- Не надумаю.

    - Ну так прощай.

    - Прощай!

    Той же ночью, в двенадцать часов, Эдуар вновь ступил на воздушную дорогу, по которой шел накануне и которой должен будет пройти завтра.

    Однако жизнь его становилась несколько однообразной. Не однажды уже он отказывался от развлечений, на которые прежде, двумя неделями ранее, с охотою согласился бы и которых теперь был вовсе не чужд, несмотря на свое новое состояние. Он видел, что все его приятели продолжают жить той же жизнью, которой некогда жил и он, и уж находил их более счастливыми. Первое упоение прошло, он стал раздумывать о нелепости своего положения, и прежние мысли о том, что с ним происходило, вернулись к нему, только более настоятельные и отчетливые, чем вначале. По временам у него выдавался свободный вечер, оттого что Эрминия отправлялась на бал и посвящала платьям, цветам и танцам время, которое ежедневно должна была отдавать ему. Как читатель уже убедился, Эдуар не был влюблен серьезно, однако рассуждал так, как если бы был, и сердился на Эрминию за то именно, что весьма часто доставляло немалую радость ему самому. Итак, хотя удовольствие было велико, но тяготы огромны, и то ли оттого, что он не мог выносить ночных бдений, то ли из-за требовательного характера Эрминии, но Эдуар заметно скучал.

    Балы шли своим чередом. Эрминии очень хотелось бывать на них, и в то же время она не желала, чтобы свободные вечера ее любовник занимал чем-либо иным, нежели мечтаниями о ней, а поскольку в лице той женщины, которая непременно сопровождала ее в Оперу, она имела отличную полицию, в случае, если бы до нее дошло, что Эдуар провел ночь вне дома, она на следующий же день устроила бы ему сцену упреков и ревности. И Эдуар чувствовал, что, чем дальше, тем менее сносным будет становиться его положение, и малейшая случайность сделает его с его доской постыдно смешным в глазах друзей.

    Множество раз он пробовал коротать с Эрминией часы уныния, и прежде наступавшие в его душе, но с некоторых пор участившиеся. Он устраивался у ее ног и в течение нескольких минут пытался забыть, что она его любовница, и вспомнить, что она могла бы быть еще и его другом; но очень скоро он замечал, что та задушевная беседа, которой предаются люди даже самые счастливые и которая, словно сон, дает отдохновение, совершенно неведома девушке. Ей несвойственно было даже то сочувствие, какое имела Мари, у которой, какой бы сумасбродкой она ни была, исчезала улыбка с розовых губок, когда на Эдуара находила грусть. Раз двадцать уже он брал ее руки в свои и с тем блаженством, которое испытывает всякий мужчина, когда говорит о своей жизни, пусть безразличной для других и однообразной для него самого, он рассказывал Эрминии о своей юности, ища в ее любви продолжение любви материнской. Но никогда ни слова утешения не слетало с уст девушки, ее сердце, пылкое и открытое страстям, казалось наглухо закрытым для простых чувств.

    Эдуар, пойдя на эту новую и необычную для него любовную связь, хотел привнести в нее как можно больше поэзии; однако он вынужден был признаться себе, что дело это неосуществимое и что он будет счастлив, если его роману с Эрминией придет конец. Итак, случилось то, что должно было случиться: не найдя в этой женщине ничего истинного, кроме страсти, он стал презирать ее и думал теперь только о том, как бы разорвать связь, длившуюся от силы два месяца.

    В канун четверга на третьей неделе великого поста Эдуар, как и во все предыдущие дни, установил доску между двумя окнами, прошел по ней, убрал, потом вновь установил, прошел и снова убрал - и все это с видом покорности судьбе.

    - Завтра вы будете свободны, - сказала ему Эрминия. - В Опере последний бал, я хочу на него пойти. Я ведь увижу вас там, не правда ли?

    Эдуар так долго не ходил на балы, что, словно ребенок, обрадовался дарованному ему позволению и на следующий день поехал в Оперу.

    Первым к нему подошел Эдмон.

    - Ну что, - спросил Эдуар, - ничего нового? Нашел квартиру?

    - Нет.

    - А женщину?

    - Тоже нет.

    - А та, что только что держала тебя под руку?

    - Это Мари.

    - По-прежнему непреклонна?

    - По-прежнему.

    - Тем лучше для тебя, с женщинами ведь не все выглядит в розовом цвете.

    - У тебя сердечные огорчения?

    - Нет, но, признаюсь тебе, я весьма озабочен.

    - Расскажи.

    - Ты проболтаешься.

    - Да нет же, расскажи.

    И Эдуар, уже давно испытывавший потребность поведать кому-нибудь о своих приключениях и злополучиях, принялся рассказывать Эдмону, пообещавшему все держать в секрете, о том, как познакомился с Эриннией, какие получил от нее письма, о еженощных свиданиях, о странностях ее натуры и, наконец, выложил все причины, побуждающие его разорвать связь. Эдмон слушал очень внимательно. Когда Эдуар закончил, он сказал:

    - Тебе остается только одно.

    - Что же?

    - Уехать.

    - Я думал об этом. Кстати…

    - Что?

    - Если хочешь, я уеду и квартиру оставлю тебе.

    - Я хотел просить тебя об этом. А когда?

    - Завтра же. Преимущество серьезных решений в том, что они осуществляются без промедлений. Мне всегда хотелось съездить посмотреть пирамиды. Вот я и воспользуюсь случаем.

    "Я счастливейший из людей!" - подумал Эдмон.

    - Ну, уговорились, - продолжал Эдуар. - Мебель я оставлю тебе, пользуйся до моего возвращения.

    - Превосходно!

    - Но никому ни слова?

    - Будь спокоен.

    - Завтра в полдень у меня.

    - Я буду, прощай.

    Эдуар постучался в ложу номер двадцать, где находилась Эрминия. А Эдмон в эту минуту весь искрился радостью оттого, что завладеет вожделенной квартирой.

    Кто-то в домино взял его за руку. Он узнал Мари.

    - Эдуар здесь? - спросила она.

    - Здесь.

    - Двадцатая ложа, не так ли? Я только что видела его там с женщиной.

    - Может быть.

    - Вы ее знаете?

    - Нет.

    - Назовите мне только ее имя.

    - Я его не знаю.

    - Вы лжете.

    - Все, что я могу вам сказать, это то, что я переселяюсь в его квартиру. Если вы соблаговолите пожаловать туда…

    - А куда девается он?

    - Он уезжает.

    - Почему?

    - Ах, не спрашивайте! - ответил Эдмон тоном человека, наполовину посвященного в тайну и делающего вид, что намерен ее хранить.

    - Мой Эдмондик, - ласково защебетала Мари, - ну, скажите мне почему.

    - Вы слишком болтливы.

    - Ну я прошу вас! Я стану вас очень любить.

    - В самом деле? И вы никому не выдадите эту тайну?

    - Никому, вот увидите.

    И Эдмон принялся слово в слово пересказывать Мари то, что сообщил ему Эдуар.

    - Вот так история! - воскликнула Мари.

    - Но обо всем этом молчок!

    - Можете на меня положиться. Простите, я увидела знакомого.

    Под предлогом, что ей нужно с кем-то поговорить, Мари оставила Эдмона, потом покинула бальную залу и стала наблюдать в окошечко за тем, что делается в ложе номер двадцать. Эдуар был еще там, но через несколько минут он вышел. Когда его уже не было в Опере, Мари приблизилась к окошку ложи и, приподнявшись на носки и взявшись руками за проем, сказала:

    - Доска по-прежнему крепка?

    Эрминия резко обернулась, словно ее ужалила змея, но Мари, безумно хохоча, уже скрылась.

    Эрминия немедленно уехала с бала.

    А тем временем Эдуар вернулся к себе и улегся спать, чтобы назавтра встать пораньше и заняться приготовлениями к отъезду. Поутру он вышел из дому, сбегал взять место в почтовой карете до Марселя, отдал паспорт на визу, сходил за деньгами к нотариусу и в половине двенадцатого возвратился домой.

    В полдень к нему явился Эдмон.

    - Так ты едешь?

    - Как видишь! - ответил Эдуар, показав на частично уложенные вещи.

    - Я, стало быть, могу распорядиться, чтобы сюда везли мои?

    - Конечно, можешь.

    - Я пробуду с тобой до шести и провожу тебя.

    - Ну и прекрасно.

    Эдмон, сияя от счастья, принялся осматривать свою новую квартиру.

    - Ах, так вот эта здоровенная доска! - воскликнул он, войдя в умывальную комнату.

    - Да.

    - А-а, понимаю, ты клал ее на оба подоконника и шел по ней. Смотри-ка, счастливый малый! Ты отправлялся в дом напротив в полночь?

    - Да.

    - Подавал сигнал?

    - Нет, я открывал свое окно, она открывала свое - и я шел.

    - А если бы тебя кто-нибудь увидел?

    - Ни у меня, ни у нее в окне не было света, к тому же комната, где она меня принимала, отдалена от остальных покоев, а ее тетка живет в другой части дома.

    Когда все вещи были уложены, оба приятеля вышли из дому.

    - Я уезжаю, - сказал Эдуар консьержу. - Пока я буду отсутствовать, в моей квартире поживет этот господин. Я вернусь через четыре месяца. Кстати, заплачено за шесть.

    - Хорошо, месье. Вам только что пришло письмо.

    - Дайте.

    Эдуар узнал почерк Эрминии.

    - Она велит мне не манкировать сегодня вечером, - сказал он Эдмону, пробежав глазами письмо. - Вечером я буду в двадцати лье от Паримо!

    В шесть часов Эдуар уехал.

    В полночь Эдмон, устроившись на новом месте, прошел в умывальную и раскрыл окно. Тотчас же растворилось и окно Эрминии. Стоял туман, и противоположной степы не было видно. Взяв доску, Эдмон стал проталкивать ее вперед и вскоре почувствовал, что кто-то взял противоположный конец.

    "Что за женщина! - думал Эдмон. - Черт меня побери, если на этот раз я не заставлю себя обожать".

    Он двинулся по доске, и сердце у него учащенно забилось. Через минуту он ощутил, что чья-то рука остановила его, и услыхал обращенный к нему голос:

    - Вы помните, что я сказала вам в первый раз, когда вас увидела?

    - Что же?

    - Что, если вы когда-нибудь расскажете обо мне, я вас убью! Я держу слово!

    В тот же миг молодая женщина оттолкнула доску, и та, с шумом упав, заглушила последний крик Эдмона.

    Эдуар возвратился, как и обещал, через четыре месяца.

    Очутившись на своей улице, он увидел, что дом Эрминии сносят. Он спросил, дома ли Эдмон, и в ответ консьерж поведал ему, что на следующий же день после его отъезда во дворе был найден труп его друга и доска: упав, она размозжила ему голову.

    - Так и не дознались, что он собирался делать с этой доской, - добавил консьерж.

    Эдуар все понял и остолбенел.

    - А почему сносят соседний дом? - наконец проговорил он.

    - Мадемуазель Эрминия, когда уезжала в Италию, три месяца назад, продала его, а новый владелец взял да и перепродал, чтобы на этом месте могли проложить улицу.

    Эдуар словно лишился рассудка. Он поднялся к себе, нашел все на прежних местах, увидел окно напротив, которое пока еще оставалось нетронутым, потом вновь оделся, вышел из дому и, поспешив к Мари, застал там все тех же, кто был у нее шесть месяцев назад, когда мы начинали эту историю. Только вместо ландскнехта теперь играли в двадцать одно.

    Это была единственная перемена в жизни его давней подруги.