– Итак, господин аббат, можете ли вы мне сказать, – спросил он, как вас приняла госпожа де Ламот-Гудан?

    – Княгиня, кажется, согласилась, чтобы я стал ее исповедником, – отвечал аббат.

    – Что значит – кажется? – удивился иезуит – Княгиня не слишком разговорчива, – продолжал аббат. – Вы, ваша милость, должны это знать. Я не могу точно сказать, какое впечатление у нее сложилось по моему поводу, вот почему я вам и ответил кажется, княгиня согласилась.

    – Вы закрепились в их доме?

    – По мнению маркизы де Латурнель – да.

    – Тогда таково должно быть и ваше мнение. Не будем больше к этому возвращаться. Я вас пригласил затем, чтобы дать указания, как вы должны себя держать с госпожой де Ламот-Гудан.

    – Я жду ваших приказаний, монсеньер.

    – Прежде чем приступить к делу, скажу два слова о средствах, которые я имею в своем распоряжении, чтобы развеять ваши сомнения, – на тот маловероятный случай, если они у вас есть, – и даже при необходимости заменить сомнение преданностью Вас выгнали из Нансийской семинарии. Я знаю почему. Это то, что касается вас. Что же до вашего брата, то, как вам известно, в Антверпене имеется некий Христос Ван-Дейка.

    – Ваше преосвященство! – покраснев, перебил его аббат Букмон. – Зачем предполагать, что вам придется прибегать к угрозам? Вы и так можете делать все, что пожелаете, с вашими покорными рабами.

    – Я этого и не предполагаю. Я веду красивую игру, ведь я большой игрок! Я раскрываю свои карты, только и всего Аббат поджал губы, и стало слышно, как он скрипнул зубами. Он опустил глаза, но прелат успел заметить, как в них вспыхнул злой огонек.

    Монсеньор Колетти выждал, пока аббат придет в себя.

    – Ну вот, – сказал иезуит, – теперь, когда мы договорились, выслушайте меня. Жена маршала де Ламот-Гудана – при смерти. Вам не придется долго быть ее духовником. Но, приложив старание и умение, вы сможете обратить минуты в дни, а дни – в годы.

    – Я слушаю, монсеньор.

    – Когда вы узнаете исповедь княгини, вам станут понятны некоторые мои указания, хотя сейчас они могут показаться вам неясными.

    – Я постараюсь понять, – пообещал аббат Букмон с улыбкой.

    – Супруга маршала совершила оплошность, – продолжал прелат. – И это оплошность такого рода и такой важности, что, если она не получит на земле прощение лица, которое она оскорбила, я сильно сомневаюсь, попадет ли она на небеса. Вот что я вам поручаю ей показать.

    – Должен ли я знать, какого рода этот грех, чтобы внушить необходимость земного прошения?

    – Вы это узнаете, когда княгиня вам все расскажет.

    – Я бы хотел иметь время подготовить свои доводы.

    – Представьте, к примеру, один из тех грехов, который мог бы отпустить лишь сам Иисус Христос!

    – Прелюбодеяние? – осмелился предположить аббат.

    – Прошу заметить: я этого слова не произносил, – сказал итальянец. – Но если бы это было именно прелюбодеяние, вы полагаете, княгиня получит прощение небес, не добившись его прежде от мужа?

    Аббат невольно вздрогнул: он смутно понимал, куда клонит итальянец. Как бы ни был он сам порочен, флорентийская месть епископа его пугала. Вероятно, он лучше бы понял и скорее бы принял яд из рук Медичи и Борджа.

    Однако каким бы чудовищным ни представлялось ему поручение, он даже не подумал сделать хоть малейшее замечание: он чувствовал себя зайцем в когтях тигра.

    – Ну, вы готовы за это взяться? – спросил итальянец.

    – С удовольствием, ваше преосвященство, но я бы хотел понять…

    – Понять? А зачем? Разве вы так уж давно приняты в Святой орден, что забыли первую заповедь: Perinde ас cadaver.

    Повинуйтесь без возражений, не задумываясь, слепо, повинуйтесь как мертвец!

    – Я обязуюсь, – торжественно произнес аббат, – точно исполнить поручение, которое вы мне доверяете, и повиноваться.

    – Так, хорошо! – похвалил монсеньор Колетти.

    Он подошел к секретеру и достал оттуда небольшой, туго набитый сафьяновый бумажник.

    – Я знаю, что вы крайне бедны, – заметил прелат. – Исполняя мои приказания, вы, возможно, войдете в непредвиденные расходы. Я беру их все на свой счет. А когда мое поручение будет исполнено, вы получите в благодарность за свою службу сумму, равную той, что лежит в этом бумажнике.

    Аббат Букмон покраснел и задрожал от удовольствия, ему пришлось собраться с силами, прежде чем он коснулся бумажника кончиками пальцев и опустил его в карман, даже не заглянув внутрь.

    – Я могу идти? – спросил аббат, торопясь расстаться с итальянцем.

    – Еще одно слово, – молвил тот.

    Аббат поклонился.

    – В каких вы отношениях с маркизой де Латурнель?

    – В очень хороших.

    – Ас графом Раптом?

    – В очень плохих.

    – Иными словами, у вас нет ни причины, ни желания быть ему приятным?

    – Ни малейшего, ваше преосвященство, скорее, наоборот.

    – И если несчастье неизбежно должно произойти с кемнибудь, вы бы предпочли, чтобы это был он, и никто иной?

    – Совершенно верно, ваше преосвященство.

    – Тогда, аббат, в точности исполняйте все мои указания, и вы будете отмщены.

    – А-а, теперь я все понял! – воскликнул аббат, порозовев от удовольствия.

    – Тихо, сударь! Мне это знать ни к чему.

    – Через неделю, ваше преосвященство, ждите вестей… Куда писать?

    – В Рим, на виа Умильта.

    – Спасибо, ваше преосвященство, помогай вам Господь в вашем путешествии!

    – Благодарю вас, господин аббат. Если пожелание и смелое, то намерение доброе.

    Аббат поклонился и вышел через потайную дверь, которую перед ним отворил прелат.

    Вернувшись в гостиную, монсеньор Колетти застал там маркизу де Латурнель.

    Старая святоша пришла попрощаться со своим духовником.

    Тот покончил в Париже со всеми делами и стремился уехать как можно скорее, а потому хотел избежать душещипательной сцены, которую ему собиралась устроить старая маркиза. Он раскрыл было рот, чтобы выразить пожелание или, скорее, представить это как настоятельную необходимость: собраться с мыслями перед опасным путешествием в Китай. Вдруг выездной лакей маркизы поспешно вошел в гостиную и доложил: с г-жой де Ламот-Гудан случился нервный припадок такой силы, что подумали было даже, как бы она не умерла во время приступа.

    Его преосвященство пошел красными пятнами, когда услышал эту новость.

    – Маркиза! – проговорил он. – Слышите? Нельзя терять ни минуты.

    – Я бегу к невестке! – воскликнула маркиза и подскочила в кресле.

    – Ошибаетесь! – остановил он ее. – Бежать нужно не к госпоже де Ламот-Гудан.

    – Куда же, монсеньор?

    – К аббату Букмону.

    – Вы правы, ваше преосвященство. Ее душа еще более уязвима, чем ее тело. Прощайте, достойный друг. Храни вас Бог в вашем долгом путешествии через океан.

    – Я пересеку его в молитвах о вас и ваших родных, маркиза, – отозвался прелат, сложив руки на груди.

    Маркиза укатила в своей карете. Спустя четверть часа коляска, запряженная тройкой почтовых лошадей, увозила его преосвященство Колетти в Рим.

    Действительно, через несколько минут после отъезда маркизы де Латурнель и достойного аббата Букмона с супругой маршала де Ламот-Тудана случился настолько сильный припадок, что бывшая при ней камеристка огласила особняк истошным криком: "Мадам умирает!"

    Старый врач маршала, которого княгиня упорно отказывалась принять, прибежал на зов Грушки и по тревожным симптомам определил, что это предсмертный приступ и что княгине осталось жить не больше суток.

    Маршал прибыл в то время, как врач выходил из апартаментов черкешенки. Увидев мрачное лицо доктора, г-н де ЛамотГудан все понял.

    – Княгиня в опасности? – спросил он.

    Доктор грустно кивнул.

    – Ее нельзя спасти? – продолжал маршал.

    – Невозможно, – отвечал доктор.

    – Из-за чего она, по-вашему, умирает?

    – Тоска…

    Маршал внезапно помрачнел.

    – Вы полагаете, доктор, что я лично мог причинить княгине боль? – печально вымолвил маршал.

    – Нет, – покачал головой врач.

    – Вы знаете ее уже двадцать лет, – продолжал маршал де Ламот-Гудан. – Вы, как и я, наблюдали за тем, что ее сиятельство находилась непрестанно в состоянии, так сказать, летаргии. Когда я вас об этом спросил, вы привели мне тысячу похожих примеров, и я решил, что, как вы мне и говорили, эта дремота, в которую впадала княгиня по любому поводу, являлась результатом ее слабой конституции. Но в этот час вы объясняете ее смерть тоской. Объясните же, друг мой, вашу мысль, и если вы сделали по этому поводу какое-нибудь замечание, не оставляйте меня в неведении.

    – Маршал! – сказал врач. – Я не заметил ничего, что в отдельности и наверняка могло бы подтвердить это мнение. Но, судя по всем этим отдельным фактам, для меня ясно, что только тоской объясняется смертельная болезнь госпожи де ЛамотГудан.

    – Это мнение светского человека или философа, доктор.

    Я же прошу вас дать научное объяснение, представить мнение врача.

    – Господин маршал! Настоящий врач – философ, который изучает тело лишь для того, чтобы лучше узнать душу. За госпожой де Ламот-Тудан я наблюдал старательно, хотя это было и непросто. Но результат сомнений не вызывает, маршал.

    Это так же верно, как то, что мы сейчас стоим друг против друга.

    И я утверждаю, насколько может утверждать человек на основании общих фактов, что госпожу де Ламот-Тудан сводит в могилу неизбывная и страшная тоска.

    – Ваш ответ меня вполне удовлетворил, друг мой, – взволнованно проговорил маршал, протягивая старому доктору руки. – И если я вас спрашивал, то не столько для того, чтобы знать ваше мнение, как ради того, чтобы укрепиться в собственном. Еще двадцать лет назад, друг мой, эта мысль пришла мне в голову. И если я ею не поделился ни с кем, даже с вами, человеком, которому я доверяю безгранично, то вот почему:

    я подумал, что страдание женщины, которую любит муж, объясняется только одним: она согрешила!

    – Маршал! – перебил его доктор и покраснел. – Поверьте, мне ни на минуту не приходила в голову эта мысль!

    – Я в этом уверен, друг мой, – сказал маршал, крепко пожимая руки доктору. – Теперь прощайте! Не будет ли у вас какого-нибудь специального предписания, распоряжения относительно здоровья княгини?

    – Нет, маршал, – отвечал врач. – Ее сиятельство отойдет без болей, тихо: жизнь угасает в ней, словно свеча. Она просто закроет глаза, и смерть ее будет похожа на сон.

    Маршал де Ламот-Тудан печально наклонил голову и еще раз на прощание пожал доктору руку. Тот удалился.

    Спустя минуту маршал вошел в спальню княгини. Та лежала на белых простынях – белолицая, беловолосая, в белых одеждах, и была похожа на мертвую невесту. Не хватало только священника, свечей и серебряной чаши со святой водой.

    Маршал де Ламот-Гудан не смог сдержать дрожи. Он не раз сталкивался со смертью на войне, и вид ее был ему не в диковинку. Но ему, отважному воину, было непонятно, как можно безропотно ее принимать, не защищаясь и не пытаясь ее победить.

    Эта тихая смерть, без сопротивления, без какого бы то ни было возмущения вызывала в нем удивление. Он почувствовал, как ноги у него подкосились, словно у малого ребенка, взвалившего на плечи непосильный груз: он на цыпочках приблизился к кровати больной и ласково спросил:

    – Вам плохо?

    – Нет, – отозвалась княгиня Рина, повернув голову в его сторону.

    – Вы больны?

    – Нет, – снова сказала она.

    – Я встретил выходившего от вас доктора, – продолжал настаивать маршал.

    – Да, – кивнула черкешенка.

    – Вам хочется чего-нибудь?

    – Да.

    Чего же?

    – Пригласите священника.

    В это самое мгновение камеристка объявила о прибытии маркизы де Латурнель и аббата Букмона. На время исповеди маршал с маркизой удалились в будуар княгини.

    Мы знаем грехи г-жи де Ламот-Гудан, а потому не станем повторяться и приводить их читателям.

    Аббат Букмон очень скоро понял, насколько ответственное поручение дал ему монсеньор Колетти: г-ну Раиту была уготована достойная месть.

    – Сестра! – молвил аббат. – Вы осознаете, насколько велик ваш грех?

    – Да, – молвила княгиня.

    – Вы пытались его загладить?

    – Да.

    – Каким образом?

    – Искуплением.

    – Этого хотя и много, но недостаточно. Существуют более действенные способы для искупления хрехов.

    – Познакомьте меня с ними.

    – Если человек украл, – после минутного размышления заговорил аббат, – то, по-вашему, его раскаяние равносильно возвращению украденной вещи?

    – Нет, – сказала умирающая, не догадываясь, куда клонит аббат.

    – Ваши грехи, дорогая сестра, сродни тому, о котором я веду речь, и искупаются тем же способом.

    – Что это значит?

    – Вы украли честь у своего супруга. Так как возместить его убытки невозможно, честное и искреннее признание равносильно в вашем случае возвращению украденной вещи.

    – Ни за что!. – закричала было княгиня.

    Внезапно она замолчала, испугавшись, что ее услышат в будуаре. Она приподнялась, повернулась к аббату и так на него посмотрела, что он невольно вздрогнул, хотя бы не робкого десятка – Вы дрожите, господин аббат? – продолжала княгиня, не сводя с него пристального взгляда.

    – Ну да, сестра! – смущенно пролепетал аббат.

    – Вы сами дрожите при мысли о столь страшном искуплении, – в волнении продолжала умирающая.

    – Да, сестра, я представляю себе возможные последствия такого признания и искренне вам сочувствую.

    – Так вы беспокоитесь только за меня, господин аббат?

    – Разумеется, сестра.

    – Хорошо, – обронила княгиня после минутного размышления. – Не будем больше об этом и вернемся к тому способу искупления, который вы мне предлагаете.

    Бедняжке никогда не приходилось так много говорить Она на минутку умолкла, словно исчерпав свои силы, и на лбу у нее выступили капельки пота.

    Аббат счел за благо промолчать. Первой тишину нарушила снова сама княгиня.

    – Господин аббат! – сказала она. – Что будет, если я не сделаю признания, которое вы от меня требуете?

    – Вы обречете себя на вечные муки в мире ином.

    – И полный покой для господина маршала на земле?

    – Естественно, сестра, однако.

    – Не считаете ли вы, господин аббат, что искупление будет еще более полным, если ценой вечного страдания я обеспечу покой моего супруга?

    – Нет, – возразил аббат, чрезвычайно смутившись этим вопросом. – Нет, – повторил он, будто простое повторение этого слова, за неимением довода, делало ответ более убедительным – Соблаговолите объяснить почему, господин аббат! – настаивала княгиня.

    – Своим спасением не торгуют, сестра, – назидательно выговорил аббат, пытаясь запугать несчастную женщину. – Его не купить ни за какие деньги, его можно только заслужить – А разве обеспечить чужой покой не означает заслужить собственное спасение?

    – Нет, сестра Если бы у вас было впереди еще несколько лет, я бы предоставил Провидению просветить вас на этот счет Но вы скоро отдадите Богу душу, и не пристало вам сомневаться в том, что отдать ее надобно чистой от всякой скверны. Я согласен: способ, которым вам надлежит смыть с себя грех, ужасен. Но выбора у вас нет, а вы должны принять то, что вам предлагается по милости Божией.

    – Значит, жизнь честного человека, запятнанного по моей вине, будет разбита? – прошептала княгиня. – И подает мне этот совет священник! О Боже! Направь меня! Просвети мою душу, темную, будто тюремная камера!

    – Да будет так! – заикаясь, проговорил аббат.

    – Господин аббат, – решительно произнесла г-жа де ЛамотТудан, – поклянитесь перед Богом, что такое искупление необходимо.

    – Всякая клятва кощунственна, сестра, – строго возразил священник.

    – Тогда, господин аббат, приведите мне доводы в пользу вашего совета. Дайте хотя бы один! Я готова повиноваться, но хочу понять…

    – Все это по слабости ума и из гордыни, сестра. Праведнику не нужно доказывать, он и так все чувствует.

    – Это оттого, что я не чувствую, господин аббат, а потому покорно молю меня просветить.