- Что же! Однажды во время охоты, на которой графиня была вместе с мужем, - продолжал Атос тихим голосом, но очень быстро, - она упала с лошади и лишилась чувств. Граф бросился к ней на помощь, и так как платье стесняло ее, то он разрезал его кинжалом и нечаянно обнажил плечо. Угадайте, д'Артаньян, что было у нее на плече! - сказал Атос, разражаясь громким смехом.

    - Откуда же я могу это знать? - возразил д'Артаньян.

    - Цветок лилии, - сказал Атос. - Она была заклеймена!

    И Атос залпом проглотил стакан вина, который держал в руке.

    - Какой ужас! - вскричал д'Артаньян. - Этого не может быть!

    - Это правда, дорогой мой. Ангел оказался демоном. Бедная девушка была воровкой.

    - Что же сделал граф?

    - Граф был полновластным господином на своей земле и имел право казнить и миловать своих подданных. Он совершенно разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил ее на дереве.

    - О боже, Атос! Да ведь это убийство! - вскричал д'Артаньян.

    - Да, всего лишь убийство… - сказал Атос, бледный как смерть. - Но что это? Кажется, у меня кончилось вино…

    И, схватив последнюю бутылку, Атос поднес горлышко к губам и выпил ее залпом, словно это был обыкновенный стакан. Потом он опустил голову на руки. Д'Артаньян в ужасе стоял перед ним.

    - Это навсегда отвратило меня от красивых, поэтических и влюбленных женщин, - сказал Атос, выпрямившись и, видимо, не собираясь заканчивать притчу о графе. - Желаю и вам того же. Выпьем!

    - Так она умерла? - пробормотал д'Артаньян.

    - Еще бы! - сказал Атос. - Давайте же ваш стакан… Ветчины, бездельник! - крикнул он. - Мы не в состоянии больше пить!

    - А ее брат? - робко спросил д'Артаньян.

    - Брат? - повторил Атос.

    - Да, священник.

    - Ах, священник! Я хотел распорядиться, чтобы и его повесили, но он предупредил меня и успел покинуть свой приход.

    - И вы так и не узнали, кто был этот негодяй?

    - Очевидно, первый возлюбленный красотки и ее соучастник, достойный человек, который и священником прикинулся, должно быть, только для того, чтобы выдать замуж свою любовницу и обеспечить ее судьбу. Надеюсь, что его четвертовали.

    - О боже мой, боже! - произнес д'Артаньян, потрясенный страшным рассказом.

    - Что же вы не едите ветчины, д'Артаньян? Она восхитительна, - сказал Атос, отрезая кусок и кладя его на тарелку молодого человека. - Какая жалость, что в погребе не было хотя бы четырех таких окороков! Я бы выпил на пятьдесят бутылок больше.

    Д'Артаньян не в силах был продолжать этот разговор: он чувствовал, что сходит с ума. Он уронил голову на руки и притворился, будто спит.

    - Разучилась пить молодежь, - сказал Атос, глядя на него с сожалением, - а ведь этот еще из лучших!

    Д'Артаньян был потрясен страшным рассказом Атоса, однако многое было еще неясно ему в этом полупризнании. Прежде всего, оно было сделано человеком совершенно пьяным человеку пьяному наполовину; и тем не менее, несмотря на тот туман, который плавает в голове после двух-трех бутылок бургундского, д'Артаньян, проснувшись на следующее утро, помнил каждое слово вчерашней исповеди так отчетливо, словно эти слова, одно за другим, отпечатались в его мозгу. Неясность вселила в него лишь еще более горячее желание приобрести полную уверенность, и он отправился к своему другу с твердым намерением возобновить вчерашний разговор, но Атос уже совершенно пришел в себя, то есть был самым проницательным и самым непроницаемым в мире человеком. Впрочем, обменявшись с ним рукопожатием, мушкетер сам предупредил его мысль.

    - Я был вчера сильно пьян, дорогой друг, - начал он. - Я обнаружил это сегодня утром, почувствовав, что язык еле ворочается у меня во рту и пульс все еще учащен. Готов биться об заклад, что я наговорил вам тысячу невероятных вещей!

    Сказав это, он посмотрел на приятеля так пристально, что тот смутился.

    - Вовсе нет, - возразил д'Артаньян. - Насколько мне помнится, вы не говорили ничего особенного.

    - Вот как? Это странно. А мне казалось, что я рассказал вам одну весьма печальную историю.

    И он взглянул на молодого человека так, словно хотел проникнуть в самую глубь его сердца.

    - Право, - сказал д'Артаньян, - я, должно быть, был еще более пьян, чем вы: я ничего не помню.

    Эти слова, однако ж, ничуть не удовлетворили Атоса, и он продолжал:

    - Вы, конечно, заметили, любезный друг, что каждый бывает пьян по-своему: одни грустят, другие веселятся. Я, например, когда выпью, делаюсь печален и люблю рассказывать страшные истории, которые когда-то вбила мне в голову моя глупая кормилица. Это мой недостаток, и, признаюсь, важный недостаток. Но, если отбросить его, я умею пить.

    Атос говорил это таким естественным тоном, что уверенность д'Артаньяна поколебалась.

    - Ах да, и в самом деле! - сказал молодой человек, пытаясь поймать снова ускользавшую от него истину. - То-то мне вспоминается, как сквозь сон, будто мы говорили о повешенных!

    - Ага! Вот видите! - сказал Атос, бледнея, но силясь улыбнуться. - Так я и знал: повешенные - это мой постоянный кошмар.

    - Да, да, - продолжал д'Артаньян, - теперь я начинаю припоминать… Да, речь шла… погодите минутку… речь шла о женщине.

    - Так и есть, - отвечал Атос, становясь уже смертельно бледным. - Это моя излюбленная история о белокурой женщине, и, если я рассказываю ее, значит, я мертвецки пьян.

    - Верно, - подтвердил д'Артаньян, - история о белокурой женщине, высокого роста, красивой, с голубыми глазами.

    - Да, и притом повешенной…

    - …своим мужем, знатным господином из числа ваших знакомых, - добавил д'Артаньян, пристально глядя на Атоса.

    - Ну вот видите, как легко можно набросить тень на человека, когда сам не знаешь, что говоришь! - сказал Атос, пожимая плечами и как бы сожалея о самом себе. - Решено, д'Артаньян: больше я не буду напиваться, это слишком скверная привычка.

    Д'Артаньян ничего не ответил.

    - Да, кстати, - сказал Атос, внезапно меняя тему разговора, - благодарю вас за лошадь, которую вы привели мне.

    - Понравилась она вам? - спросил д'Артаньян.

    - Да, но она не очень вынослива.

    - Ошибаетесь. Я проделал на ней десять лье меньше чем за полтора часа, и у нее был после этого такой вид, словно она обскакала вокруг площади Сен-Сюльпис.

    - Вот как! В таком случае, я, кажется, буду раскаиваться.

    - Раскаиваться?

    - Да. Я сбыл ее с рук.

    - Каким образом?

    - Дело было так. Я проснулся сегодня в шесть часов утра, вы спали как мертвый, а я не знал, чем заняться: я еще не успел прийти в себя после вчерашней пирушки. Итак, я сошел в зал, где увидел одного из наших англичан, который торговал у барышника лошадь, так как вчера его лошадь пала. Я подошел к нему и услыхал, что он предлагает сто пистолей за темно-рыжего мерина. "Знаете что, сударь, - сказал я ему, - у меня тоже есть лошадь для продажи". - "И прекрасная лошадь, - ответил он, - если это та, которую держал вчера на поводу слуга вашего приятеля". - "Как, по-вашему, стоит она сто пистолей?" - "Стоит. А вы отдадите мне ее за эту цену?" - "Нет, но она будет ставкой в нашей игре". - "В нашей игре?" - "В кости". Сказано - сделано, и я проиграл лошадь. Зато потом я отыграл седло.

    Д'Артаньян скорчил недовольную мину.

    - Это вас огорчает? - спросил Атос.

    - Откровенно говоря, да, - ответил д'Артаньян. - По этим лошадям нас должны были узнать в день сражения. Это был подарок, знак внимания. Вы напрасно сделали это, Атос.

    - Полно, любезный друг! Поставьте себя на мое место, - возразил мушкетер, - я смертельно скучал, и потом, сказать правду, я не люблю английских лошадей. Если все дело только в том, что кто-то должен узнать нас, то, право, довольно будет и седла - оно достаточно заметное. Что до лошади, мы найдем, чем оправдать ее исчезновение. Лошади смертны, в конце концов! Допустим, что моя пала от сапа или от коросты.

    Д'Артаньян продолжал хмуриться.

    - Досадно! - продолжал Атос. - Вы, как видно, очень дорожили этим животным, а ведь я еще не кончил своего рассказа.

    - Что же вы проделали еще?

    - Когда я проиграл свою лошадь - девять против десяти, каково? - мне пришло в голову поиграть на вашу.

    - Я надеюсь, однако, что вы не осуществили этого намерения?

    - Напротив, я привел его в исполнение немедленно.

    - И что же? - вскричал обеспокоенный д'Артаньян.

    - Я сыграл и проиграл ее.

    - Мою лошадь?

    - Вашу лошадь. Семь против восьми - из-за одного очка… Знаете пословицу?

    - Атос, вы сошли с ума, клянусь вам!

    - Знаете, милый д'Артаньян, надо было сказать мне это вчера, когда я рассказывал вам свои дурацкие истории, а вовсе не сегодня. Я проиграл ее вместе со всеми принадлежностями упряжи, какие только можно придумать.

    - Да ведь это ужасно!

    - Погодите, вы еще не все знаете. Я стал бы превосходным игроком, если бы не зарывался, но я зарываюсь так же, как и тогда, когда пью, и вот…

    - Но на что же еще вы могли играть? У вас ведь ничего больше не оставалось.

    - Неверно, друг мой, неверно: у нас оставался этот алмаз, который сверкает на вашем пальце и который я заметил вчера.

    - Этот алмаз! - вскричал д'Артаньян, поспешно ощупывая кольцо.

    - И так как у меня были когда-то свои алмазы и я знаю в них толк, то я оценил его в тысячу пистолей.

    - Надеюсь, - мрачно сказал д'Артаньян, полумертвый от страха, - что вы ни словом не упомянули о моем алмазе?

    - Напротив, любезный друг. Поймите, этот алмаз был теперь нашим единственным источником надежды, я мог отыграть на него нашу упряжь, лошадей и, сверх того, выиграть деньги на дорогу…

    - Атос, я трепещу! - вскричал д'Артаньян.

    - Итак, я сказал моему партнеру о вашем алмазе. Оказалось, что он тоже обратил на него внимание. В самом деле, мой милый, какого черта! Вы носите на пальце звезду с неба и хотите, чтобы никто ее не заметил! Это невозможно!

    - Кончайте, милый друг, кончайте, - сказал д'Артаньян. - Даю слово, ваше хладнокровие убийственно!

    - Итак, мы разделили этот алмаз на десять ставок, по сто пистолей каждая.

    - Ах, вот что! Вам угодно шутить и испытывать меня? - сказал д'Артаньян, которого гнев уже схватил за волосы, как Минерва Ахилла в "Илиаде".

    - Нет, я не шучу, черт возьми! Хотел бы я посмотреть, что бы сделали вы на моем месте! Я две недели не видел человеческого лица и совсем одичал, беседуя с бутылками.

    - Это еще не причина, чтобы играть на мой алмаз, - возразил д'Артаньян, судорожно сжимая руку.

    - Выслушайте же конец. Десять ставок по сто пистолей каждая, за десять ходов, без права на отыгрыш. На тринадцатом ходу я проиграл все. На тринадцатом ударе - число тринадцать всегда было для меня роковым. Как раз тринадцатого июля…

    - К черту! - крикнул д'Артаньян, вставая из-за стола. Сегодняшняя история заставила его забыть о вчерашней.

    - Терпение, - сказал Атос. - У меня был свой план. Англичанин - чудак. Я видел утром, как он разговаривал с Гримо, и Гримо сообщил мне, что англичанин предложил ему поступить к нему в услужение. И вот я играю с ним на Гримо, на безмолвного Грима, разделенного на десять ставок.

    - Вот это ловко! - сказал д'Артаньян, невольно разражаясь смехом.

    - На Гримо, самого Гримо, слышите? И вот благодаря десяти ставкам Гримо, который и весь-то не стоит одного дукатона, я отыграл алмаз. Скажите после этого, что упорство - не добродетель!

    - Клянусь честью, это очень забавно! - с облегчением вскричал д'Артаньян, держась за бока от смеха.

    - Вы, конечно, понимаете, что, чувствуя себя в ударе, я сейчас же снова начал играть на алмаз.

    - Ах, вот что! - сказал д'Артаньян, лицо которого снова омрачилось.

    - Я отыграл ваше седло, потом вашу лошадь, потом свое седло, потом свою лошадь, потом опять проиграл. Короче говоря, я снова поймал ваше седло, потом свое. Вот как обстоит дело. Это был великолепный ход, и я остановился на нем.

    Д'Артаньян вздохнул так, словно у него свалился с плеч весь трактир.

    - Так, значит, алмаз остается в моем распоряжении? - робко спросил он.

    - В полном вашем распоряжении, любезный друг, и вдобавок седла наших Буцефалов.

    - Да на что нам седла без лошадей?

    - У меня есть на этот счет одна идея.

    - Атос, вы пугаете меня!

    - Послушайте, вы, кажется, давно не играли, д'Артаньян?

    - И не имею ни малейшей охоты играть.

    - Не зарекайтесь. Итак, говорю я, вы давно не играли, и, следовательно, вам должно везти.

    - Предположим! Что дальше?

    - Дальше? Англичанин со своим спутником еще здесь. Я заметил, что он очень сожалеет о седлах. Вы же, по-видимому, очень дорожите своей лошадью. На вашем месте я поставил бы седло против лошади.

    - Но он не согласится играть на одно седло.

    - Поставьте оба, черт побери! Я не такой себялюбец, как вы.

    - Вы бы пошли на это? - нерешительно сказал д'Артаньян, помимо воли заражаясь его уверенностью.

    - Клянусь честью, на один-единственный ход.

    - Но, видите ли, потеряв лошадей, мне чрезвычайно важно сохранить хотя бы седла.

    - В таком случае поставьте свой алмаз.

    - О, это другое дело! Никогда в жизни!

    - Черт возьми! - сказал Атос. - Я бы предложил вам поставить Планше, но, так как нечто подобное уже имело место, англичанин, пожалуй, не согласится.

    - Знаете что, любезный Атос? - сказал д'Артаньян. - Я решительно предпочитаю ничем не рисковать.

    - Жаль, - холодно сказал Атос. - Англичанин набит пистолями. О господи, да решитесь же на один ход! Один ход - это минутное дело.

    - А если я проиграю?

    - Вы выиграете.

    - Ну, а если проиграю?

    - Что ж, отдадите седла.

    - Ну, куда ни шло - один ход! - сказал д'Артаньян.

    Атос отправился на поиски англичанина и нашел его в конюшне: тот с вожделением разглядывал седла. Случай был удобный. Атос предложил свои условия: два седла против одной лошади или ста пистолей - на выбор. Англичанин быстро подсчитал: два седла стоили вместе триста пистолей. Он охотно согласился.

    Д'Артаньян, дрожа, бросил кости - выпало три очка; его бледность испугала Атоса, и он ограничился тем, что сказал:

    - Неважный ход, приятель… Вы, сударь, получите лошадей с полной сбруей.

    Торжествующий англичанин даже не потрудился смешать кости; его уверенность в победе была так велика, что он бросил их на стол не глядя. Д'Артаньян отвернулся, чтобы скрыть досаду.

    - Вот так штука, - как всегда спокойно, проговорил Атос. - Какой необыкновенный ход! Я видел его всего четыре раза за всю мою жизнь: два очка!

    Англичанин обернулся и онемел от изумления; д'Артаньян обернулся и онемел от радости.

    - Да, - продолжал Атос, - всего четыре раза: один раз у господина де Креки, другой раз у меня, в моем замке в… словом, тогда, когда у меня был замок; третий раз у господина де Тревиля, когда он поразил всех нас; и, наконец, четвертый раз в кабачке, где я метал сам и проиграл тогда сто луидоров и ужин.

    - Итак, господин д'Артаньян, вы берете свою лошадь обратно? - спросил англичанин.

    - Разумеется, - ответил д'Артаньян.

    - Значит, отыграться я не смогу?

    - Мы условились не отыгрываться, припомните сами.

    - Это правда, лошадь будет передана вашему слуге.

    - Одну минутку, - сказал Атос. - С вашего разрешения, сударь, я хочу сказать моему приятелю несколько слов.

    - Прошу вас.

    Атос отвел д'Артаньяна в сторону.

    - Ну, искуситель, - сказал д'Артаньян, - чего еще ты хочешь? Чтобы я продолжал играть, не так ли?

    - Нет, я хочу, чтобы вы подумали.

    - О чем?

    - Вы хотите взять обратно лошадь, так ведь?

    - Разумеется.

    - Вы сделаете ошибку. Я взял бы сто пистолей. Вам ведь известно, что вы ставили седла против лошади или ста пистолей - на выбор?

    - Да.

    - Я взял бы сто пистолей.

    - Ну, а я возьму лошадь.

    - Повторяю: вы сделаете ошибку. Что станем мы делать с одной лошадью на двоих? Не смогу же я сидеть сзади вас - мы были бы похожи на двух сыновей Эймона, потерявших своих братьев. Вы не захотите также обидеть меня, гарцуя рядом со мной на этом великолепном боевом коне. Я не колеблясь взял бы сто пистолей. Чтобы добраться до Парижа, нам нужны деньги.