- Человек в плаще, - ответила тетка Тизон. Королева с удивлением посмотрела на мадам Елизавету и на дочь.

    - Иди, иди прочь! - сказал гвардеец. - Пропусти вдову Капет. У нее есть разрешение на прогулку в саду.

    - Я это знаю, - ответила старуха, - потому я и дожидаюсь ее здесь: пустить наверх меня не захотели, а я должна у нее попросить прощения, вот и надо было ее дождаться.

    - Почему же вас не пропустили наверх? - спросила королева.

    Тетка Тизон захохотала.

    - Потому что они утверждают, будто я сумасшедшая! - ответила она. Королева посмотрела и действительно увидела в блуждающих глазах этой несчастной какой-то странный отблеск, тот смутный свет, который говорит об отсутствии мысли.

    - О Боже мой! - произнесла королева. - Бедная женщина! Что же с вами случилось?

    - Со мной случилось… Вы что же, не знаете? - сказала женщина. - Да нет же, знаете, потому что из-за вас ее приговорили…

    - Кого?

    - Элоизу.

    - Вашу дочь?

    - Да, ее… Мою бедную дочь!

    - Приговорили… Но кто? Как? За что?

    - Потому что она продала букет…

    - Какой букет?

    - Букет гвоздик… Да, но ведь она же вовсе не цветочница, - ответила тетка Тизон, как будто пытаясь что-то вспомнить. - Как же она могла продать этот букет?

    Королева вздрогнула. Невидимая нить связала эту сцену с предыдущими событиями. Она поняла, что не следует терять времени на бесполезный диалог.

    - Добрая женщина, - промолвила она, - прошу вас, дайте мне пройти, вы мне позже обо всем расскажете.

    - Нет, сейчас. Нужно, чтобы вы меня простили. Нужно, чтобы я помогла вам убежать, тогда они спасут мою дочь.

    Королева смертельно побледнела.

    - Боже мой! - прошептала она, поднимая глаза к небу. Потом повернулась к гвардейцу:

    - Сударь, - попросила она, - будьте так добры, уберите эту женщину, вы же видите, что она помешана.

    - Ну-ка, ну-ка, мамаша, - сказал гвардеец, - убирайся. Но тетка Тизон вцепилась в стену.

    - Нет, - продолжала она, - пусть она простит меня, чтобы он спас мою дочь.

    - Кто?

    - Человек в плаще.

    - Сестра, - сказала мадам Елизавета, - утешьте ее несколькими словами.

    - Охотно, - ответила королева. - Действительно, я думаю, что так будет быстрее.

    Затем она повернулась к сумасшедшей:

    - Добрая женщина, чего вы желаете? Говорите.

    - Я желаю, чтобы вы простили меня за то, что я заставляла вас страдать, за оскорбления, которыми я вас осыпала, за доносы на вас. И чтобы, когда вы увидите человека в плаще, вы приказали ему спасти мою дочь, так как он сделает все, что вы захотите.

    - Я не знаю, кого вы имеете в виду, когда говорите о человеке в плаще, - ответила королева. - Но если идет речь только о том, чтобы успокоить вашу совесть и получить от меня прощение за нанесенные мне оскорбления, - я от всей души искренне прощаю вас, бедная женщина. Пусть и меня смогут простить те, кого я обидела!

    - О! - воскликнула тетка Тизон с невыразимой радостью. - Раз вы простили, теперь он спасет мою дочь. Вашу руку, сударыня, вашу руку.

    Удивленная королева протянула руку, ничего не понимая. Тетка Тизон пылко схватила ее и прижалась к ней губами.

    Тут на улице, где стоял Тампль, послышался охрипший голос глашатая:

    - Слушайте судебное решение и приговор: девица Элоиза Тизон за участие в заговоре приговорена к смертной казни!

    Как только эти слова коснулись ушей тетки Тизон, лицо ее исказилось, она поднялась на одно колено и опять раскинула руки, преграждая путь королеве.

    - О Боже мой! - прошептала королева, тоже не пропустившая ни слова из ужасного сообщения.

    - Приговорена к смертной казни? - крикнула мать. - Мою дочь приговорили? Моя Элоиза погибла? Значит, он ее не спас и не может спасти? Значит, слишком поздно?.. А-а!..

    - Бедная женщина, - сказала королева, - поверьте, я вам сочувствую.

    - Ты? - закричала тетка Тизон, и глаза ее налились кровью. - Ты? Ты мне сочувствуешь? Никогда! Никогда!

    - Вы ошибаетесь, я жалею вас от всего сердца; но пропустите же меня.

    - Пропустить тебя! Тетка Тизон расхохоталась.

    - Ну уж нет! Я позволила бы тебе бежать, потому что мне сказали: если я попрошу у тебя прощения и помогу тебе бежать, моя дочь будет спасена. Но раз моя дочь умрет, то ты тоже не спасешься.

    - Ко мне, господа, на помощь! - воскликнула королева. - Боже мой, Боже мой! Вы же видите, что эта женщина безумна.

    - Нет, я не безумная, нет. Я знаю, что говорю! - крикнула тетка Тизон. - Да, это правда, существует заговор. Это Симон его раскрыл. Это моя дочь, моя бедная дочь продала букет. Она это подтвердила перед Революционным трибуналом… Букет гвоздик… Там внутри были бумажки…

    - Сударыня, - сказала королева, - именем Неба! 

    Опять послышался голос глашатая, повторяющий:

    - Слушайте судебное решение и приговор: девица Элоиза Тизон за участие в заговоре приговорена к смертной казни!

    - Ты слышишь, - вопила безумная, а вокруг нее уже стали собираться национальные гвардейцы, - приговорена к смерти? Это из-за тебя, из-за тебя убьют мою дочь, слышишь, из-за тебя, Австриячка!

    - Господи, именем Неба! - воскликнула королева. - Если вы не хотите избавить меня от этой несчастной сумасшедшей, позвольте мне хотя бы подняться в башню. Я не могу выносить упреки этой женщины: они слишком несправедливы, они убивают меня!

    И королева отвернулась; у нее вырвалось горестное рыдание.

    - Да, да, плачь, лицемерка! - кричала безумная. - Твой букет ей дорого стоил… Впрочем, она должна была это знать: так умирают все, кто тебе служит. Ты приносишь несчастье, Австриячка: убили твоих друзей, твоего мужа, твоих защитников, а теперь убьют и мою дочь! Когда же, наконец, убьют и тебя, чтобы никто больше из-за тебя не умирал?

    Эти последние слова бедная женщина прокричала, сопровождая их угрожающим жестом.

    - Несчастная! - вырвалось у мадам Елизаветы. - Ты забыла, что говоришь с королевой?

    - Королева, она королева? - повторила тетка Тизон, чье безумие с каждой минутой становилось все более неистовым. - Если это королева, то пусть она запретит палачам убивать мою дочь… Пусть помилует мою бедную Элоизу… Короли милуют… Ну, верни же мне мою дочь, и я признаю, что ты королева… А до тех пор ты просто женщина, и женщина, которая приносит несчастье, женщина, которая убивает!..

    - Сударыня, сжальтесь, - воскликнула Мария Антуанетта, - вы же видите мое горе и мои слезы!

    И королева попыталась пройти, и не потому, что еще надеялась бежать, а машинально, чтобы избавиться от этого ужасного наваждения.

    - О нет! Ты не пройдешь! - вопила безумная. - Ты хочешь бежать, мадам Вето… Я это хорошо знаю, человек в плаще мне об этом сказал. Ты хочешь бежать к пруссакам… Но ты не убежишь, - продолжала она, цепляясь за платье королевы, - я помешаю тебе, я! На фонарь мадам Вето! К оружью, граждане… Пусть крови…

    И, вырвав клок из платья королевы, несчастная упала, руки ее в судороге искривились, седые волосы растрепались, лицо побагровело, глаза налились кровью.

    Растерявшаяся, но, по крайней мере, освободившаяся от безумной, королева хотела побежать в сторону сада, как вдруг жуткий крик, собачий лай и какой-то странный шум вывели из оцепенения гвардейцев: привлеченные этой сценой, они стали окружать Марию Антуанетту.

    - К оружию! К оружию! Измена! - кричал кто-то. Королева узнала голос сапожника Симона.

    Возле этого человека, стоявшего с саблей в руке на пороге хижины, яростно лаял маленький Блек.

    - К оружию! Весь отряд! - орал Симон. - Нас предали! Пусть Австриячка возвращается в башню. К оружию! К оружию!

    Прибежал офицер. Симон о чем-то ему рассказывал, указывая внутрь кабачка, глаза его горели. Офицер, в свою очередь, крикнул:

    - К оружию!

    - Блек! Блек! - позвала королева, сделав несколько шагов вперед.

    Но собака не откликалась и продолжала яростно лаять.

    Прибежали вооруженные национальные гвардейцы, они поспешили к кабачку; муниципальные гвардейцы тем временем, окружив королеву, ее золовку и дочь, заставили их вернуться за порог двери, и она захлопнулась за ними.

    - Оружие к бою! - закричали гвардейцы часовым. Послышался лязг взводимых курков.

    - Это там, это там, под крышкой люка! - кричал Симон. - Я видел, как двигается эта крышка, я уверен в этом. К тому же собака Австриячки, хорошая собачка, непричастная к заговору, залаяла на заговорщиков - они, наверное, там, в подвале. Слышите, она все еще лает!

    И действительно, Блек, воодушевленный криками Симона, залаял еще громче. Офицер схватился за кольцо люка. Два самых сильных гренадера, увидев, что он не может с ним справиться, попытались помочь, но безуспешно.

    - Вы видите, они снизу держат крышку, - сказал Симон. - Огонь, стреляйте сквозь крышку, друзья мои! Огонь!

    - Эй, - крикнула вдова Плюмо, - вы разобьете мои бутылки!

    - Огонь! - повторил Симон. - Огонь!

    - Помолчи, горлопан! - сказал ему офицер. - А вы принесите топоры, будете поднимать доски… Одному взводу находиться в полной готовности! Внимание! Как только крышка поднимется, тотчас огонь!

    Протяжный скрип половиц, напоминающий вздох, и внезапный толчок возвестили гвардейцам, что внутри произошло какое-то движение. Вскоре под землей послышался шум, похожий на звук опускаемой железной решетки.

    - Смелее! - сказал офицер подбежавшим саперам. Топором подняли доски. Двадцать ружейных стволов были направлены в отверстие: с каждой секундой оно увеличивалось, но никого не было видно. Офицер зажег факел и бросил его в подвал. Подвал был пуст.

    Подняли крышку - на этот раз она не оказала ни малейшего сопротивления.

    - За мной! - крикнул офицер, храбро устремившись по лестнице вниз.

    - Вперед! Вперед! - закричали гвардейцы и бросились за офицером.

    - Ага, вдова Плюмо, - сказал Симон, - ты сдаешь свой подвал аристократам!

    В стене был пролом. На влажной почве виднелось множество следов, в направлении Канатной улицы был вырыт ход шириной в три фута и высотой - в пять, похожий на колено траншеи.

    Офицер отважился двинуться по этому ходу, решив преследовать аристократов хоть до чрева земли. Но не успел он сделать трех-четырех шагов, как уперся в железную решетку.

    - Стой! - крикнул он тем, кто шел вплотную за ним. - Дальше идти нельзя: проход загорожен.

    - А ну, в чем тут дело? - поинтересовались муниципальные гвардейцы, которые, заперев узниц, пришли узнать новости. - Давай посмотрим!

    - Ей-Богу, - сказал офицер, появляясь из хода, - это заговор: аристократы хотели похитить королеву во время прогулки, и, вероятно, она была заодно с ними.

    - Черт возьми! - возмутился муниципальный гвардеец. - Пусть сбегают за гражданином Сантером и предупредят Коммуну.

    - Солдаты, - приказал офицер, - оставайтесь в этом подвале и убивайте каждого, кто здесь появится!

    Отдав этот приказ, офицер поднялся наверх, чтобы составить рапорт.

    - Ага! Ага! - кричал Симон, потирая руки. - Ага! Будут еще говорить, что я не в своем уме? Молодец, Блек! Блек - славный патриот, Блек спас Республику. Иди сюда, Блек, иди!

    И, умильно глядя на бедную собаку, негодяй, дав ей приблизиться, пнул ее ногой так, что она отлетела шагов на двадцать.

    - Эй, Блек, я тебя люблю! - опять сказал Симон. - По твоей милости отрубят голову твоей хозяйке. Иди сюда, Блек, иди!

    Но на этот раз, вместо того чтобы послушаться, Блек с воплем понесся к башне.

    Прошло около двух часов после событий, о которых мы только что рассказали.

    Лорен прохаживался по комнате Мориса, Агесилай чистил сапоги своего хозяина в прихожей; чтобы им было удобнее беседовать, дверь в комнату была открыта, и Лорен, проходя мимо, останавливался, чтобы задать вопрос служителю.

    - Так ты говоришь, гражданин Агесилай, что твой хозяин ушел утром?

    - Да, Боже мой, да.

    - В обычное время?

    - Может, на десять минут раньше или позже, я не могу сказать точно.

    - И с тех пор ты его не видел?

    - Нет, гражданин.

    Лорен замолчал и, сделав по комнате три или четыре круга, заговорил снова:

    - Он взял с собой саблю?

    - Когда он идет в секцию, то всегда берет ее с собой.

    - Ты уверен, что он пошел именно в секцию?

    - Так он, по крайней мере, мне сказал.

    - В таком случае, я отправлюсь к нему, - сказал Лорен. - Если мы разминемся, скажешь, что я приходил и скоро вернусь.

    - Подождите, - сказал Агесилай.

    - Что?

    - Я слышу его шаги на лестнице.

    - Ты думаешь?

    - Я уверен в этом.

    Почти в ту же минуту дверь отворилась и вошел Морис. Лорен бросил на него быстрый взгляд и не заметил в облике друга ничего необычного.

    - А, вот наконец-то и ты! - сказал Лорен. - Я жду тебя Уже два часа.

    - Тем лучше, - улыбнулся Морис. - Значит, у тебя было достаточно времени, чтобы приготовить несколько двустиший или катренов.

    - Ах, дорогой Морис, - ответил импровизатор, - я этим больше не занимаюсь.

    - Двустишиями и катренами?

    - Да.

    - Ба! Что, наступает конец света?

    - Морис, друг мой, мне очень грустно.

    - Тебе грустно?

    - Я несчастен.

    - Ты несчастен?

    - Да, что поделаешь: меня мучает совесть.

    - Совесть?

    - Да, Бог мой, - ответил Лорен, - ты или она, дорогой мой, ведь середины здесь быть не могло. Ты или она. Ты хорошо знаешь, я не колебался. А вот Артемиза в отчаянии. Это была ее подруга.

    - Бедная девушка!

    - А поскольку Артемиза сообщила мне ее адрес…

    - Ты гораздо лучше сделал бы, предоставив всему идти своим чередом.

    - Конечно, и тебя бы приговорили вместо нее. Очень разумно. И я еще пришел к тебе за советом! Я думал, что ты сильнее.

    - Ладно, продолжай.

    - Понимаешь? Бедная девушка, я хотел бы сделать хоть что-то для ее спасения. Порой мне кажется, что если бы я хорошенько подрался из-за нее с кем-нибудь, и то стало бы легче.

    - Ты с ума сошел, Лорен, - пожал плечами Морис.

    - Слушай, а что, если пойти в Революционный трибунал?

    - Слишком поздно, приговор ей уже вынесен.

    - И то правда, - согласился Лорен, - ужасно, что девушка вот так погибнет.

    - А самое ужасное то, что мое спасение повлекло за собой ее смерть. Но, в конце концов, Лорен, нас должно утешать то, что она участвовала в заговоре.

    - Ах, Боже мой, да ведь в наши дни каждый более или менее заговорщик, разве не так? Она поступила как все. Бедная девушка!

    - Не слишком жалей ее, друг мой, а главное, не жалей ее слишком громко, - сказал Морис, - ведь часть постигшей ее кары лежит на нас. Поверь, мы не так уж хорошо отмылись от обвинения в соучастии; пятно осталось. Сегодня в секции капитан егерей из Сен-Лё обозвал меня жирондистом. Мне пришлось взяться за саблю, чтобы доказать ему, что он ошибается.

    - Так вот почему ты вернулся так поздно?

    - Вот именно.

    - А почему ты не предупредил меня?

    - Потому что в делах такого рода ты не можешь сдержать себя. Нужно было покончить с этим сразу, чтобы не было лишнего шума. Вот мы с ним и схватились за то, что было у нас под рукой.

    - И этот негодяй назвал тебя, Морис, жирондистом? Тебя, безупречного?..

    - Да, черт возьми! А это доказывает, мой дорогой, что еще одно подобное приключение, и мы станем непопулярными. Ты знаешь, Лорен, что в наше время "непопулярный" - синоним слова "подозрительный".

    - Я хорошо это знаю, - сказал Лорен, - от этого слова вздрагивают даже самые храбрые. Но это не важно… Отвратительно, что я отправлю на гильотину бедную Элоизу, не попросив у нее прощения.

    - Чего же ты в конце концов хочешь?

    - Я хочу, чтобы ты остался здесь, Морис, ведь тебе не в чем себя упрекнуть по отношению к ней. А что касается меня, то это другое дело. Раз я ничего большего не могу для нее сделать, я хочу встать на дороге, по которой ее повезут - ты меня понимаешь, друг мой, Морис, - лишь бы только она подала мне руку!..

    - В таком случае, я буду сопровождать тебя, - решил Морис.