Госпожа де Вильфор, видя явный отказ, закусила губу.

    – В таком случае я пришлю к вам Валентину, – сказала она.

    – Да, – отвечал старик, быстро закрывая глаза.

    Супруги де Вильфор поклонились и вышли, приказав позвать Валентину, уже, впрочем, предупрежденную, что она днем будет нужна деду.

    Валентина, еще вся розовая от волнения, вошла к старику. Ей достаточно было одного взгляда, чтобы понять, как страдает ее дед и как он жаждет с ней говорить.

    – Дедушка, – воскликнула она, – что случилось? Тебя расстроили, и ты сердишься?

    – Да, – ответил он, закрывая глаза.

    – На кого же? на моего отца? нет; на госпожу де Вильфор? нет; на меня?

    Старик сделал знак, что да.

    – На меня? – переспросила удивленная Валентина.

    Старик сделал тот же знак.

    – Что же я сделала, дедушка? – воскликнула Валентина.

    Никакого ответа; она продолжала:

    – Я сегодня не видела тебя; значит, тебе что-нибудь про меня сказали?

    – Да, – поспешно ответил взгляд старика.

    – Попробую отгадать, в чем дело. Боже мой, уверяю тебя, дедушка… Ах, вот что!.. Господин и госпожа де Вильфор только что были здесь, правда?

    – Да.

    – И это они сказали тебе то, что рассердило тебя? Что же это может быть? Хочешь, я пойду спрошу их, чтобы знать, за что мне просить у тебя прощения?

    – Нет, нет, – ответил взгляд.

    – Ты меня пугаешь! Что же они могли сказать?

    И она задумалась.

    – Я догадываюсь, – сказала она, понижая голос и подходя ближе к старику. – Может быть, они говорили о моем замужестве?

    – Да, – ответил гневный взгляд.

    – Понимаю, ты сердишься на то, что я молчала. Но, видишь ли, они мне строго-настрого запретили тебе об этом говорить; они и мне ничего не говорили, и я совершенно случайно узнала эту тайну; вот почему я не была откровенна с тобой. Прости, дедушка.

    Взгляд, снова неподвижный и безучастный, казалось, говорил: "Меня огорчает не только твое молчание".

    – В чем же дело? – спросила Валентина. – Или ты думаешь, что я покину тебя, дедушка, что, выходя замуж, я тебя забуду?

    – Нет, – ответил старик.

    – Значит, они сказали тебе, что господин д’Эпине согласен на то, чтобы мы жили вместе?

    – Да.

    – Так почему же ты сердишься?

    В глазах старика появилось выражение бесконечной нежности.

    – Да, я понимаю, – сказала Валентина, – потому что ты меня любишь?

    Старик сделал знак, что да.

    – И ты боишься, что я буду несчастна?

    – Да.

    – Ты не любишь Франца?

    Глаза несколько раз подряд ответили:

    – Нет, нет, нет.

    – Так тебе очень тяжело, дедушка?

    – Да.

    – Тогда слушай, – сказала Валентина, опускаясь на колени подле Нуартье и обнимая его обеими руками, – мне тоже очень тяжело, потому что я тоже не люблю Франца д’Эпине.

    Луч радости мелькнул в глазах деда.

    – Помнишь, как ты рассердился на меня, когда я хотела уйти в монастырь?

    Под иссохшими веками старика показались слезы.

    – Ну так вот, – продолжала Валентина, – я хотела это сделать, чтобы избегнуть этого брака, который приводит меня в отчаяние.

    Дыхание старика стало прерывистым.

    – Так этот брак очень огорчает тебя, дедушка? Ах, если бы ты мог мне помочь, если бы мы вдвоем могли помешать их планам! Но ты бессилен против них, хотя у тебя такой светлый ум и такая сильная воля; когда надо бороться, ты так же слаб, как и я, даже слабее. Когда ты был силен и здоров, ты мог бы меня защитить, а теперь ты можешь только понимать меня и радоваться или печалиться вместе со мной. Это последнее счастье, которое бог забыл отнять у меня.

    При этих словах в глазах Нуартье появилось выражение такого глубокого лукавства, что девушке показалось, будто он говорит:

    – Ты ошибаешься, я еще многое могу сделать для тебя.

    – Ты можешь что-нибудь для меня сделать, дедушка? – выразила словами его мысль Валентина.

    – Да.

    Нуартье поднял глаза к небу. Это был условленный между ним и Валентиной знак, выражающий желание.

    – Что ты хочешь, дедушка? Я постараюсь понять.

    Валентина стала угадывать, высказывая вслух свои предположения, по мере того как они у нее возникали, но на все ее слова старик неизменно отвечал "нет".

    – Ну, – сказала она, – прибегнем к решительным мерам, раз уж я так недогадлива!

    И она стала называть подряд все буквы алфавита, от А до Н, с улыбкой следя за глазами паралитика; когда она дошла до буквы Н, Нуартье сделал утвердительный знак.

    – Так! – сказала Валентина. – То, чего ты хочешь, начинается с буквы Н; значит, мы имеем дело с Н? Ну-с, что же нам от него нужно, от этого Н? На, не, ни, но…

    – Да, да, да, – ответил старик.

    – Так что но?

    – Да.

    Валентина принесла словарь и, положив его перед Нуартье на пюпитр, раскрыла его; увидев, что взгляд старика сосредоточился на странице, она начала быстро скользить пальцем сверху вниз, по столбцам.

    С тех пор как шесть лет тому назад Нуартье впал в то тяжелое состояние, в котором он теперь находился, она научилась легко справляться с этим делом и угадывала мысль старика так же быстро, как если бы он сам искал в словаре нужное ему слово.

    На слове нотариус Нуартье сделал ей знак остановиться.

    – Нотариус,– сказала она, – ты хочешь видеть нотариуса, дедушка?

    Нуартье показал, что действительно желает видеть нотариуса.

    – Значит, надо послать за нотариусом? – спросила Валентина.

    – Да, – показал старик.

    – А спешно тебе нужен нотариус?

    – Да.

    – Надобно, чтобы об этом знал мой отец?

    – Да.

    – За ним сейчас пошлют. Это все, что тебе нужно?

    – Да.

    Валентина подбежала к звонку и вызвала лакея, чтобы пригласить к деду господина или госпожу де Вильфор.

    – Ты доволен? – спросила Валентина. – Да… еще бы! Не так-то легко было догадаться!

    И она улыбнулась деду, как улыбнулась бы ребенку.

    В комнату вошел Вильфор, приведенный Барруа.

    – Что вам угодно, сударь? – спросил он паралитика.

    – Отец, – сказала Валентина, – дедушка хочет видеть нотариуса.

    При этом странном, а главное – неожиданном требовании Вильфор обменялся взглядом с паралитиком.

    – Да, – показал тот с твердостью, которая ясно говорила, что с помощью Валентины и своего старого слуги, осведомленного теперь о его желании, он готов на борьбу.

    – Вы желаете видеть нотариуса? – повторил Вильфор.

    – Да.

    – Зачем?

    Нуартье ничего не ответил.

    – Но для чего вам нужен нотариус? – спросил Вильфор.

    Взгляд старика оставался неподвижным, немым; это означало: "Я настаиваю на своем".

    – Чтобы чем-нибудь досадить нам? – сказал Вильфор. – К чему это?

    – Но, однако, – сказал Барруа, готовый с настойчивостью, присущей старым слугам, добиваться своего, – если мой господин желает видеть нотариуса, так, видно, он ему нужен. И я пойду за нотариусом.

    Барруа не признавал иных хозяев, кроме Нуартье, и не допускал, чтобы в чем-нибудь противоречили его желаниям.

    – Да, я желаю видеть нотариуса, – показал старик, закрывая глаза с таким вызывающим видом, словно он говорил: "Посмотрим, осмелятся ли не исполнить моего желания".

    – Если вы так настаиваете, нотариуса приведут, но мне придется извиниться перед ним за себя и за вас, потому что все будет смехотворно.

    – Все равно, – сказал Барруа, – я схожу за ним.

    И старый слуга удалился торжествуя.

    Когда Барруа выходил из комнаты, Нуартье лукаво и многозначительно взглянул на внучку. Валентина поняла этот взгляд; понял его и Вильфор, потому что лицо его омрачилось и брови сдвинулись.

    Он взял стул и, усевшись против паралитика, приготовился ждать.

    Нуартье смотрел на него с полнейшим равнодушием, но уголком глаза он велел Валентине не беспокоиться и тоже оставаться в комнате.

    Через три четверти часа Барруа вернулся вместе с нотариусом.

    – Сударь, – сказал Вильфор, поздоровавшись с ним, – вас вызвал присутствующий здесь господин Нуартье де Вильфор; общий паралич лишил его движения и голоса, и только мы одни, и то с большим трудом, умудряемся понимать кое-какие обрывки его мыслей.

    Нуартье обратил на Валентину свой взгляд, такой серьезный и властный, что она немедленно вступилась:

    – Я, сударь, понимаю все, что хочет сказать мой дед.

    – Это верно, – прибавил Барруа, – все, решительно все, как я уже сказал по дороге господину нотариусу.

    – Разрешите, господа, сказать вам, – обратился нотариус к Вильфору и Валентине, – что это как раз один из тех случаев, когда должностное лицо не может действовать опрометчиво, не навлекая на себя тяжкой ответственности. Для того чтобы акт был законным, нотариус прежде всего должен быть убежден, что он в точности передал волю того, кто ему его диктует. Я же не могу быть уверен в согласии или несогласии клиента, лишенного дара речи; и так как предмет его желания или нежелания будет для меня не ясен ввиду его немоты, то мое участие совершенно бесполезно и было бы противозаконно.

    Нотариус собирался удалиться. Еле уловимая торжествующая улыбка мелькнула на губах королевского прокурора.

    Со своей стороны Нуартье взглянул на Валентину с таким горестным выражением, что она преградила нотариусу дорогу.

    – Сударь, – сказала она, – тот язык, на котором я объясняюсь с моим дедом, настолько легко усвоить, что я в несколько минут могу вас научить так же хорошо понимать его, как понимаю сама. Скажите, что вам нужно для того, чтобы ваша совесть была совершенно спокойна?

    – То, что необходимо для законности наших актов, – ответил нотариус, – уверенность в согласии или несогласии. Завещатель может быть болен телом, но он должен быть здрав рассудком.

    – Ну так вот, сударь, два знака убедят вас в том, что рассудок моего деда никогда не был более здравым, чем сейчас. Господин Нуартье, лишенный голоса, лишенный движения, закрывает глаза, когда хочет сказать "да", и мигает несколько раз, когда хочет сказать "нет". Теперь вы знаете достаточно, чтобы беседовать с ним; попробуйте же.

    Взгляд, брошенный стариком на Валентину, был так полон любви и благодарности, что даже нотариус понял его.

    – Вы слышали и поняли все, что сказала ваша внучка, сударь? – спросил нотариус.

    Нуартье медленно закрыл глаза и через секунду снова открыл их.

    – И вы подтверждаете то, что она сказала? То есть что названные ею знаки именно те, с помощью которых вы передаете другим вашу мысль?

    – Да, – показал старик.

    – Это вы меня пригласили?

    – Да.

    – Чтобы составить ваше завещание?

    – Да.

    – И вы не желаете, чтобы я ушел, не составив этого завещания?

    Паралитик быстро заморгал глазами.

    – Ну вот, сударь, теперь вы его понимаете? – спросила Валентина. – Ваша совесть может быть спокойна?

    Но раньше, чем нотариус успел ответить, Вильфор отвел его в сторону.

    – Сударь, – сказал он, – неужели вы считаете, что такое ужасное физическое потрясение, какое перенес господин Нуартье де Вильфор, может не отразиться в сильной степени и на его умственных способностях?

    – Меня беспокоит не столько это, – отвечал нотариус, – сколько то, каким образом мы будем угадывать его мысли, чтобы вызывать ответы?

    – Вы же сами видите, что это невозможно, – сказал Вильфор.

    Валентина и старик слышали этот разговор. Нуартье остановил пристальный и решительный взгляд на Валентине; этот взгляд явно требовал, чтобы она возразила.

    – Не беспокойтесь об этом, сударь, – сказала она. – Как бы ни было трудно или, вернее, как бы вам ни казалось трудно понять мысль моего деда, я вам ее раскрою, так что у вас не останется никаких сомнений. Вот уже шесть лет, как я нахожусь около господина Нуартье, и пусть он сам вам скажет, был ли за эти шесть лет хоть один случай, чтобы какое-нибудь его желание осталось у него на сердце, оттого что я не могла его понять?

    – Нет, – показал старик.

    – Так попробуем, – сказал нотариус, – вы согласны на то, чтобы мадемуазель де Вильфор была вашим переводчиком?

    Паралитик сделал знак, что да.

    – Отлично! Итак, сударь, чего же вы от меня желаете и какой акт хотите совершить?

    Валентина стала называть по порядку буквы алфавита. Когда они дошли до буквы З, красноречивый взгляд Нуартье остановил ее.

    – Господину Нуартье нужна буква З, – сказал нотариус, – это ясно.

    – Подождите, – сказала Валентина, потом обернулась к деду, – за…

    Старик сразу же остановил ее.

    Тогда Валентина взяла словарь и на глазах у внимательно наблюдавшего нотариуса стала перелистывать страницы.

    – Завещание, – указал ее палец, остановленный взглядом Нуартье.

    – Завещание! – воскликнул нотариус. – Это ясно. Господин Нуартье желает составить завещание.

    – Да, – несколько раз показал Нуартье.

    – Да, это удивительно, сударь, согласитесь сами, – сказал нотариус изумленному Вильфору.

    – Действительно, – возразил тот, – и еще удивительнее было бы это завещание, потому что все же я сомневаюсь, чтобы его пункты, слово за словом, могли ложиться на бумагу без искусного подсказывания моей дочери. А Валентина, быть может, слишком заинтересована в этом завещании, чтобы быть подходящим истолкователем никому не ведомых желаний господина Нуартье де Вильфора.

    – Нет, нет, нет! – показал паралитик.

    – Как! – сказал Вильфор. – Валентина не заинтересована в вашем завещании?

    – Нет, – показал Нуартье.

    – Сударь, – сказал нотариус, который, в восторге от проделанного опыта, уже готовился рассказывать в обществе все подробности этого живописного эпизода, – сударь, то, что я сейчас только считал невозможным, кажется мне теперь совершенно легким; и это завещание будет просто-напросто тайным завещанием, то есть предусмотренным и разрешенным законом, если только оно оглашено в присутствии семи свидетелей, подтверждено при них завещателем и запечатано нотариусом опять-таки в их присутствии. Времени же оно потребует едва ли многим больше, чем обыкновенное завещание; прежде всего существуют узаконенные формы, всегда неизменные, а что касается подробностей, то их нам укажет главным образом само положение дел завещателя, а также вы, который их вели и знаете их. Впрочем, для того чтобы этот акт явился неоспоримым, мы придадим ему полнейшую достоверность; один из моих коллег послужит мне помощником и, в отступление от обычаев, будет присутствовать при его составлении. Удовлетворит ли это вас, сударь? – продолжал нотариус, обращаясь к старику.

    – Да, – ответил Нуартье, радуясь, что его поняли.

    "Что он задумал?" – недоумевал Вильфор, которого его высокое положение заставляло быть сдержанным и который все еще не мог понять, куда клонит его отец.

    Он обернулся, чтобы послать за вторым нотариусом, которого назвал первый, но Барруа, все слышавший и догадавшийся о желании своего хозяина, успел уже выйти.

    Тогда королевский прокурор распорядился пригласить наверх свою жену.

    Через четверть часа все собрались в комнате паралитика, и прибыл второй нотариус.

    Оба нотариуса быстро сговорились. Г-ну Нуартье прочитали обычный текст завещания, затем, как бы для того, чтобы испытать его разум, первый нотариус, обратясь к нему, сказал:

    – Когда пишут завещание, сударь, то это делают в чью-нибудь пользу.

    – Да, – показал Нуартье.

    – Имеете ли вы представление о том, как велико ваше состояние?

    – Да.

    – Я назову вам несколько цифр, постепенно возрастающих, вы меня остановите, когда я дойду до той, которую вы считаете правильной.

    – Да.

    В этом допросе было нечто торжественное; да и едва ли борьба разума с немощной плотью выступала когда-нибудь так наглядно, – это было зрелище если не возвышенное, как мы чуть было не сказали, то, во всяком случае, любопытное.

    Все столпились вокруг Нуартье; второй нотариус уселся за стол и приготовился писать; первый нотариус стоял перед паралитиком и предлагал вопросы.

    – Ваше состояние превышает триста тысяч франков, не так ли? – спросил он.

    Нуартье сделал знак, что да.