– Дай мне договорить, – ласково его отстраняя, молвила она. – Очутившись в стране своих снов, я прежде всего подумала, что останусь здесь навсегда. Но жадный и злобный Океан был рядом, он не хотел выпускать свою жертву, как сказали бы вы, поэты. Он привлекал меня к себе, шелковисто-атласно-кружевная волна кричала мне: "Возвращайся к нам, если не навсегда, то хотя бы время от времени, если хочешь сохранить свою свободу!" И я возвращалась всякий раз, как слышала этот властный голос; я возвращалась, чтобы уплатить дань. Я плачу ее со слезами на глазах, но это цена моей свободы. Вот моя исповедь, а в заключение я хочу привести поэту-мизантропу три строки другого поэта, еще большего мизантропа:

    Уж если в свете ты живешь, обязан

    Соблюсти его законы Высший разум

    Не любит крайностей, поверь!

    – Молчи! Я люблю тебя! Люблю! – страстно вскричал Жан Робер.

    – Будь по-твоему! – кивнула она, покорно принимая поцелуи Жана Робера, но не отвечая ему тем же, будто в глубине души еще сердилась на него. – Раз мы обо всем договорились, вернемся к тому, с чего мы начали разговор. Вы у меня спрашивали, какое чувство наименее значительно, а я вам сказала, желая вам понравиться, что это – чувство ожидания. Что вы на это ответите?

    – "Ничего", до тех пор, пока вы будете говорить мне "вы".

    – Ну хорошо, я говорю "ты".

    – Этого недостаточно. Когда ты задавала свой вопрос, ты прижималась губами к моему лбу. Именно с мыслями об этом поцелуе я и спросил тебя о том, какое чувство наименее значительно, бесполезно или преувеличено.

    – Прежде всего, проси прощения за то, что сказал, будто я отдаюсь в свете всем подряд, и я отпущу тебе все грехи.

    – Не возражаю, но при условии, что ты скажешь: мыслями ты всегда со мной.

    Вместо ответа прелестница распахнула жаркие объятия.

    – Послушай! – сказал Жан Робер. – Когда я тебя целую, я тебя вижу, касаюсь, чувствую твой запах, вдыхаю твой аромат, но не слышу, потому что наши губы сливаются в поцелуе, и ни одно слово не способно выразить то, что я при этом испытываю.

    Значит, именно слух играет наименьшую роль в подобных обстоятельствах.

    – Нет, нет, – сказала она. – Не говори чушь: это чувство ничуть не хуже других, потому что помогает мне услышать твои драгоценные слова.

    Госпожа де Маранд была совершенно права, утверждая, что слух – чувство не хуже других. Прибавим, что в настоящих обстоятельствах он даже выходил на первое место.

    Наши влюбленные любезничали, не сводя друг с друга глаз, обменивались поцелуями и не замечали – влюбленные такие рассеянные! – что время от времени занавеска в алькове трепещет, словно от сквозняка.

    Только призвав на помощь зрение и заглянув за занавески,, наши влюбленные увидели бы человека, который, притаившись за пологом, изо всех сил старался, но не мог сдержать дрожь, объяснявшуюся неудобным положением.

    Но случилось так, что в ту минуту, как Жан Робер шестью поцелуями положил конец разговору о шести чувствах, шпионивший за ними человек то ли разволновался от поцелуев, то ли не выдержал напряжения, находясь в неловком положении, и дернулся. Г-жа де Маранд вздрогнула.

    Жан Робер, словно лишний раз доказывая свою невосприимчивость, не услышал или сделал вид, что ничего не слышит.

    Но, почувствовав, как вздрогнула его возлюбленная, спросил:

    – Что с вами, любовь моя?

    – Ты ничего не заметил? – затрепетав, удивилась г-жа де Маранд.

    – Нет.

    – Ну так слушай, – предложила она, повернув голову в сторону кровати.

    Жан Робер насторожился. Но, так ничего и не разобрав, он снова взял красавицу за руки и припал к ним губами.

    Поцелуй – музыка, сто поцелуев – симфония. Под сводами часовни звучали тысячи поцелуев.

    Но если мысль, словно дикую птицу, легко спугнуть, как совсем недавно утверждала г-жа де Маранд, то ангела-хранителя поцелуев испугать еще легче.

    Шум, заставивший молодую женщину вздрогнуть, снова достиг ее слуха; теперь она вскрикнула.

    На сей раз и Жан Робер услышал подозрительный звук. Он вскочил и пошел прямо к кровати, откуда, как ему показалось, доносился шум.

    В ту минуту, как он потянулся к пологу, тот заколыхался.

    Поэт перешагнул через кровать и столкнулся лицом к лицу с г-ном де Вальженезом.

    – Вы? Здесь? – вскричал Жан Робер.

    Госпожа де Маранд поднялась, не в силах сдержать дрожь.

    Она была потрясена, когда вслед за поэтом узнала молодого человека.

    Читатели помнят, как по-отечески предостерегал г-н де Маранд свою жену по поводу монсеньера Колетти и Лоредана де Вальженеза. Насколько молодой поэт казался ему порядочным в вопросах любви, настолько же епископ и развратник могли, по его мнению, опорочить имя жены. Он милостиво предупредил г-жу де Маранд, и молодая женщина в ответ на вопрос мужа: "Он вам нравится?" – заявила: "Он мне совершенно безразличен".

    Из главы под названием "Супружеская беседа" читателям также стало известно, что банкир сказал о г-не Лоредане де Вальженезе:

    "Что до его успехов, кажется, они ограничиваются успехом у светских женщин. Когда же он обращается к простым девушкам, то, несмотря на всяческую помощь, которую оказывает брату в подобных обстоятельствах мадемуазель де Вальженез, он иногда вынужден прибегать к насилию".

    Мы помним, какое участие принимала мадемуазель Сюзанна де Вальженез в похищении Мины, невесты Жюстена.

    Нам еще предстоит убедиться в том, что любезная сестрица помогала ему не только в похищении девушек.

    У г-жи де Маранд была камеристка, статная красавица – мы встречались с ней, когда она впускала Жана Робера в "голубятню" г-жи де Марарнд.

    Девушку звали Натали, и она была искренне.предана своей хозяйке.

    Когда г-н де Вальженез признался сестре, что любит г-жу де Маранд, мадемуазель Сюзанна стала искать случай поселить у жены банкира своего человека, который мог бы в случае необходимости провести к Лидии г-на де Вальженеза.

    И такой случай представился. По возвращении с вод г-жа де Маранд стала искать камеристку, и мадемуазель де Вальженез любезно предложила ей свою.

    Это и была Натали.

    Обычно мы не задумываемся над тем, какое огромное влияние имеет камеристка на свою хозяйку. Натали при малейшей возможности превозносила г-на де Вальженеза.

    Г-жа де Маранд заполучила эту девушку от сестры героя многочисленных любовных подвигов, а потому не удивлялась, что слышит о нем много хорошего, принимая за признательность то, что являлось в действительности лишь умышленным подстрекательством.

    Но из предыдущих сцен, а в особенности из той, что только что была нами представлена на суд читателей, явствует, что г-жа де Маранд по-настоящему любила Жана Робера; стоит ли говорить, что похвалы, которые источала Натали, не возымели на нее никакого действия.

    В тот вечер г-н де Вальженез, доведенный до крайности равнодушием г-жи де Маранд, решился на отчаянный поступок.

    Натали спрятала его в алькове, он просидел там два часа, явившись свидетелем любовных признаний Жана Робера и г-жи де Маранд, как вдруг Лидия услышала подозрительный шум, заставивший ее вздрогнуть.

    Мучение становится настоящей пыткой, когда слышишь обращенные к сопернику слова: "Я люблю тебя!"

    На мгновение г-ну де Вальженезу взбрело на ум явиться перед влюбленными, подобно голове Медузы.

    Но к чему привело бы подобное появление?

    К дуэли между Жаном Робером и г-ном де Вальженезом.

    Даже если предположить, что дворянину повезет и он убьет поэта, смерть Жана Робера не заставит г-жу де Маранд полюбить г-на де Вальженеза.

    А вот явиться на следующий день к молодой женщине и сказать: "Я провел вечер за вашей постелью, все видел и слышал, купите мое молчание за такую-то цену" – это позволяло надеяться на то, что г-жа де Маранд, боясь и за любовника, и за мужа, согласится перед угрозой на то, в чем упрямо отказывала вопреки самым нежным уговорам.

    Именно это соображение и решило все дело. Г-н де Вальженез думал теперь лишь о том, как удалиться, потому что видел и слышал все, что хотел увидеть и услышать. Но не так-то легко выбраться из-за кровати; даже если вы идете крадучись, вас выдает скрип лакированных сапог или паркета, может шевельнуться занавеска – все это нарушает безмятежную тишину любовной сцены Так и случилось: г-н де Вальженез хотел было удалиться, но паркет скрипнул, и занавески шевельнулись.

    Жан Робер бросился к кровати, узнал молодого дворянина и вскричал: "Вы? Здесь??!"

    – Да, это я! – отвечал де Вальженез; видя перед собой мужчину, что было равносильно смертельной опасности, он гордо выпрямился.

    – Негодяй! – взревел Жан Робер, хватая его за шиворот.

    – Полегче, господин поэт; в доме находится, всего в нескольких шагах от нас, может быть, третье заинтересованное лицо, которое может услышать наши препирательства, что, вероятно, огорчило бы сударыню.

    – Подлец! – вполголоса проговорил Жан Робер.

    – Еще раз повторяю: тише! – предупредил г-н де Вальженез.

    – Я могу говорить громко или тихо – все равно я вас убью, – пообещал Жан Робер.

    – Мы находимся в комнате женщины, сударь.

    – Давайте выйдем!

    – К чему шуметь понапрасну. Вы же знаете мой адрес, не так ли? Если забыли, я напомню. Я к вашим услугам.

    – Почему не теперь же?

    – О! Теперь же! Вы забыли, что сейчас на улице кромешная тьма. А не мешает ясно видеть что делаешь. Да и госпоже де Маранд, как видно, не по себе.

    Молодая женщина в самом деле упала в кресло.

    – Хорошо, сударь, до завтра! – смирился Жан Робер.

    – Да, сударь, завтра и с превеликим удовольствием.

    Жан Робер снова перешагнул кровать и опустился перед г-жой де Маранд на колени.

    Господин Лоредан де Вальженез выскочил в коридор через альковную дверь и закрыл ее за собой.

    – Прости, прости меня, Лидия, любимая! – обняв молодую женщину за плечи и поцеловав, сказал Жан Робер.

    – За что простить? – спросила она. – Какое преступление ты совершил? Как же здесь оказался этот человек?

    – Не беспокойся, ты его больше не увидишь! – с чувством выговорил Жан Робер.

    – Ах, любимый мой! – воскликнула несчастная женщина, крепко прижимая его голову к своей груди. – Не вздумай рисковать своей драгоценной жизнью ради этого никчемного человека.

    – Не бойся! Ничего не бойся!.. С нами Бог!

    – Я думаю обо всем этом иначе. Поклянись, друг мой, что не станешь сражаться с этим ничтожеством.

    – Как я могу это обещать?!

    – Если любишь меня, поклянись!

    – Не могу! Да пойми же!.. – взмолился Жан Робер – Значит, ты меня не любишь.

    – Я? Не люблю тебя? О Господи!

    – Друг мой! – проговорила г-жа де Маранд – Похоже, я сейчас умру.

    В самом деле, казалось, жизнь оставляет Лидию: дыхания было не слышно, она сильно побледнела и будто застыла.

    Жан Робер не на шутку встревожился.

    – Я готов обещать все, что ты хочешь, – сказал он.

    – И ты сделаешь, что я прикажу?

    – Разумеется.

    – Поклянись!

    – Жизнью своей клянусь! – сказал Жан Робер – Я бы предпочла, чтобы ты поклялся моей жизнью, – призналась г-жа де Маранд. – У меня по крайней мере была бы надежда умереть, если бы ты нарушил свое слово.

    С этими словами она обвила его шею руками, крепко обняла, так что едва не задушила, пылко поцеловала, и на мгновение их души воспарили так высоко, что они едва не забыли о только что разыгравшейся страшной сцене.

    Как только Жан Робер ушел, г-жа де Маранд поспешила вниз, в свою настоящую спальню, где Натали уже ожидала ее для вечернего туалета.

    Но, проходя мимо, г-жа де Маранд бросила ей:

    – Мне не нужны ваши услуги, мадемуазель.

    – Разве я имела несчастье вызвать неудовольствие госпожи? – нахально спросила камеристка.

    – Вы? – презрительно переспросила г-жа де Маранд.

    – Госпожа обычно добра ко мне, – продолжала мадемуазель Натали, – а нынче вечером говорит со мной так строго, что я подумала…

    – Довольно! – отрезала г-жа де Маранд. – Ступайте и никогда больше не смейте показываться мне на глаза! Вот вам двадцать пять луидоров, – прибавила она, доставая из комода ролик золотых монет. – И чтобы завтра утром вас не было в особняке – Мадам! Когда людей выгоняют, им хотя бы объясняют причину! – возвысила голос камеристка.

    – А я не желаю ничего вам объяснять. Возьмите деньги и ступайте прочь.

    – Хорошо, мадам, – прошипела камеристка, взяла деньги и бросила на хозяйку полный ненависти взгляд. – Я буду иметь честь обратиться за разъяснениями к господину де Маранду.

    – ГЬсподин де Маранд повторит вам то же, что вы слышали от меня. А пока ступайте вон, – строго проговорила молодая женщина.

    Тон, которым все это произнесла г-жа де Маранд, жест, которым сопровождала свои слова, не допускали возражений.

    Мадемуазель Натали вышла, хлопнув дверью.

    Оставшись одна, г-жа де Маранд разделась и поскорее легла, охваченная противоречивыми чувствами, которые легко угадать, но трудно описать.

    Едва она легла, как послышался негромкий стук в дверь.

    Она непроизвольно вздрогнула и инстинктивно прикрыла свечу гасильником из золоченого серебра. Соблазнительная спальня, которую мы уже описывали ранее, освещалась теперь лишь лампой богемского стекла, горевшей в небольшой оранжерее и проливавшей опаловый свет.

    Кто мог стучать в такое время?

    Не камеристка: она бы не осмелилась.

    Не Жан Робер: никогда ноги его не было, во всяком случае ночью, в этой спальне, являвшейся частью супружеских покоев.

    Не г-н де Маранд: в этом отношении он был скромен не менее Жана Робера и заходил в спальню к жене всего несколько раз с той ночи, когда явился дать совет остерегаться монсеньера Колетти и г-на де Вальженеза.

    Уж не Вальженез ли это?

    От одной этой мысли молодая женщина задрожала всем телом и настолько обессилела, что не могла ответить.

    К счастью, стучавший подал голос и поспешил ее успокоить.

    – Это я, – сказал он.

    Госпожа де Маранд узнала голос мужа.

    – Входите, – пригласила она, совершенно успокоившись и почти весело.

    Господин де Маранд вошел с ручным подсвечником, хотя свечи не горели, и направился прямо к постели жены.

    Он взял ее за руку и поцеловал.

    – Простите за поздний визит, – извинился г-н де Маранд. – Но я узнал о вашем возвращении, а также о понесенной вами тяжелой утрате – кончине вашей тети, и пришел выразить вам свои соболезнования.

    – Благодарю вас, сударь, – произнесла молодая женщина, удивившись ночному визиту и пытаясь найти ему причину. – Однако, – продолжала она с сомнением, которое не могло смутить ее неизменно снисходительного мужа, – неужели вы только из-за этого потрудились ко мне зайти? Вам больше нечего мне сказать?

    – Отчего же нет, дорогая Лидия, мне еще многое нужно вам сообщить.

    Беспокойство жены не ускользнуло от внимания банкира, и он попытался успокоить ее прежде всего улыбкой, а затем сказал:

    – Во-первых, я хотел попросить у вас огня.

    – То есть, как – огня? – удивилась молодая женщина.

    – Разве вы не видите, что моя свеча погасла?

    – А почему она должна гореть, сударь? Разве, чтобы поговорить, не достаточно света от лампы?

    – Разумеется. Но перед разговором мне нужно произвести очень важные поиски.

    – Важные поиски? – переспросила г-жа де Маранд.

    – Вы, может быть, слышали, дорогая Лидия, когда находились в Пикардии или уже вернулись в особняк, что меня назначили министром финансов?

    – Да, сударь, и я вас искренне поздравляю.

    – Откровенно говоря, поздравлять меня не с чем, дорогая; но я побеспокоил вас вовсе не затем, чтобы сообщить эту новость. Итак, я теперь министр финансов. А министр без портфеля – почти то же, что министр финансов без финансов. Я, дорогая, потерял свой портфель.

    – Не понимаю, – сказала г-жа де Маранд, в самом деле не догадывавшаяся, куда клонит ее муж.

    – А ведь это очень просто, – продолжал г-н де Маранд. – Я поднимался к вам с намерением побеседовать всего несколько минут, как я уже имел честь вам сообщить. Я спокойно поднимался с подсвечником в руке и портфелем в другой, как вдруг какой-то человек, торопливо сбегавший от вас с лестницы, сильно меня толкнул. Мой портфель упал, свеча погасла. Вот почему я прошу вашего позволения зажечь мою свечу и отправиться на поиски своего портфеля.

    – Кто же был этот человек? – с сомнением спросила г-жа де Маранд.