя.

    Кадрусс беспомощно озирался, ища угол, куда бы спрятаться, или щель, через которую можно было бы улизнуть.

    – Я вижу, вы все тот же, господин убийца, – сказал граф.

    – Господин аббат, раз вы все знаете, вы должны знать, что это не я, это Карконта; это и суд признал: ведь меня приговорили только к галерам.

    – Разве вы уже отбыли свой срок, что опять стараетесь туда попасть?

    – Нет, господин аббат, меня освободил один человек.

    – Этот человек оказал обществу большую услугу.

    – Но я обещал… – сказал Кадрусс.

    – Итак, вы бежали с каторги? – прервал его Монте-Кристо.

    – Увы, – ответил перепуганный Кадрусс.

    – Рецидив при отягчающих обстоятельствах?.. За это, если не ошибаюсь, полагается гильотина. Тем хуже, диаволо, как говорят остряки у меня на родине.

    – Господин аббат, я поддался искушению…

    – Все преступники так говорят.

    – Нужда…

    – Бросьте, – презрительно сказал Бузони, – человек в нужде просит милостыню, крадет булку с прилавка, но не является в пустой дом взламывать секретер. А когда ювелир Жоаннес отсчитал вам сорок пять тысяч франков за тот алмаз, который вы от меня получили, и вы убили его, чтобы завладеть и алмазом, и деньгами, вы это тоже сделали из нужды?

    – Простите меня, господин аббат, – сказал Кадрусс, – вы меня уже спасли однажды, спасите меня еще раз.

    – Не имею особого желания повторять этот опыт.

    – Вы здесь один, господин аббат? – спросил Кадрусс, умоляюще складывая руки. – Или у вас тут спрятаны жандармы, готовые схватить меня.

    – Я совсем один, – сказал аббат, – и я готов сжалиться над вами, и, хотя мое мягкосердечие может привести к новым бедам, я вас отпущу, если вы мне во всем признаетесь.

    – Господин аббат, – воскликнул Кадрусс, делая шаг к Монте-Кристо, – вот уж поистине вы мой спаситель.

    – Вы говорите, что вам помогли бежать с каторги?

    – Это правда, верьте моему слову, господин аббат!

    – Кто?

    – Один англичанин.

    – Как его звали?

    – Лорд Уилмор.

    – Я с ним знаком; я проверю, не лжете ли вы.

    – Господин аббат, я говорю чистую правду.

    – Так этот англичанин вам покровительствовал?

    – Не мне, а молодому корсиканцу, с которым мы были скованы одной цепью.

    – Как звали этого молодого корсиканца?

    – Бенедетто.

    – Это только имя.

    – У него не было фамилии, это найденыш.

    – И этот молодой человек бежал вместе с вами?

    – Да.

    – Каким образом?

    – Мы работали в Сен-Мандрие, около Тулона. Вы знаете Сен-Мандрие?

    – Знаю.

    – Ну так вот, пока все спали, от полудня до часу…

    – Полуденный отдых у каторжников! Вот и жалей их после этого! – сказал аббат.

    – А как же, – заметил Кадрусс. – Нельзя все время работать, мы не собаки.

    – К счастью для собак, – сказал Монте-Кристо.

    – Пока остальные отдыхали, мы немного отошли в сторону, перепилили наши кандалы напильником, который нам передал этот англичанин, и удрали вплавь.

    – А что сталось с этим Бенедетто?

    – Не знаю.

    – Вы должны это знать.

    – Нет, право, не знаю. Мы с ним расстались в Гиере.

    И чтобы придать больше весу своим уверениям, Кадрусс приблизился еще на шаг к аббату, который продолжал стоять на месте с тем же спокойным и вопрошающим видом.

    – Вы лжете, – властно сказал аббат Бузони.

    – Господин аббат!..

    – Вы лжете! Этот человек по-прежнему ваш приятель, а может быть, и сообщник.

    – Господин аббат!

    – На какие средства вы жили с тех пор, как бежали из Тулона? Отвечайте.

    – Как придется.

    – Вы лжете! – в третий раз возразил аббат еще более властным тоном.

    Кадрусс с ужасом посмотрел на графа.

    – Вы жили, – продолжал он, – на деньги, которые он вам давал.

    – Да, правда, – сказал Кадрусс. – Бенедетто стал сыном знатного вельможи.

    – Как же он может быть сыном вельможи?

    – Побочным сыном.

    – А как зовут этого вельможу?

    – Граф Монте-Кристо, хозяин этого дома.

    – Бенедетто – сын графа? – сказал Монте-Кристо, в свою очередь, изумленный.

    – Да, по всему так выходит. Граф нашел ему подставного отца, граф дает ему четыре тысячи франков в месяц, граф оставил ему по завещанию пятьсот тысяч франков.

    – Вот оно что! – сказал мнимый аббат, начиная догадываться в чем дело. – А какое имя носит пока этот молодой человек?

    – Андреа Кавальканти.

    – Так это тот самый молодой человек, которого принимает у себя мой друг граф Монте-Кристо и который собирается жениться на мадемуазель Данглар?

    – Вот именно.

    – И вы это терпите, несчастный! Зная его жизнь и лежащее на нем клеймо?

    – А с какой стати я буду мешать товарищу? – спросил Кадрусс.

    – Верно, это уж мое дело предупредить господина Данглара.

    – Не делайте этого, господин аббат!

    – Почему?

    – Потому что вы этим лишили бы нас куска хлеба.

    – И вы думаете, что для того, чтобы сохранить двум негодяям кусок хлеба, я стану участником их плутней, сообщником их преступлений?

    – Господин аббат! – умолял Кадрусс, еще ближе подступая к нему.

    – Я все скажу.

    – Кому?

    – Господину Данглару.

    – Черта с два! – воскликнул Кадрусс, выхватывая нож и ударяя графа в грудь. – Ничего ты не скажешь, аббат!

    К полному изумлению Кадрусса, лезвие не вонзилось в грудь, а отскочило.

    В тот же миг граф схватил левой рукой кисть Кадрусса и сжал ее с такой силой, что нож выпал из его онемевших пальцев и злодей вскрикнул от боли.

    Но граф, не обращая внимания на его крики, продолжал выворачивать ему кисть до тех пор, пока он не упал сначала на колени, а затем ничком на пол.

    Граф поставил ногу ему на голову и сказал:

    – Следовало бы размозжить тебе череп, негодяй.

    – Пощадите, пощадите! – кричал Кадрусс.

    Граф снял ногу.

    – Вставай! – сказал он.

    Кадрусс встал на ноги.

    – Ну и хватка у вас, господин аббат! – сказал он, потирая онемевшую руку. – Ну и силища!

    – Молчи! Бог дает мне силу укротить такого кровожадного зверя, как ты. Я действую во имя его, помни это, негодяй. И если я щажу тебя в эту минуту, то только для того, чтобы содействовать промыслу божию.

    – Уф! – пробормотал Кадрусс, с трудом приходя в себя.

    – Вот тебе перо и бумага. Пиши то, что я тебе продиктую.

    – Я не умею писать, господин аббат.

    – Лжешь; бери и пиши.

    Кадрусс покорно сел и написал:

    "Милостивый государь, человек, которого вы принимаете у себя и за которого намереваетесь выдать вашу дочь, – беглый каторжник, бежавший вместе со мной с Тулонской каторги; он значился под № 59, а я под № 58.

    Его звали Бенедетто; своего настоящего имени он сам не знает, потому что он никогда не знал своих родителей".

    – Подпишись! – продолжал граф.

    – Вы хотите погубить меня?

    – Если бы я хотел погубить тебя, глупец, я бы отправил тебя в полицию; к тому же, когда эта записка попадет по адресу, тебе, по всей вероятности, уже нечего будет опасаться; подписывайся.

    Кадрусс подписался.

    – Пиши: Господину барону Данглару, банкиру, улица Шоссе-д’Антен.

    Кадрусс надписал адрес.

    Аббат взял записку в руки.

    – Теперь уходи, – сказал он.

    – Каким путем?

    – Каким пришел.

    – Вы хотите, чтобы я вылез в это окно?

    – Ты же влез в него.

    – Вы замышляете что-то против меня, господин аббат?

    – Дурак, что же я могу замышлять?

    – Почему вам не выпустить меня через ворота?

    – Зачем будить привратника?

    – Господин аббат, скажите мне, что вы не желаете моей смерти.

    – Я хочу того, чего хочет господь.

    – Но поклянитесь, что вы не убьете меня, пока я буду спускаться.

    – Какой же ты трусливый дурак!

    – Что вы со мной сделаете?

    – Об этом тебя надо спросить. Я пытался сделать из тебя счастливого человека, а ты стал убийцей!

    – Господин аббат, – сказал Кадрусс, – попытайтесь в последний раз.

    – Хорошо, – сказал граф. – Ты знаешь, что я всегда держу свое слово?

    – Да, – сказал Кадрусс.

    – Если ты вернешься к себе домой цел и невредим…

    – Кого же мне бояться, кроме вас?

    – Если ты вернешься домой цел и невредим, покинь Париж, покинь Францию, и, где бы ты ни был, до тех пор пока ты будешь вести честную жизнь, ты будешь получать от меня небольшое содержание; ибо, если ты вернешься домой цел и невредим, то…

    – То?.. – спросил дрожащий Кадрусс.

    – То я буду считать, что господь простил тебя, и я тоже тебя прощу.

    – Вы меня до смерти пугаете! – пробормотал, отступая, Кадрусс.

    – Теперь уходи! – сказал граф, указывая Кадруссу на окно.

    Кадрусс, еще не вполне успокоенный этим обещанием, вылез в окно и поставил ногу на приставную лестницу. Там он замер, весь дрожа.

    – Теперь слезай, – сказал аббат, скрестив руки.

    Кадрусс наконец уразумел, что с этой стороны ему ничто не грозит, и стал спускаться.

    Тогда граф подошел к окну со свечой в руке, так что с улицы можно было видеть, как человек спускается из окна, а другой ему светит.

    – Что вы делаете, господин аббат? – сказал Кадрусс. – А если патруль…

    И он задул свечу.

    Затем он продолжал спускаться; но совершенно успокоился лишь тогда, когда ступил на землю.

    Монте-Кристо вернулся в свою спальню и, окинув быстрым взглядом сад и улицу, увидел сначала Кадрусса, который, спустившись в сад, обошел его и приставил лестницу в противоположном конце ограды, для того чтобы перелезть не там, где он влезал.

    Потом, взглянув опять на улицу, он увидел, как поджидавший человек побежал по улице в ту же сторону, что и Кадрусс, и остановился как раз за тем углом, где тот собрался перелезать.

    Кадрусс медленно поднялся по лестнице и, добравшись до последних перекладин, посмотрел через ограду, чтобы убедиться в том, что улица безлюдна.

    Не было видно ни души, не слышно было ни малейшего шума.

    Часы Дома Инвалидов пробили час.

    Тогда Кадрусс уселся верхом на ограду и, подтянув к себе лестницу, перекинул ее через стену; затем принялся снова спускаться, или, вернее, стал съезжать по продольным брусьям с ловкостью, доказывающей, что это упражнение ему не внове.

    Но, начав съезжать вниз, он не мог уже остановиться. Хоть он и увидел, уже на полпути, как из-за темного угла выскочил человек; хоть он и увидел, уже касаясь земли, как тот замахнулся на него рукой, но раньше, чем он успел принять оборонительное положение, эта рука с такой яростью ударила его в спину, что он выпустил лестницу с криком:

    – Помогите!

    Тут же он получил новый удар в бок и упал.

    – Убивают! – закричал он.

    Противник вцепился ему в волосы и нанес ему третий удар – в грудь.

    На этот раз Кадрусс хотел снова крикнуть, но издал только стон, истекая кровью, тремя потоками струившейся из трех ран.

    Убийца, увидев, что жертва больше не кричит, приподнял его голову за волосы; глаза Кадрусса были закрыты, рот перекошен. Убийца счел его мертвым, отпустил его голову и исчез.