Жан Бычье Сердце был страшен в гневе. Воздух с шумом рвался из его груди, будто из кузнечных мехов, губы побелели и тряслись, глаза налились кровью и метали молнии.
Мадемуазель Фифина давно привыкла к его вспышкам, но на сей раз почувствовала, как от страха у нее кровь стынет в жилах.
Она поняла, что, если комиссионер немедленно не вмешается, ей конец. Она бросилась к гостю, обвила его руками и, заглядывая ему в лицо, взмолилась:
– Спасите меня! Небом вас заклинаю, господин Сальватор, спасите!
Сальватор, не скрывая отвращения, разжал ее пальцы, потом встал между Жаном Бычье Сердце и его подругой и схватил его за руки.
– В чем дело? – спросил он.
– А в том, – отвечал великан, невольно успокаиваясь под властным взглядом Сальватора, – что это негодяйка, по которой плачут каторга и эшафот, если я ее и убью, то этим избавлю от Гревской площади.
– Что она сделала? – удивился Сальватор.
– Во-первых, это настоящая шлюха! Не знаю уж, с кем она свела знакомство, но теперь она целыми днями шляется неведомо где.
– Ну, эта история стара как мир, бедный мой Бартелеми.
Пора бы тебе к этому привыкнуть.
– К сожалению, она выкинула кое-что поновее, – скрипнул зубами плотник.
– Что еще? Говори!
– Она меня обобрала! – взвыл Жан Бычье Сердце.
– Обобрала?! – переспросил молодой человек.
– Да, господин Сальватор.
– Что она у тебя украла?
– Все вчерашние деньги.
– То, что ты заработал за день?
– Нет, ночную выручку: полмиллиона франков.
– Полмиллиона?! – вскричал Сальватор и обернулся, ожидая подтверждения мадемуазель Фифины: он полагал, что она все еще стоит у него за спиной.
– Деньги у нее, и я хотел их отобрать, когда вы вошли.
Из-за этого мы и поссорились! – пролепетал Жан Бычье Сердце, пока Сальватор оборачивался.
Тут оба они вскрикнули: мадемуазель Фифина исчезла.
Нельзя было терять ни минуты.
Не прибавив больше ни слова, Сальватор и Бартелеми выбежали на лестницу.
Жан Бычье Сердце не спустился, а скатился вниз.
– Беги направо, – приказал Сальватор, – а я – налево!
Жан Бычье Сердце со всех ног припустил в сторону Обсерватории.
Сальватор в два прыжка очутился в конце улицы Бурб и оказался на распутье: одна дорога уходила вправо к дровяному складу монастыря капуцинов, прямо начиналась улица Сен-Жак, позади остался пригород.
Он вгляделся в даль. В этот ранний час улица была совершенно пуста, лавочки еще не открылись; мадемуазель Фифина либо скрылась за поворотом, либо спряталась в одном из соседних домов.
– Что же делать? Куда идти?
Сальватор растерялся Вдруг молочница, торговавшая на углу улицы Сен-Жак и улицы Бурб напротив винной лавки, крикнула ему:
– Господин Сальватор!
Комиссионер обернулся на зов.
– Что вам угодно? – спросил он.
– Вы меня не узнаете, дорогой господин Сальватор? – удивилась торговка – Нет, – признался он, продолжая озираться по сторонам.
– Я – Маглона с улицы О-Фер, – продолжала молочница. – Торговля цветами принесла одни убытки, и я перешла на молоко."
– Кажется, я вас узнаю! – проговорил Сальватор. – Но, к сожалению, сейчас мне недосуг. Вы случайно не видели тут высокую блондинку?
– Видела! Она бежала сломя голову.
– Когда?
– Да только что.
– А куда?
– На улицу Сен-Жак.
– Спасибо! – крикнул Сальватор, приготовившись продолжать преследование.
– Господин Сальватор! Господин Сальватор! – подбежала к нему молочница. – Погодите! Зачем она вам?
– Хочу ее догнать.
– И куда вы направляетесь?
– Прямо.
– Далеко вам бежать не придется.
– Вы знаете, куда она вошла? – спросил Сальватор.
– Да, – подтвердила торговка.
– Говорите скорее! Где она?
– Там же, куда ходит каждый день тайком от своего воздыхателя, – сказала молочница, указывая пальцем на дом под номерами 297 и 299, известный в квартале под названием Малый Бисетр.
– Вы уверены в том, что говорите?
– Да.
– Так вы ее знаете?
– Она покупает у меня молоко.
– А зачем она туда пошла?
– Не спрашивайте, господин Сальватор, я честная девушка.
– Значит, она ходит к кому-нибудь?
– Да, к полицейскому.
– И зовут его?..
– Жамбасье… Жюбасье…
– Жибасье! – вскричал Сальватор.
– Совершенно верно! – подтвердила молочница.
– Ну, это сама судьба! – пробормотал Сальватор. – Я как раз пытался выяснить, где он живет, а мадемуазель Фифина привела меня к нему. Ах, господин Жакаль! До чего же вы были правы, когда сказали: "Ищите женщину!" Спасибо, Маглона.
Ваша матушка здорова?
– Да, господин Сальватор, спасибо. Она очень вам признательна за то, что вы устроили ее в приют для престарелых.
– Ладно, ладно! – махнул рукой Сальватор.
И он направился в Малый Бисетр.
Надо было прожить какое-то время в квартале Сен-Жак и исследовать его во всех направлениях, чтобы не заблудиться в темном, зловонном, грязном, загаженном лабиринте, носившем тогда название Малого Бисетра. Он напоминал в некотором роде мрачные, сырые, расположенные один над другим подвалы Лилля.
Сальватор знал это место, так как не раз бывал там с филантропическими целями; поэтому ему нетрудно было пробираться по этому лабиринту.
Он зашел в левую часть дома и взлетел на шестой этаж, под самую крышу. В грязном коридоре было семь или восемь дверей.
Он стал прикладываться ухом к каждой из них и слушать.
Ничего не услышав, он собирался спуститься этажом ниже, как вдруг через разбитое еще в незапамятные времена окошко, выходившее на лестницу смежного дома, он увидел мадемуазель Фифину.
Он сбежал вниз, снова поднялся, но теперь уже по другой лестнице, ступая неслышно, так что мадемуазель Фифина, барабанившая в дверь со всевозраставшим нетерпением, не заметила его появления.
Продолжая стучать в дверь, она кричала:
– Да открывайте же, это я, Жиба, я!
Однако Жибасье не отворял, хотя ему, должно быть, нравилось, когда его звали на итальянский манер.
Вернувшись к себе в четыре часа утра, он, вероятно, еще находился под впечатлением вчерашнего происшествия, переживая свое счастливое избавление от опасности столь же неминуемой, сколько и неожиданной.
Вдруг в дверь постучали.
Но Жибасье решил, что это сон. Он был убежден: нет такого человека на свете, который любил бы его настолько горячо, чтобы навещать в столь ранний час. Жибасье решительно отвернулся к стене и попытался снова заснуть, не обращая внимания на шум и проговаривая:
– Стучите, стучите!
Однако мадемуазель Фифина судила иначе и потому продолжала барабанить еще сильнее, называя каторжника самыми нежными именами.
Неожиданно она почувствовала, как ей на плечо легла чья-то рука.
Она обернулась и увидела Сальватора.
Мгновенно оценив положение, она открыла было рот, чтобы позвать на помощь.
– Тихо, негодяйка, если не хочешь сейчас же отправиться в тюрьму! – прошипел Сальватор.
– В тюрьму? За что?
– Прежде всего, за воровство.
– Я не воровка, слышите? Я честная девушка! – взвыла распутница.
– Не только воровка, у которой при себе полмиллиона не принадлежащих ей денег, но и…
Он шепнул ей на ухо несколько слов.
Девица смертельно побледнела.
– Это не я! – запричитала она. – Я его не убивала! Это все любовница Костыля, Бебе-Рыжавка!
– Иначе говоря, ты держала лампу, пока она убивала его подставкой для дров. Впрочем, все эти подробности вы обсудите, когда окажетесь в одной камере. Теперь будешь кричать или мне крикнуть?
Девица издала стон.
– Пошевеливайся, я тороплюсь! – прибавил Сальватор.
Дрожа от ненависти, мадемуазель Фифина запустила руку под косынку на груди и достала из-за пазухи охапку банковских билетов.
Сальватор пересчитал их. Было всего шесть пачек.
– Хорошо! – похвалил он. – Еще четыре, и закончим этот разговор.
К счастью для Сальватора, а возможно и для нее самой, так как Сальватор был не из тех, кого можно было захватить врасплох, у мадемуазель Фифины не оказалось при себе никакого оружия.
– Ну-ну, давай-ка сюда четыре пачки! – повторил Сальватор.
Фифина скрипнула зубами, снова запустила руку за корсаж и вынула две пачки.
– Еще две! – приказал Сальватор.
Мошенница сунула руку и достала предпоследнюю пачку.
– Давай еще одну! – нетерпеливо топнув, сказал молодой человек.
– Это все! – возразила она.
– Всего было десять пачек, – заметил Сальватор. – Ну, давай поскорее последнюю, я спешу.
– Если и была десятая пачка, я, стало быть, обронила ее дорогой! – решительно отвечала мадемуазель Фифина.
– Мадемуазель Жозефина Дюмон! – произнес Сальватор. – Берегитесь! Вы играете с огнем.
Девица вздрогнула, услышав свое настоящее имя.
Она для виду снова пошарила за пазухой.
– Клянусь вам, больше у меня ничего нет! – вскричала она.
– Вы лжете! – заявил Сальватор.
– Да хоть обыщите меня! – неосторожно обмолвилась она.
– Я бы согласился скорее лишиться пятидесяти тысяч франков, чем прикасаться к такой змее, как ты, – отвечал молодой человек с выражением крайней брезгливости. – Ступай вперед, первый же жандарм тебя обыщет.
Он подтолкнул ее локтем к лестнице, словно не хотел прикасаться к ней рукой.
– Заберите свои деньги, и будьте вы прокляты! – прошипела она.
Выхватив последнюю пачку, она в бешенстве швырнула ее под ноги.
– Отлично! – сказал Сальватор. – А теперь ступай просить прощения у Бартелеми И если он еще пожалуется мне на тебя, я передаю тебя в руки правосудия.
Мадемуазель Фифина спустилась по лестнице, грозя Сальватору кулаком.
Тот провожал ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась за одним из поворотов огромной винтовой лестницы, после чего наклонился, поднял пачку, отделил десять билетов и положил их в бумажник, а девять нетронутых пачек вместе с начатой заснул в карман.
XVIII.
Глава, в которой показано, как опасно не получать, а давать расписки
Как только мадемуазель Фифина исчезла, а Сальватор убрал деньги, дверь Жибасье распахнулась и любитель приключений появился на пороге в белых мольтовых штанах. На голове у него была косынка, а на ногах расшитые тапочки.
Стук в дверь, нежные имена, которыми называла его через дверь девица, ее испуганный крик при виде Сальватора, препирательства, последовавшие за их встречей, нарушили, как мы уже сказали, сон честнейшего Жибасье. Он решил посмотреть, что происходит у него за дверью, стряхнул с себя сон, вскочил с постели, натянул штаны, сунул ноги в тапочки и неслышно подкрался к двери Не уловив ни малейшего шума, он подумал, что там уже никого нет.
Велико же было его удивление, когда он увидел на лестнице Сальватора. Мы должны заметить, к чести осторожного Жибасье, что при виде незнакомца он хотел сейчас же захлопнуть дверь.
Но Сальватору был знаком каторжник и в лицо, и понаслышке. Он знал, какую роль сыграл Жибасье в деле похищения Мины, и с тех пор следил за ним прямо или косвенно. Сальватор с таким трудом его разыскал, что не мог дать ему исчезнуть, как только тот появился.
Он придержал рукой готовую захлопнуться дверь и как можно любезнее спросил:
– Я имею честь говорить с господином Жибасье?
– Да, сударь, – недоверчиво глядя припухшими со сна глазами, отозвался тот. – С кем имею честь?
– Вы меня не знаете? – спросил Сальватор, пытаясь приотворить дверь.
– Нет, клянусь честью, – проговорил каторжник, – хотя я, несомненно, видел ваше лицо, но откуда мне знать где именно?!
– Вы можете определить по моему костюму, кто я такой, – заметил Сальватор.
– Комиссионер! А как вас зовут?
– Сальватор.
– А-а, кажется, ваше место на улице О-Фер? – испуганно спросил Жибасье.
– Совершенно верно.
– Что вам угодно?
– Я непременно скажу вам об этом, если вы позволите мне войти.
– Хм! – с сомнением обронил Жибасье.
– Вы меня боитесь? – молвил Сальватор, проскользнув в щель.
– Я?! С какой стати мне вас бояться? Я не сделал вам ничего дурного, зачем же вам причинять мне зло?
– Да, я желаю вам только добра и пришел как раз затем, чтобы вам помочь, – подтвердил Сальватор.
Жибасье тяжело вздохнул. Он так же мало верил в то, что кто-то желает ему добра, как мало сам заботился о благе других.
– Вы сомневаетесь? – спросил Сальватор.
– Признаться, я не очень в это верю, – ответил каторжник.
– Вы сможете судить об этом сами.
– Извольте сесть.
– Это ни к чему, – возразил Сальватор. – Я очень спешу, и если то, что я предложу в двух словах, вам подойдет, мы сейчас же ударим по рукам.
– Как вам угодно.. А я сяду, – сказал Жибасье, чувствуя Некоторую слабость во всем теле после ночных происшествий – Вот так! – прибавил он, усаживаясь на стуле. – Теперь, если вы желаете мне сообщить, чем я обязан удовольствию вас видеть, я слушаю.
– Можете ли вы освободиться на неделю?
– Смотря для чего, ведь это тысяча семьсот шестнадцатая часть человеческой жизни, учитывая последние статистические данные, согласно которым средняя продолжительность жизни – тридцать три года.
– Дорогой господин Жибасье! – ласково улыбнулся Сальватор. – Допуская эту статистику для остального человечества, я рад видеть-, что вы составляете исключение из этого правила.
И хотя вы не выглядите много старше этого возраста, лет вам, бесспорно, уже давно перевалило за тридцать.
– Стоит ли этим хвастаться? – философски заметил достойнейший Жибасье.
– Вопрос не в этом, – продолжал Сальватор.
– В чем же?
– Миновав роковой возраст, вы, по всей вероятности, дважды пройдете среднюю отметку, то есть доживете до шестидесяти шести лет. Из этого следует, что для вас неделя – всего три тысячи четырехсотая часть жизни. Прошу поверить, что я не собираюсь торговаться по поводу цены за вашу неделю, я лишь внес некоторое уточнение в ваше суждение о собственном вашем долголетии.
– Да, да, – кивнул Жибасье, видимо, его убедили рассуждения Сальватора на этот счет. – Однако буду ли я занят в эту неделю чем-нибудь приятным?
– Приятным и полезным! Вы исполните, что бывает редко на этом свете, предписание Горация, чьи труды такой ученый муж, как вы, наверняка культивирует: Utile dulci9.
– О чем идет речь? – заинтересовался Жибасье; его как артиста в своем роде увлек выразительный слог Сальватора.
– О путешествиях.
– А-а, браво!
– Вы любите путешествовать?
– Обожаю.
– Как все удачно складывается!
– Куда же мне надлежит отправиться?
– В Германию.
– Germania mater…10 Чем дальше – тем лучше! – вскричал Жибасье. – Я тем более готов послужить в Германии, что отлично знаю эту страну, а мои путешествия там всегда заканчивались очень удачно.
– Это мне известно, поэтому вы и получили такое предложение. Удачный исход дела напрямую зависит от вашего счастья.
– Неужели? – спросил Жибасье.
Он еще не совсем пришел в себя после столкновения с плотником, и ему послышалось "от вашей чести".
– Счастья! – подчеркнул Сальватор.
– Очень хорошо, – сказал Жибасье. – Ну что ж, все это вполне возможно; я был бы рад случаю уехать на несколько дней из Франции.
– Как все совпало!
– В Париже у меня ухудшается здоровье.
– Да, у вас в самом деле припухли гдаза, на шее синяки, кровь приливает к голове.
– До такой степени, дорогой господин Сальватор, что этой ночью, – отвечал Жибасье, – я едва не умер от апоплексического удара.