- Ах! - вскричал д'Артаньян, и в самом деле охваченный страстью, которую эта женщина имела дар зажигать в его сердце. - Мое счастье мне кажется невероятным, я все время боюсь, что оно может улететь от меня, как сон, вот почему я спешу превратить его в действительность!

    - Так заслужите же это воображаемое счастье.

    - Я в вашем распоряжении, - сказал д'Артаньян.

    - Это правда? - произнесла миледи, отгоняя последнюю тень сомнения.

    - Назовите мне того негодяя, который осмелился вызвать слезы на этих прекрасных глазах.

    - Кто вам сказал, что я плакала? - Мне показалось…

    - Такие женщины, как я, не плачут, - сказала миледи.

    - Тем лучше! Итак, скажите же мне, как его имя.

    - Но подумайте, ведь в его имени заключается вся моя тайна.

    - Однако должен же я знать это имя.

    - Да, должны. Вот видите, как я вам доверяю!

    - Я счастлив. Его имя?

    - Вы знаете этого человека.

    - Знаю?

    - Да.

    - Надеюсь, это не кто-либо из. моих друзей? - спросил д'Артаньян, разыгрывая нерешительность, чтобы заставить миледи поверить в то, что он ничего не знает.

    - Так, значит, будь это кто-либо из ваших друзей, вы бы поколебались? - вскричала миледи, и угрожающий огонек блеснул в ее глазах.

    - Нет, хотя бы это был мой родной брат! - ответил д'Артаньян как бы в порыве восторга.

    Наш гасконец ничем не рисковал, он действовал наверняка.

    - Мне нравится паша преданность, - сказала миледи.

    - Увы! Неужели это все, что вам нравится во мне? - спросил д'Артаньян.

    - Нет, я люблю и вас, вас! - сказала она, взяв его руку.

    И д'Артаньян ощутил жгучее пожатие, от которого он весь затрепетал, словно и ему передалось волнение миледи.

    - Вы любите меня! - вскричал он. - О, мне кажется, я схожу с ума!

    И он заключил ее в объятия. Она не сделала попытки уклониться от его поцелуя, но и не ответила на него.

    Губы ее были холодны: д'Артаньяну показалось, что он поцеловал статую.

    И все же он был упоен радостью, воспламенен любовью; он почти поверил в нежные чувства миледи, он почти поверил в преступление де Варда. Если бы де Вард оказался сейчас здесь, возле него, он мог бы его убить.

    Миледи воспользовалась этой минутой.

    - Его имя… - начала она.

    - Де Вард, я знаю! - вскричал д'Артаньян.

    - Как вы узнали об этом? - спросила миледи, схватив его за руки и пытаясь проникнуть взглядом в самую глубь его души.

    Д'Артаньян понял, что увлекся и совершил ошибку.

    - Говорите, говорите! Да говорите же! - повторяла миледи. - Как вы узнали об этом?

    - Как я узнал? - переспросил д'Артаньян.

    - Да, как?

    - Вчера я встретился в одном доме с де Вардом, и он показал мне кольцо, которое, по его словам, было подарено ему вами.

    - Подлец! - вскричала миледи.

    Это слово, по вполне понятным причинам, отдалось в самом сердце д'Артаньяна.

    - Итак? - вопросительно произнесла миледи.

    - Итак, я отомщу за вас этому подлецу! - ответил д'Артаньян с самым воинственным видом.

    - Благодарю, мой храбрый друг! - сказала миледи. - Когда же я буду отомщена?

    - Завтра, сию минуту, когда хотите!

    Миледи чуть было не крикнула: "Сию минуту!" - но решила, что проявить подобную поспешность было бы не особенно любезно по отношению к д'Артаньяну.

    К тому же ей надо было еще принять тысячу предосторожностей и дать своему защитнику тысячу наставлений относительно того, каким образом избежать объяснений с графом в присутствии секундантов. Д'Артаньян рассеял ее сомнения одной фразой.

    - Завтра вы будете отомщены, - сказал он, - или я умру!

    - Нет! - ответила она. - Вы отомстите за меня, но не умрете. Это трус.

    - С женщинами - возможно, но не с мужчинами. Кто-кто, а я кое-что знаю о нем.

    - Однако, если не ошибаюсь, в вашей стычке с ним вам не пришлось жаловаться на судьбу.

    - Судьба - куртизанка: сегодня она благосклонна, а завтра может повернуться ко мне спиной.

    - Другими словами, вы уже колеблетесь.

    - Нет, боже сохрани, я не колеблюсь, но справедливо ли будет послать меня на возможную смерть, подарив мне только надежду и ничего больше?

    Миледи ответила взглядом, говорившим: "Ах, дело только в этом! Будьте же смелее!"

    И она пояснила свой взгляд, с нежностью проговорив:

    - Вы правы.

    - О, вы ангел! - вскричал д'Артаньян.

    - Итак, мы обо всем договорились? - спросила она.

    - Кроме того, о чем я прошу вас, моя дорогая.

    - Но если я говорю, что вы можете быть уверены в моей любви?

    - У меня нет завтрашнего дня, и я не могу ждать.

    - Тише! Я слышу шаги брата. Он не должен застать вас здесь.

    Она позвонила. Появилась Кэтти.

    - Выйдите через эту дверь, - сказала миледи, отворив маленькую потайную дверь, - и возвращайтесь в одиннадцать часов. Мы закончим этот разговор. Кэтти проведет вас ко мне.

    При этих словах бедная девушка едва не лишилась чувств.

    - Ну, сударыня! Что же вы застыли на месте, словно статуя? Вы слышали? Сегодня в одиннадцать часов вы проведете ко мне господина д'Артаньяна.

    "Очевидно, все ее свидания назначаются на одиннадцать часов, - подумал д'Артаньян. - Это вошло у нее в привычку".

    Миледи протянула ему руку, которую он нежно поцеловал.

    "Однако… - думал он, уходя и едва отвечая на упреки Кэтти, - однако как бы мне не остаться в дураках! Нет сомнения, что эта женщина способна на любое преступление. Будем же осторожны".

    Д'Артаньян вышел из особняка и не поднялся к Кэтти, несмотря на настойчивые мольбы девушки; он сделал это по двум причинам: чтобы избежать упреков, обвинений, просьб, а также чтобы немного сосредоточиться и разобраться в своих мыслях, а по возможности и в мыслях этой женщины.

    Единственное, что было ясно во всей этой истории, - это что д'Артаньян безумно любил миледи и что она совсем его не любила. На секунду д'Артаньян понял, что лучшим выходом для него было бы вернуться домой, написать миледи длинное письмо и признаться, что он и де Вард были до сих пор одним и тем же лицом и что, следовательно, убийство де Варда было бы для него равносильно самоубийству. Но и его тоже подстегивала свирепая жажда мести; ему хотелось еще раз обладать этой женщиной, уже под своим собственным именем, и, так как эта месть имела в его глазах известную сладость, он был не в силах от нее отказаться.

    Пять или шесть раз обошел он Королевскую площадь, оборачиваясь через каждые десять шагов, чтобы посмотреть на свет в комнатах миледи, проникавший сквозь жалюзи; сегодня миледи не так торопилась уйти в спальню, как в первый раз, это было очевидно.

    Наконец свет погас.

    Вместе с этим огоньком исчезли последние следы нерешительности в душе д'Артаньяна; ему припомнились подробности первой ночи, и с замирающим сердцем, с пылающим лицом он вошел в особняк и бросился в комнату Кэтти.

    Бледная как смерть, дрожа всем телом, Кэтти попыталась было удержать своего возлюбленного, но миледи, которая все время прислушивалась, услыхала, как вошел д'Артаньян, и отворила дверь.

    - Войдите, - сказала она.

    Все это было исполнено такого невероятного бесстыдства, такой чудовищной наглости, что д'Артаньян не мог поверить тому, что видел и слышал. Ему казалось, что он стал действующим лицом одного из тех фантастических приключений, какие бывают только во сне.

    Тем не менее он порывисто бросился навстречу миледи, уступая той притягательной силе, которая действовала на него, как магнит действует на железо.

    Дверь за ними закрылась.

    Кэтти бросилась к этой двери.

    Ревность, ярость, оскорбленная гордость, все страсти, бушующие в сердце влюбленной женщины, толкали ее на разоблачение, но она погибла бы, если бы призналась, что принимала участие в подобной интриге, и, сверх того, д'Артаньян был бы потерян для нее навсегда. Это последнее соображение, продиктованное любовью, склонило ее принести еще и эту последнюю жертву.

    Что касается д'Артаньяна, то он достиг предела своих желаний: сейчас миледи любила в нем не его соперника, она любила или делала вид, что любит его самого. Правда, тайный внутренний голос говорил молодому человеку, что он был лишь орудием мести, что его ласкали лишь для того, чтобы он совершил убийство, но гордость, самолюбие, безумиое увлечение заставляли умолкнуть этот голос, заглушали этот ропот. К тому же наш гасконец, как известно не страдавший отсутствием самоуверенности, мысленно сравнивал себя с де Вардом и спрашивал себя, почему, собственно, нельзя было полюбить его, д'Артаньяна, ради него самого.

    Итак, он всецело отдался ощущениям настоящей минуты. Миледи уже не казалась ему той женщиной с черными замыслами, которая на миг ужаснула его; это была пылкая любовница, всецело отдававшаяся любви, которую, казалось, испытывала и она сама.

    Так прошло около двух часов. Восторги влюбленной пары постепенно утихли. Миледи, у которой не было тех причин для забвения, какие были у д'Артаньяна, первая вернулась к действительности и спросила у молодого человека, придумал ли он какой-нибудь предлог, чтобы на следующий день вызвать на дуэль графа де Варда.

    Однако мысли д'Артаньяна приняли теперь совершенно иное течение, он забылся, как глупец, и шутливо возразил, что сейчас слишком позднее время, чтобы думать о дуэли на шпагах.

    Это безразличие к единственному предмету, ее занимавшему, испугало миледи, и ее вопросы сделались более настойчивыми.

    Тогда д'Артаньян, никогда не думавший всерьез об этой немыслимой дуэли, попытался перевести разговор на другую тему, но это было уже не в его силах.

    Твердый ум и железная воля миледи не позволили ему выйти из границ, намеченных ею заранее.

    Д'Артаньян не нашел ничего более остроумного, как посоветовать миледи простить де Варда и отказаться от ее жестоких замыслов.

    Однако при первых же его словах молодая женщина вздрогнула и отстранилась от него.

    - Уж не боитесь ли вы, любезный д'Артаньян? - насмешливо произнесла она пронзительным голосом, странно прозвучавшим в темноте.

    - Как вы можете это думать, моя дорогая! - ответил д'Артаньян. - Но что, если этот бедный граф де Вард менее виновен, чем вы думаете?

    - Так или иначе, - сурово проговорила миледи, - он обманул меня, а раз это так - он заслужил смерть.

    - Пусть же он умрет, если вы осудили его! - проговорил д'Артаньян твердым тоном, показавшимся миледи исполненным безграничной преданности.

    И она снова придвинулась к нему.

    Мы не можем сказать, долго ли тянулась ночь для миледи, но д'Артаньяну казалось, что он еще не провел с ней и двух часов, когда сквозь щели жалюзи забрезжил день, вскоре заливший всю спальню своим белесоватым светом.

    Тогда, видя, что д'Артаньян собирается ее покинуть, миледи напомнила ему о его обещании отомстить за нее де Варду.

    - Я готов, - сказал д'Артаньян, - но прежде я хотел бы убедиться в одной вещи.

    - В какой же? - спросила миледи.

    - В том, что вы меня любите.

    - Мне кажется, я уже доказала вам это.

    - Да, и я ваш телом и душой.

    - Благодарю вас, мой храбрый возлюбленный! Но ведь и вы тоже докажете мне вашу любовь, как я доказала вам свою, не так ли?

    - Конечно, - подтвердил д'Артаньян. - Но если вы любите меня, как говорите, то неужели вы не боитесь за меня хоть немного?

    - Чего я могу бояться?

    - Как - чего? Я могу быть опасно ранен, даже убит…

    - Этого не может быть, - сказала миледи, - вы так мужественны и так искусно владеете шпагой.

    - Скажите, разве вы не предпочли бы какое-нибудь другое средство, которое точно так же отомстило бы за вас и сделало поединок ненужным?

    Миледи молча взглянула на своего любовника; белесоватый свет утренней зари придавал ее светлым глазам странное, зловещее выражение.

    - Право, - сказала она, - мне кажется, что вы колеблетесь.

    - Нет, я не колеблюсь, но с тех пор, как вы разлюбили этого бедного графа, мне, право, жаль его, и, по-моему, мужчина должен быть так жестоко наказан потерей пашей любви, что уже нет надобности наказывать его как-либо иначе.

    - Кто вам сказал, что я любила его? - спросила миледи.

    - Во всяком случае, я смею думать без чрезмерной самонадеянности, что сейчас вы любите другого, - сказал молодой человек нежным тоном, - и, повторяю вам, я сочувствую графу.

    - Вы?

    - Да, я.

    - Но почему же именно вы?

    - Потому что один я знаю…

    - Что?

    - …что он далеко не так виновен или, вернее, не был так виновен перед вами, как кажется.

    - Объяснитесь… - сказала миледи с тревогой в голосе, - объяснитесь, потому что я, право, не понимаю, что вы хотите этим сказать.

    Она взглянула на д'Артаньяна, державшего ее в объятиях, и в ее глазах появился огонек.

    - Я порядочный человек, - сказал д'Артаньян, решивший покончить с этим, - и с тех пор, как ваша любовь принадлежит мне, с тех пор, как я уверен в ней… а ведь я могу быть уверен в вашей любви, не так ли?

    - Да, да, конечно… Дальше!

    - Так вот, я вне себя от радости, и меня тяготит одно признание.

    - Признание?

    - Если б я сомневался в вашей любви, я бы не сделал его, но ведь вы любите меня, моя прекрасная возлюбленная? Не правда ли, вы… вы меня любите?

    - Разумеется, люблю.

    - В таком случае, скажите: простили бы вы мне, если бы чрезмерная любовь заставила меня оказаться в чем-либо виноватым перед вами?

    - Возможно.

    Д'Артаньян хотел было приблизить свои губы к губам миледи, но она оттолкнула его.

    - Признание… - сказала она, бледнея. - Что это за признание?

    - У вас было в этот четверг свидание с де Вардом здесь, в этой самой комнате, не так ли?

    - У меня? Нет, ничего подобного не было, - сказала миледи таким твердым тоном и с таким бесстрастным выражением лица, что, не будь у д'Артаньяна полной уверенности, он мог бы усомниться.

    - Не лгите, мой прелестный ангел, - с улыбкой возразил он, - это бесполезно.

    - Что все это значит? Говорите же! Вы меня убиваете!

    - О, успокойтесь, по отношению ко мне вы ни в чем не виноваты, и я уже простил вас.

    - Но что же дальше, дальше?

    - Де Вард не может ничем похвастать.

    - Почему? Ведь вы же сами сказали мне, что это кольцо…

    - Любовь моя, это кольцо у меня. Граф де Вард, бывший у вас в четверг, и сегодняшний д'Артаньян - это одно и то же лицо.

    Неосторожный юноша ожидал встретить стыдливое удивление, легкую бурю, которая разрешится слезами, но он жестоко ошибся, и его заблуждение длилось недолго.

    Бледная и страшная, миледи приподнялась и, оттолкнув д'Артаньяна сильным ударом в грудь, соскочила с постели.

    Было уже совсем светло.

    Желая вымолить прощение, д'Артаньян удержал ее за пеньюар из тонкого батиста, но она сделала попытку вырваться из его рук. При этом сильном и резком движении батист разорвался, обнажив ее плечи, и на одном прекрасном, белоснежном, круглом плече д'Артаньян с невыразимым ужасом увидел цветок лилии - неизгладимое клеймо, налагаемое позорящей рукой палача.

    - Боже милосердный! - вскричал он, выпуская пеньюар.

    И он застыл на постели, безмолвный, неподвижный, похолодевший.

    Однако самый ужас д'Артаньяна сказал миледи, что она изобличена; несомненно, он видел все. Теперь молодой человек знал ее тайну, страшную тайну, которая никому не была известна.

    Она повернулась к нему уже не как разъяренная женщина, а как раненая пантера.

    - Негодяй! - сказала она. - Мало того, что ты подло предал меня, ты еще узнал мою тайну! Ты умрешь!

    Она подбежала к небольшой шкатулке с инкрустациями, стоявшей на ее туалете, открыла ее лихорадочно дрожавшей рукой, вынула маленький кинжал с золотой рукояткой, с острым и тонким лезвием и бросилась назад к полураздетому д'Артаньяну.

    Как известно, молодой человек был храбр, но и его устрашило это искаженное лицо, эти жутко расширенные зрачки, бледные щеки и кроваво-красные губы; он отодвинулся к стене, словно видя подползавшую к нему змею; его влажная от пота рука случайно нащупала шпагу, и он выхватил ее из ножен.

    Однако, не обращая внимания на шпагу, миледи попыталась взобраться на кровать, чтобы ударить его кинжалом, и остановилась лишь тогда, когда почувствовала острие у своей груди.