– Простите, сударь, – сказал представитель префекта полиции, – но этот яркий свет режет мне глаза.

    Аббат опустил зеленый колпак.

    – Теперь, сударь, я вас слушаю. Изложите ваше дело.

    – Я перехожу к нему. Вы знакомы с графом Монте-Кристо?

    – Вы имеете в виду господина Дзакконе?

    – Дзакконе!.. Разве его зовут не Монте-Кристо?

    – Монте-Кристо название местности, вернее утеса, а вовсе не фамилия.

    – Ну что ж, как вам угодно; не будем спорить о словах и раз Монте-Кристо и Дзакконе одно и то же лицо…

    – Безусловно, одно и то же.

    – Поговорим о господине Дзакконе.

    – Извольте.

    – Я спросил вас, знаете ли вы его?

    – Очень даже хорошо.

    – Кто он такой?

    – Сын богатого мальтийского судовладельца.

    – Да, я это слышал; так говорят, но вы понимаете, полиция не может довольствоваться тем, что "говорят".

    – Однако, – возразил, мягко улыбаясь, аббат, – если то, что "говорят", правда, то приходится этим довольствоваться и полиции точно так же, как и всем.

    – Но вы уверены в том, что говорите?

    – То есть как это, уверен ли я?

    – Поймите, сударь, что я отнюдь не сомневаюсь в вашей искренности; я только спрашиваю, уверены ли вы?

    – Послушайте, я знал Дзакконе-отца.

    – Вот как!

    – Да, я еще ребенком не раз играл с его сыном на верфях.

    – А его графский титул?

    – Ну, знаете, это можно купить.

    – В Италии?

    – Повсюду.

    – А его богатство, такое огромное, опять-таки, как говорят…

    – Вот это верно, – ответил аббат, – богатство действительно огромное.

    – А каково оно, по-вашему?

    – Да, наверное, сто пятьдесят – двести тысяч ливров в год.

    – Ну, это вполне приемлемо, – сказал посетитель, – а то говорят о трех, даже о четырех миллионах.

    – Двести тысяч ливров годового дохода, сударь, как раз и составляют капитал в четыре миллиона.

    – Но ведь говорят о трех или четырех миллионах в год!

    – Ну, этого не может быть.

    – И вы знаете его остров Монте-Кристо?

    – Разумеется; его знает всякий, кто из Палермо, Неаполя или Рима ехал во Францию морем: корабли проходят мимо него.

    – Очаровательное место, как уверяют?

    – Это утес.

    – Зачем же граф купил его?

    – Именно для того, чтобы сделаться графом. В Италии, чтобы быть графом, все еще требуется владеть графством.

    – Вы, вероятно, что-нибудь слышали о юношеских приключениях господина Дзакконе?

    – Отца?

    – Нет, сына.

    – Как раз тут я перестаю быть уверенным, потому что именно в юношеские годы я потерял его из виду.

    – Он воевал?

    – Кажется, он был на военной службе.

    – В каких войсках?

    – Во флоте.

    – Скажите, вы не духовник его?

    – Нет, сударь: он, кажется, лютеранин.

    – Как лютеранин?

    – Я говорю "кажется"; я не утверждаю этого. Впрочем, я думал, что во Франции введена свобода вероисповеданий.

    – Разумеется, и нас сейчас интересуют вовсе не его верования, а его поступки; от имени господина префекта полиции я предлагаю вам сказать все, что вам о них известно.

    – Его считают большим благотворителем. За выдающиеся услуги, которые он оказал восточным христианам, наш святой отец папа сделал его кавалером ордена Христа – эта награда обычно жалуется только высочайшим особам. У него пять или шесть высоких орденов за услуги, которые он оказал различным государям и государствам.

    – И он их носит?

    – Нет, но он ими гордится; он говорит, что ему больше нравятся награды, жалуемые благодетелям человечества, чем те, которые даются истребителям людей.

    – Так этот господин – квакер?

    – Вот именно, это квакер, но, разумеется, без широкополой шляпы и коричневого сюртука.

    – А есть у него друзья?

    – Да, все, кто его знает, его друзья.

    – Однако есть же у него какой-нибудь враг?

    – Один-единственный.

    – Как его зовут?

    – Лорд Уилмор.

    – Где он находится?

    – Сейчас он в Париже.

    – И он может дать мне о нем сведения?

    – Очень ценные. Он был в Индии в одно время с Дзакконе.

    – Вы знаете, где он живет?

    – Где-то на Шоссе-д’Антен; но я не знаю ни улицы, ни номера дома.

    – Вы недолюбливаете этого англичанина?

    – Я люблю Дзакконе, а он его терпеть не может; поэтому мы с ним в холодных отношениях.

    – Как вы думаете, господин аббат, до этого своего приезда в Париж граф Монте-Кристо когда-нибудь бывал во Франции?

    – Нет, сударь, это я могу сказать точно. Во Франции он никогда не был и полгода тому назад обратился ко мне, чтобы собрать нужные ему сведения. Я, со своей стороны, не зная, когда сам буду в Париже, направил к нему господина Кавальканти.

    – Андреа?

    – Нет, Бартоломео, отца.

    – Прекрасно, мне остается задать вам только один вопрос, и я требую, во имя чести, человеколюбия и религии, чтобы вы мне ответили без обиняков.

    – Я вас слушаю.

    – Известно ли вам, для чего граф Монте-Кристо купил дом в Отейле?

    – Разумеется, он мне это сам сказал.

    – Для чего же?

    – С целью устроить больницу для умалишенных, вроде той, которую основал в Палермо барон Пизани. Вы знаете эту больницу?

    – Я слышал о ней.

    – Это великолепное учреждение.

    И при этих словах аббат поклонился посетителю с видом человека, желающего дать понять, что он не прочь снова вернуться к прерванной работе.

    Понял ли посетитель желание аббата, или он исчерпал все свои вопросы, но он встал.

    Аббат проводил его до дверей.

    – Вы щедро раздаете милостыню, – сказал посетитель, – и хотя вы слывете богатым человеком, я хотел бы предложить вам кое-что для ваших бедных; угодно вам принять мое приношение?

    – Благодарю вас, сударь; но единственное, чем я дорожу на свете, это то, чтобы добро, которое я делаю, исходило от меня.

    – Но все-таки…

    – Это мое непоколебимое решение. Но поищите, сударь, и вы найдете. Увы, на пути у каждого богатого столько нищеты!

    Аббат открыл дверь, еще раз поклонился; посетитель ответил на поклон и вышел.

    Экипаж отвез его прямо к Вильфору.

    Через час экипаж снова выехал со двора и на этот раз направился на улицу Фонтен-Сен-Жорж. У дома № 5 он остановился. Именно здесь жил лорд Уилмор.

    Незнакомец писал лорду Уилмору, прося о свидании, которое тот и назначил на десять часов вечера. Представитель господина префекта полиции прибыл без десяти минут десять, и ему было сказано, что лорд Уилмор, воплощенная точность и пунктуальность, еще не вернулся, но непременно вернется ровно в десять часов.

    Посетитель остался ждать в гостиной.

    Эта гостиная ничем не отличалась от обычных гостиных меблированных домов. На камине – две севрские вазы нового производства; часы с амуром, натягивающим лук; двухстворчатое зеркало, и по сторонам его – две гравюры: на одной изображен Гомер, несущий своего поводыря, на другой – Велизарий, просящий подаяния; серые обои с серым рисунком; мебель, обитая красным сукном с черными разводами, – такова была гостиная лорда Уилмора.

    Она была освещена шарами из матового стекла, распространявшими тусклый свет, как будто нарочно приноровленный к утомленному зрению представителя префекта полиции.

    После десятиминутного ожидания часы пробили десять; на пятом ударе открылась дверь, и вошел лорд Уилмор.

    Лорд Уилмор был человек довольно высокого роста, с редкими рыжими баками, очень белой кожей и белокурыми, с проседью, волосами. Одет он был с чисто английской эксцентричностью: на нем был синий фрак с золотыми пуговицами и высоким пикейным воротничком, какие носили в 1811 году, белый казимировый жилет и белые нанковые панталоны, слишком для него короткие и только благодаря штрипкам из той же материи не поднимавшиеся до колен.

    Первые его слова были:

    – Вам известно, сударь, что я не говорю по-французски?

    – Я, во всяком случае, знаю, что вы не любите говорить на нашем языке, – ответил представитель префекта полиции.

    – Но вы можете говорить по-французски, – продолжал лорд Уилмор, – так как, хоть я и не говорю, но все понимаю.

    – А я, – возразил посетитель, переходя на другой язык, – достаточно свободно говорю по-английски, чтобы поддерживать разговор. Можете не стесняться, сударь.

    – О! – произнес лорд Уилмор с интонацией, присущей только чистокровным британцам.

    Представитель префекта полиции подал лорду Уилмору свое рекомендательное письмо. Тот прочел его с истинно британской флегматичностью; затем, дочитав до конца, сказал по-английски:

    – Я понимаю, отлично понимаю.

    Посетитель приступил к вопросам.

    Они почти совпадали с теми, которые были предложены аббату Бузони. Но лорд Уилмор, как человек, настроенный враждебно к графу Монте-Кристо, был не так сдержан, как аббат, и поэтому ответы получились гораздо более пространными. Он рассказал о молодых годах Монте-Кристо, который, по его словам, десяти лет от роду поступил на службу к одному из маленьких индусских властителей, вечно воюющих с Англией; там-то Уилмор с ним и встретился, и они сражались друг против друга. Во время этой войны Дзакконе был взят в плен, отправлен в Англию, водворен на блокшив и бежал оттуда вплавь. После этого начались его путешествия, его дуэли, его любовные приключения. В Греции вспыхнуло восстание, и он вступил в греческие войска. Состоя там на службе, он нашел в Фессалийских горах серебряную руду, но никому ни слова не сказал о своем открытии. После Наварина, когда греческое правительство упрочилось, он попросил у короля Оттона привилегию на разработку залежей и получил ее. Оттуда и пошло его несметное богатство; по словам лорда Уилмора, оно приносит графу от одного до двух миллионов годового дохода, но тем не менее может неожиданно иссякнуть, если иссякнет рудник.

    – А известно вам, зачем он приехал во Францию? – спросил посетитель.

    – Он хочет спекулировать на железнодорожном строительстве, – сказал лорд Уилмор, – кроме того, он опытный химик и очень хороший физик, он изобрел новый вид телеграфа и хочет ввести его в употребление.

    – Сколько приблизительно он расходует в год? – спросил представитель префекта полиции.

    – Не больше пятисот или шестисот тысяч, – сказал лорд Уилмор, – он скуп.

    Было ясно, что в англичанине говорит ненависть, и, не зная, что поставить в упрек графу, он обвиняет его в скупости.

    – Известно ли вам что-нибудь относительно его дома в Отейле?

    – Да, разумеется.

    – Ну, и что же вы знаете?

    – Вы спрашиваете, с какой целью он купил его?

    – Да.

    – Так вот, граф – спекулянт и, несомненно, разорится на своих опытах и утопиях; он утверждает, что в Отейле, поблизости от дома, который он купил, имеется минеральный источник, способный конкурировать с целебными водами Баньерде-Люшона и Котре. В этом доме он собирается устроить Badehaus, как говорят немцы. Он уже раза три перекопал свой сад, чтобы отыскать пресловутый источник, но ничего не нашел, а потому, вы увидите, в скором времени он скупит все окрестные дома. А так как я на него зол, то я надеюсь, что на своей железной дороге, на своем электрическом телеграфе или на своем ванном заведении он разорится. Я езжу за ним повсюду и намерен насладиться его поражением, которое рано или поздно неминуемо.

    – А за что вы на него злы? – спросил посетитель.

    – За то, – отвечал лорд Уилмор, – что, когда он был в Англии, он соблазнил жену одного из моих друзей.

    – Но если вы на него злы, почему вы не пытаетесь отомстить ему?

    – Я уже три раза дрался с графом, – сказал англичанин, – в первый раз на пистолетах, во второй раз на шпагах, в третий раз – на эспадронах.

    – И какой же был результат этих дуэлей?

    – В первый раз он раздробил мне руку; во второй раз он проткнул мне легкое; а в третий нанес мне вот эту рану.

    Англичанин отвернул ворот сорочки, доходивший ему до ушей, и показал рубец, воспаленный вид которого указывал на его недавнее происхождение.

    – Так что я на него очень зол, – повторил англичанин, – и он умрет не иначе, как он моей руки.

    – Но до этого, по-видимому, еще далеко, – сказал представитель префектуры.

    – О, – промычал англичанин, – я каждый день езжу в тир, а через день ко мне приходит Гризье.

    Это было все, что требовалось узнать посетителю, вернее, все, что, по-видимому, знал англичанин. Поэтому агент встал, откланялся лорду Уилмору, ответившему с типично английской холодной вежливостью, и удалился.

    Со своей стороны, лорд Уилмор, услышав, как за ним захлопнулась наружная дверь, прошел к себе в спальню, в мгновение ока избавился от своих белокурых волос, рыжих бакенбардов, вставной челюсти и рубца и снова обрел черные волосы, матовый цвет лица и жемчужные зубы графа Монте-Кристо.

    Правда, и в дом господина де Вильфора вернулся не представитель префекта полиции, а сам господин де Вильфор.

    Обе эти встречи несколько успокоили королевского прокурора, потому что хоть он и не узнал ничего особенно утешительного, но зато не узнал и ничего особенно тревожного.

    Благодаря этому он впервые после отейльского обеда более или менее спокойно провел ночь.

    Стояли самые жаркие июльские дни, когда в обычном течении времени настала в свой черед та суббота, на которую был назначен бал у Морсера.

    Было десять часов вечера; могучие деревья графского сада отчетливо вырисовывались на фоне неба, по которому, открывая усыпанную звездами синеву, скользили последние тучи – остатки недавней грозы.

    Из зал нижнего этажа доносились звуки музыки и возгласы пар, кружившихся в вихре вальса, а сквозь решетчатые ставни вырывались яркие снопы света.

    В саду хлопотал десяток слуг, которым хозяйка дома, успокоенная тем, что погода все более прояснялась, только что отдала приказание накрыть там к ужину.

    До сих пор было неясно, подать ли ужин в столовой или под большим тентом на лужайке. Чудное синее небо, все усеянное звездами, разрешило вопрос в пользу лужайки.

    В аллеях сада, по итальянскому обычаю, зажигали разноцветные фонарики, а накрытый к ужину стол убирали цветами и свечами, как принято в странах, где хоть сколько-нибудь понимают роскошь стола, – вид роскоши, который в законченной форме встречается реже всех остальных.

    В ту минуту, как графиня де Морсер, отдав последние распоряжения, снова вернулась в гостиную, комнаты стали наполняться гостями. Их привлекло не столько высокое положение графа, сколько очаровательное гостеприимство графини; все заранее были уверены, что благодаря прекрасному вкусу Мерседес на этом бале будет немало такого, о чем можно потом рассказать и чему при случае можно даже подражать.

    Госпожа Данглар, которую глубоко встревожили описанные нами ранее события, не знала, ехать ли ей к г-же де Морсер; но утром ее карета встретилась с каретой Вильфора. Вильфор сделал знак, экипажи подъехали друг к другу, и, наклонившись к окну, королевский прокурор спросил:

    – Ведь вы будете у госпожи де Морсер?

    – Нет, – отвечала г-жа Данглар, – я себя очень плохо чувствую.

    – Напрасно, – возразил Вильфор, бросая на нее многозначительный взгляд, – было бы очень важно, чтобы вас там видели.

    – Вы думаете? – спросила баронесса.

    – Я в этом убежден.

    – В таком случае я буду.

    И кареты разъехались в разные стороны. Итак, г-жа Данглар явилась на бал, блистая не только своей природной красотой, но и роскошью наряда; она вошла в ту самую минуту, как Мерседес входила в противоположную дверь.

    Графиня послала Альбера навстречу г-же Данглар. Он подошел к баронессе, сделал ей по поводу ее туалета несколько вполне заслуженных комплиментов и предложил ей руку, чтобы провести ее туда, куда она пожелает.

    При этом Альбер искал кого-то глазами.

    – Вы ищете мою дочь? – с улыбкой спросила баронесса.

    – Откровенно говоря – да, – сказал Альбер, – неужели вы были так жестоки, что не привезли ее с собой?

    – Успокойтесь, она встретила мадемуазель де Вильфор и пошла с ней; видите, вот они идут следом за нами, обе в белых платьях, одна с букетом камелий, а другая с букетом незабудок; но скажите мне…

    – Вы тоже кого-нибудь ищете? – спросил, улыбаясь, Альбер.

    – Разве вы не ждете графа Монте-Кристо?

    – Семнадцать! – ответил Альбер.