- Друг мой, это невозможно, только подумай: ты муниципальный гвардеец, секретарь секции, ты был в этом деле замешан, тогда как я был только твоим защитником. Тебя сочтут виновным. Так что оставайся. Я другое дело: я не рискую ничем, и я пойду.

    Все сказанное Лореном было настолько справедливо, что возразить было нечего. Если бы Морис обменялся хоть одним взглядом с девицей Тизон на ее пути к эшафоту, то признал бы этим свое соучастие.

    - Тогда иди, - сказал он Лорену, - но будь осторожен. Лорен улыбнулся, пожал руку Морису и ушел. Морис открыл окно и грустно помахал ему вслед. Пока

    Лорен не свернул за угол, Морис не раз возвращался к окну, чтобы опять увидеть друга, и тот каждый раз, будто повинуясь магнетическому влечению, оборачивался и, улыбаясь, смотрел на него.

    Когда Лорен исчез за углом набережной, Морис закрыл окно и упал в кресло. Он находился в своего рода полусне, каким у натур сильных и чутких проявляется предчувствие большого несчастья. Это сродни затишью перед бурей в природе.

    Из этих смутных размышлений - а вернее, из этого забытья - его вывел служитель; выполнив поручение в городе, он вернулся с тем оживленным видом, какой бывает у слуг, когда они горят нетерпением поделиться с хозяином только что услышанной новостью.

    Но, видя, что Морис ушел в себя, он не осмелился отвлекать его и удовольствовался тем, что беспричинно, но настойчиво стал прохаживаться перед ним взад и вперед.

    - В чем дело? - небрежно спросил Морис. - Говори, если хочешь мне что-то сказать.

    - Ах, гражданин, еще один заговор, подумать только! Морис пожал плечами.

    - Но такой, что волосы на голове встают дыбом, - настаивал Агесилай.

    - В самом деле? - ответил Морис тоном человека, привыкшего к тридцати заговорам на день, как это было в ту эпоху.

    - Да, гражданин, - продолжал Агесилай, - тут поневоле вздрогнешь! У добрых патриотов при одной мысли об этом по спине мурашки бегают.

    - Ну и что же это за заговор? - спросил Морис.

    - Австриячка чуть не убежала.

    - Вот оно что! - сказал Морис, начиная слушать внимательнее.

    - Похоже, - сказал Агесилай, - что вдова Капет была в сговоре с девицей Тизон, которую сегодня гильотинируют. Та не смогла ей помочь, несчастная.

    - Каким же образом королева поддерживала связь с этой девушкой? - спросил Морис, чувствуя, что его лоб покрывается потом.

    - При помощи гвоздики. Представляете, гражданин, план побега ей передали в гвоздике.

    - В гвоздике! И кто же?

    - Шевалье… де… подождите… это имя очень известно… но я всегда забываю имена… Шевалье де Шато… ох, как же я глуп: замков-то больше нет! Шевалье де Мезон…

    - Мезон-Руж?

    - Именно так.

    - Невозможно.

    - Почему невозможно? Я же вам говорю, что нашли люк, подземелье, кареты.

    - Но ведь ты еще ничего мне об этом не рассказал.

    - Так сейчас расскажу.

    - Я слушаю. Если это и сказка, то, по крайней мере, красивая.

    - Нет, гражданин, это не сказка, далеко не так; в доказательство скажу, что я узнал об этом от гражданина привратника. Аристократы прорыли подземный ход от Канатной улицы до погреба в кабачке гражданки Плюмо. Ее чуть тоже не обвинили в соучастии, гражданку Плюмо. Вы ведь ее, надеюсь, знаете?

    - Да, - ответил Морис. - И что дальше?

    - Так вот, вдова Капет должна была убежать через это подземелье. Представляете, она уже поставила ногу на первую ступеньку! Но гражданин Симон схватил ее за платье. Прислушайтесь: в городе бьют общий сбор, сзывают секции; слышите барабан? Говорят, пруссаки в Даммартене и разведывательные отряды разосланы до самых границ.

    В этом потоке слов, потоке правды и лжи, возможного и абсурдного Морис сумел кое-как поймать путеводную нить. Все началось с гвоздики, что на его глазах взяла королева. Он сам купил ее у несчастной цветочницы. В гвоздике был спрятан план только что осуществленного заговора, подробности которого более или менее верно рассказал Агесилай.

    В это время барабанный бой приблизился, и Морис услышал крик глашатая:

    - Большой заговор, раскрытый в Тампле гражданином Симоном! Заговор в пользу вдовы Капет, раскрытый в Тампле!

    - Да, да, - сказал Морис, - так я и думал; значит, в этом есть доля правды. И если Лорен среди этой исступленной толпы попытается протянуть девушке руку, его разорвут в клочья…

    Морис взял шляпу, пристегнул к поясу саблю и в два прыжка оказался на улице.

    "Где он? - спросил себя Морис. - Конечно же на дороге из Консьержери".

    И он бросился к набережной.

    В конце Кожевенной набережной ему бросились в глаза пики и штыки, торчавшие из середины какого-то сборища. Морису показалось, что среди этой толпы он видит человека в форме национальной гвардии, окруженного враждебно настроенными людьми. Сердце его сжалось, и он рванулся к скоплению народа, запрудившего набережную.

    Он увидел Лорена, окруженного группой марсельцев. Бледный, со сжатыми губами и угрожающим взглядом, он держал руку на сабле, намечая места ударов, которые собирался нанести.

    В двух шагах от него стоял Симон. Со злобным смехом указывая на Лорена марсельцам и черни, он говорил:

    - Смотрите, смотрите! Вы видите этого типа; я вчера выгнал его из Тампля как аристократа; это один из тех, кто помогает вести переписку с помощью гвоздик. Это сообщник девицы Тизон, которую скоро здесь повезут. И он, вы видите, спокойно прогуливается по набережной в то время, когда его сообщницу ведут на гильотину. А может, она даже была его любовницей и он пришел попрощаться с ней или попытаться ее спасти.

    У Лорена был не тот характер, чтобы выслушивать подобные речи. Он выхватил саблю из ножен.

    В это время толпа расступилась перед широкоплечим молодым человеком; он стремительно ворвался в нее, опрокинув по пути трех или четырех зрителей, готовившихся стать актерами в этой сцене.

    - Радуйся, Симон, - сказал Морис. - Конечно, ты сожалел, что меня не было рядом с моим другом, и не мог в полной мере показать свое ремесло доносчика. Доноси, Симон, доноси, я здесь.

    - Да, - ответил Симон с гнусным смешком, - по правде сказать, ты пришел кстати. А вот это, - сказал он, - красавчик Морис Ленде: его обвиняли вместе с девицей Тизон, но он выпутался, потому что богат.

    - На фонарь! На фонарь! - закричали марсельцы.

    - Ну да? Попробуйте-ка! - пригрозил Морис.

    Он сделал шаг вперед и, как бы примериваясь, уколол в лоб одного из самых ярых головорезов, и глаза того тут же залила кровь.

    - Убивают! - закричал тот.

    Марсельцы опустили пики, подняли топоры, взвели курки. Испуганная толпа отступила, и друзья остались одни, представляя собой двойную мишень для любых ударов.

    Они взглянули друг на друга с последней, полной высокого чувства улыбкой, ибо готовились уже погибнуть в угрожавшем им вихре железа и пламени. Но в этот момент дверь дома, к которому они были прижаты, открылась и большая группа молодых людей во фраках - из тех, кого называли мюскаденами, - вооруженная саблями и пистолетами, кинулась на марсельцев. Началась страшная схватка.

    - Ура! - прокричали разом Морис и Лорен; воодушевленные подоспевшей помощью, они не подумали о том, что, сражаясь в рядах этих людей, они оправдывают обвинения Симона. - Ура!

    Но если сами они не подумали о своем спасении, то за них подумал другой. Это был невысокий голубоглазый человек лет двадцати пяти-двадцати шести, с необыкновенной ловкостью и жаром орудовавший саперной саблей, которую, казалось бы, его женская рука не могла и удержать.

    Заметив, что Морис и Лорен, вместо того чтобы убежать через дверь дома, будто нарочно оставленную открытой, сражаются рядом с ним, он обернулся и негромко сказал:

    - Бегите через эту дверь. То, что нам здесь предстоит, вас не касается, вы себя только напрасно скомпрометируете.

    Затем вдруг, видя, что друзья колеблются, крикнул Морису:

    - Назад! С нами не должно быть патриотов. Гвардеец Ленде, мы аристократы!

    При этом слове, при виде смелости, с какой этот человек признает за собой звание, в ту эпоху стоившее смертного приговора, толпа завопила.

    Но белокурый молодой человек и трое или четверо его друзей, не испугавшись криков, втолкнули Мориса и Лорена в коридор и захлопнули за ними дверь; после этого они снова кинулись в схватку, ставшую еще ожесточеннее из-за приближения повозки с приговоренной.

    Морис и Лорен, столь чудесно спасенные, смотрели друг на друга удивленно и точно в ослеплении.

    Этот выход был как будто для них приготовлен: они вошли во двор и в глубине его нашли маленькую потайную дверь, выходившую на улицу Сен-Жермен-л'Осеруа.

    В это время со стороны моста Менял появился отряд жандармов; он быстро очистил набережную, хотя с улицы, пересекавшей ту, где находились двое друзей, еще какое-то время слышался шум ожесточенной борьбы.

    За жандармами ехала повозка; в ней везли на гильотину бедную Элоизу.

    - Галопом! - крикнул чей-то голос. - Галопом!

    Повозка пустилась в галоп. Лорен успел заметить стоявшую в ней несчастную девушку, ее улыбку, ее гордый взгляд. Но он не смог обменяться с ней даже жестом. Она проехала, не увидев его в людском водовороте, откуда неслись крики:

    - Смерть тебе, аристократка! Смерть!

    И шум, понемногу затихая, понесся дальше, к садам Тюильри.

    В это время маленькая дверь, откуда вышли Морис с Лореном, вновь отворилась и появились три или четыре мюскадена в разорванной и окровавленной одежде. Вероятно, это были те, кто уцелел из небольшого отряда.

    Белокурый молодой человек вышел последним.

    - Увы! - сказал он. - Значит, над этим делом тяготеет проклятие!

    И, отбросив зазубренную окровавленную саблю, он устремился на улицу Прачек.

    Морис поспешил вернуться в секцию, чтобы подать жалобу на Симона. Правда, Лорен, перед тем как расстаться с ним, предложил более быстрое средство: собрать несколько фермопилов, дождаться первого же выхода Симона из Тампля и убить его по всем правилам.

    Но Морис категорически воспротивился этому плану.

    - Ты пропащий человек, - сказал он Лорену, - если пойдешь по пути самосуда. Уничтожим Симона, но уничтожим по закону. Юристам это должно быть несложно.

    И вот на следующее утро Морис отправился в секцию и предъявил жалобу.

    Его удивило, что председатель секции прикинулся непонимающим и уклонился от ответа, сказав лишь, что не может быть судьей между двумя добрыми гражданами, воодушевленными любовью к родине.

    - Хорошо! - сказал Морис. - Теперь я знаю, как заслужить репутацию доброго гражданина. Значит, по-вашему, если кто-то собирает людей, чтобы убить человека, который ему не нравится, то он воодушевлен любовью к родине? Ну что ж, мне придется присоединиться к мнению Лорена, невзирая на то что я имел глупость его оспаривать. С сегодняшнего дня я буду проявлять свой патриотизм так, как понимаете его вы, и начну с Симона.

    - Гражданин Морис, - ответил председатель, - в этом деле Симон, может быть, меньше виноват, чем ты. Он раскрыл заговор, хотя это не входит в его обязанности, и там, где ничего не увидел ты, чей долг был раскрыть его. Кроме того - случайно или намеренно, этого мы не знаем, - ты потворствуешь врагам нации.

    - Я? - спросил Морис. - Скажи на милость, это уже что-то новенькое. Кому же это я потворствую, гражданин председатель?

    - Гражданину Мезон-Ружу.

    - Я? - сказал ошеломленный Морис. - Вы говорите, что я потакаю шевалье де Мезон-Ружу? Я его не знаю, я его никогда…

    - Видели, как ты с ним разговаривал.

    - Я?

    - И пожимал ему руку.

    - Я?

    - Да.

    - Где? Когда?.. Гражданин председатель, - сказал Морис, убежденный в своей невиновности, - ты лжешь!

    - Твое патриотическое рвение далековато тебя заносит, гражданин Морис, - ответил председатель, - и ты сейчас будешь жалеть об этих словах: я докажу, что говорил чистую правду. Вот три обвиняющих тебя донесения от разных людей.

    - Полно, - возразил Морис, - вы думаете, я настолько глуп, чтобы поверить в вашего шевалье де Мезон-Ружа?

    - А почему ты не веришь?

    - Потому что это не заговорщик, а призрак, позволяющий вам всегда иметь наготове заговор, чтобы присоединить к нему ваших врагов.

    - Почитай донесения.

    - Не стану я их читать, - сказал Морис. - Я заявляю, что никогда не видел шевалье де Мезон-Ружа и никогда с ним не разговаривал. Пусть тот, кто не верит моему честному слову, скажет мне об этом; я знаю, что ему ответить.

    Председатель пожал плечами. Морис, не любивший оставаться в долгу, сделал то же самое.

    Остальная часть заседания прошла в мрачной и настороженной атмосфере. После заседания председатель - честный патриот, возведенный на главное место в округе голосами своих сограждан, - подошел к Морису:

    - Пойдем, мне нужно с тобой поговорить.

    И Морис направился за председателем; тот провел его в маленький кабинет, примыкающий к залу заседаний.

    Когда они вошли, председатель посмотрел молодому человеку в лицо, затем положил ему руку на плечо.

    - Морис, - сказал он, - я знал и уважал твоего отца; значит, уважаю и люблю тебя. Морис, послушай, ты подвергаешься большой опасности, позволяя себе опускаться до безверия, а это - первый признак упадка истинно революционного духа. Морис, друг мой, когда теряют убежденность, теряют и верность. Ты не веришь, что у нации есть враги; из этого следует, что ты проходишь мимо, не замечая их, а значит, даже не подозревая об этом, становишься инструментом их заговора.

    - Какого черта! Гражданин, - возмутился Морис, - я знаю себя, я храбрый человек и ревностный патриот, но мое рвение не делает меня фанатичным. Вот уже двадцать мнимых заговоров Республика подписывает одним и тем же именем. Хотелось бы, наконец, увидеть того, кто отвечает за их выпуск в свет.

    - Ты не веришь, что есть заговорщики, Морис? - спросил председатель. - Ну хорошо, а скажи мне тогда, ты веришь, что была красная гвоздика, из-за которой вчера гильотинировали девицу Тизон? Морис вздрогнул.

    - Ты веришь, что был подземный ход, прорытый в саду Тампля и соединивший подвал гражданки Плюмо с неким домом на Канатной улице?

    - Нет, - ответил Морис.

    - Тогда поступи как апостол Фома: сходи и убедись.

    - Но я больше не состою в охране Тампля, меня туда не пропустят.

    - Теперь в Тампль может войти каждый.

    - Как так?

    - Почитай этот рапорт. Поскольку ты такой неверующий, я стану говорить с тобой только на языке официальных бумаг.

    - Как? - воскликнул Морис, читая рапорт. - Неужели дошло до этого?

    - Продолжай.

    - Королеву переводят в Консьержери?

    - И что же? - ответил председатель.

    - А-а… - недоверчиво протянул Морис.

    - И ты считаешь, что это из-за сновидений, из-за того, что ты называешь игрой воображения, из-за ерунды Комитет общественного спасения пошел на такую суровую меру?

    - Эта мера принята, но она не будет выполнена, как и множество других мер, принятых на моих глазах, - только и всего.

    - Что ж, тогда читай до конца, - сказал председатель. И он протянул Морису последний документ.

    - Расписка Ришара, тюремщика из Консьержери! - воскликнул Морис.

    - Уже два часа, как вдова Капет заключена под стражу. На этот раз Морис задумался.

    - Ты знаешь, Коммуна действует по глубоким соображениям, - продолжал председатель. - Она проложила себе широкую и прямую борозду; ее меры далеки от ребячества; она выполняет принцип Кромвеля: "Королей надо бить только по голове". Познакомься с секретной запиской министра полиции.

    Морис прочитал:

    "Поскольку мы располагаем достоверными данными о том, что бывший шевалье де Мезон-Руж находится в Париже, что его видели в разных частях города, что следы его пребывания имеются в нескольких успешно раскрытых заговорах, - призываю всех руководителей секций удвоить бдительность".

    - Ну как? - спросил председатель.

    - Что ж, придется поверить тебе, гражданин председатель! - воскликнул Морис.

    И он продолжал чтение:

    "Приметы шевалье де Мезон-Ружа: рост пять футов три дюйма, волосы белокурые, глаза голубые, нос прямой, борода каштановая, подбородок округлый, голос мягкий, руки женственные. Возраст двадцать пять-двадцать шесть лет".

    Когда Морис читал это описание, в его мозгу промелькнуло странное видение. Он подумал о молодом человеке, командовавшем отрядом мюскаденов, - о человеке, который накануне спас его с Лореном и столь решительно наносил удары марсельцам своей саперной саблей.

    "Черт возьми! - прошептал про себя Морис. - Неужели это был он? В таком случае, если в доносах пишут, что видели, как я с ним разговаривал, - это не ложь. Только не помню, чтобы я пожимал ему руку".

    - Итак, Морис, - спросил председатель, - что ты теперь скажешь обо всем этом, друг мой?