- Дорогой господин Пулен, объяснения вы дадите в другом месте - это не мое дело. У меня, видите ли, свои соображения: по-моему, король вряд ли одобрит того судейского чиновника, который повинуется указаниям господина де Мейнвиля. Как знать, может быть, королю не понравится также, что его судейский чиновник в своем ежедневном донесении не отметил, что госпожа де Монпансье и господин Мейнвиль прибыли вчера утром в славный город Париж? Знаете, господин Пулен, одного этого достаточно, чтобы поссорить вас с его величеством.

    - Господин Брике, я попросту забыл сообщить об их прибытии, это не преступление, и, конечно, его величество поймет…

    - Дорогой господин Пулен, мне кажется, что вы сами себя обманываете. Я гораздо яснее вижу исход этого дела.

    - Что же вы видите?

    - Самую, настоящую виселицу.

    - Господин Брике!

    - Дайте же досказать, черт побери!.. На виселице - новая прочная веревка, четыре солдата по бокам; кругом - немалое число парижан, а на конце веревки - один хорошо знакомый мне судейский чиновник.

    Никола Пулен дрожал теперь так сильно, что дрожь его передавалась молодым буковым деревцам.

    - Сударь! - сказал он, с мольбой сложив руки.

    - Но я вам друг, дорогой господин Пулен, - продолжал Шико, - и готов дать вам совет.

    - Совет?

    - Да, и, слава богу, такой, которому нетрудно последовать. Вы незамедлительно - понимаете? - незамедлительно отправитесь…

    - Отправлюсь?.. - перебил его испуганный Никола. - Но куда?

    - Минуточку, дайте подумать, - сказал Шико. - Отправитесь к господину д'Эпернону…

    - Другу короля?

    - Совершенно верно. Вы побеседуете с ним с глазу на глаз…

    - С господином д'Эперноном?

    - Да, и расскажете ему все, касающееся обмера дороги.

    - Но это безумие, сударь!

    - Напротив, мудрость, высшая мудрость.

    - Не понимаю.

    - Однако все совершенно ясно. Если я просто-напросто донесу на вас, как на человека, занимавшегося измерениями и скупавшего доспехи, вас вздернут; если, наоборот, вы добровольно все раскроете, вас осыплют наградами и почестями… Похоже, что я вас не убедил… Отлично, в таком случае мне придется возвратиться в Лувр, но, ей-богу, ради вас я сделаю все, что угодно.

    И Никола Пулен услышал, как зашуршали ветки, которые, поднявшись с места, раздвинул Шико.

    - Нет, нет! - сказал он. - Оставайтесь, пойду я.

    - Вот и отлично. Вы сами понимаете, дорогой господин Пулен: никаких уверток, ибо завтра я отправлю записочку самому королю, с которым я имею честь находиться в самых дружеских отношениях.

    - Иду, сударь! - произнес совершенно уничтоженный Пулен. - Но вы странным образом злоупотребляете…

    - Ах, дорогой господин Пулен, вы должны молебны за меня служить. Пять минут назад вы были государственным преступником, а я превратил вас в спасителя отечества. Но бегите скорей, дорогой господин Пулен, ибо я очень тороплюсь, а уйти отсюда раньше вас не могу. Особняк д'Эпернон, не забудьте.

    Никола Пулен в полном отчаянии вскочил на ноги и стремительно понесся к Сент-Антуанским воротам.

    "Давно пора, - подумал Шико. - Из монастыря кто-то идет ко мне. Но это не маленький Жак. Эге!.. Кто этот верзила, сложенный, как зодчий Александра Великого, который хотел обтесать Афонскую гору? Черти полосатые! Для шавки вроде меня такой пес - неподходящая компания".

    Увидев посланца, Шико поспешил к Фобенскому кресту, где они должны были встретиться. При этом ему пришлось отправиться кружным путем, а верзила монах быстро шел напрямик, что дало ему возможность первым добраться до креста.

    Впрочем, Шико потерял время еще и потому, что, шагая, рассматривал монаха, чье лицо не внушало ему никакого доверия.

    И правда, этот инок был настоящий филистимлянин.

    Из-под небрежно надвинутого клобука выбивались космы волос, еще не тронутых ножницами монастырского цирюльника. Опущенные углы рта придавали ему выражение отнюдь не благочестивое; когда же его ухмылка переходила в смех, во рту обнажались три зуба, похожих на колья палисада за валами толстых губ.

    Руки длинные и толстые; плечи такие, что на них можно было бы взвалить ворота Газы;^[35] большой кухонный нож за веревочным поясом, сложенная в несколько раз мешковина, закрывавшая грудь наподобие щита, - такова была внешность этого монастырского Голиафа.^[36]

    "Ну и образина! - подумал Шико. - И если к тому же он не несет мне приятных известий, то, на мой взгляд, подобная личность не имеет права на существование".

    Когда Шико приблизился, монах, не спускавший с него глаз, приветствовал его почти по-военному.

    - Чего вам надобно, друг мой? - спросил Шико.

    - Вы господин Робер Брике?

    - Собственной особой.

    - В таком случае, у меня для вас письмо от преподобного отца настоятеля.

    Шико взял письмо. Оно гласило:

    "Дорогой друг, после того как мы расстались, я одумался. Поистине я не решаюсь предать хищным волкам, которыми кишит мир, овечку, доверенную мне господом. Как вы понимаете, я говорю о нашем маленьком Жаке Клемане - он был только что принят королем и отлично выполнил ваше поручение.

    Вместо Жака, который еще слишком юн и вдобавок нужен здесь, в аббатстве, я посылаю вам доброго и достойного брата из нашей обители. Нравом он кроток и духом невинен: я уверен, что вы охотно примете его в качестве спутника…"

    "Да, как бы не так", - подумал Шико, искоса бросив взгляд на монаха.

    "К письму сему я прилагаю свое благословение, сожалея, что не смог дать вам его лично. Прощайте, дорогой друг".

    - Какой прекрасный почерк! - сказал Шико, закончив чтение. - Пари держу, что письмо написано казначеем.

    - Письмо действительно написал брат Борроме, - ответил Голиаф.

    - В таком случае, друг мой, - продолжал Шико, любезно улыбнувшись высокому монаху, - вы можете возвратиться в аббатство!

    - Я?

    - Да, вы передадите его преподобию, что мои планы изменились, и я предпочитаю путешествовать один.

    - Как, вы не возьмете меня с собой, сударь? - спросил монах тоном, в котором к изумлению примешивалась угроза.

    - Нет, друг мой, нет.

    - А почему, скажите пожалуйста?

    - Потому что я должен соблюдать бережливость: время теперь трудное, а вы, видимо, непомерно много едите.

    - Жак ест не меньше моего.

    - Да, но Жак - настоящий монах.

    - А я что такое?

    - Вы, друг мой, ландскнехт или жандарм, а это может оскорбить богоматерь, к которой я послан.

    - Что вы тут мелете насчет ландскнехтов и жандармов? - возразил монах. - Я инок из обители Святого Иакова. Разве вы не видите этого по моему облачению?

    - Не всяк монах, на ком клобук, друг мой, - ответил Шико. - Зато человек с ножом за поясом явно похож на воина. Передайте это, пожалуйста, брату Борроме.

    Шико отвесил великану прощальный поклон, и тот направился обратно в монастырь, ворча, как прогнанный пес.

    Наш путешественник подождал, пока тот, кто должен был стать его спутником, исчез за воротами монастыря. Тогда Шико спрятался за живой изгородью, снял куртку и надел под полотняную рубаху уже знакомую нам тонкую кольчугу.

    Кончив переодеваться, он напрямик через поле вышел к Шарантонской дороге.

    Вечером того дня, когда Шико отправился в Наварру, мы снова встречаемся с быстроглазым юношей, который попал в Париж на лошади Карменжа и, как мы уже знаем, оказался не кем иным, как прекрасной дамой, явившейся на исповедь к дону Модесту Горанфло.

    На этот раз она отнюдь не пыталась скрыть, кто она такая, или переодеться в мужское платье.

    Госпожа де Монпансье, в изящном наряде с высоким кружевным воротником и целым созвездием драгоценных камней в прическе по моде того времени, нетерпеливо ждала кого-то, стоя у окна в большом зале дворца Гизов. Сгущались сумерки, и герцогиня с трудом различала ворота парадного подъезда.

    Наконец послышался конский топот, и минут через десять привратник, таинственно понизив голос, доложил о прибытии монсеньера герцога Майенского.

    Госпожа Монпансье устремилась навстречу брату так поспешно, что забыла ступать на носок правой ноги, чтобы скрыть легкую хромоту.

    - Как, брат, - спросила она, - вы одни?

    - Да, сестрица, - ответил герцог, целуя руку герцогини и усаживаясь.

    - Где же Генрих? Разве вы не знаете, что все его ждут?

    - Генриху, сестрица, в Париже пока нечего делать. Зато у него много дел в городах Фландрии и Пикардии. Работать нам приходится медленно, скрытно; зачем же ему все бросать и ехать в Париж, где все уже налажено?

    - Да, но все расстроится, если вы не поторопитесь.

    - Полноте!

    - А я вам говорю, что парижские буржуа хотят видеть своего Генриха Гиза, ждут его, бредят им.

    - Придет время, и они его увидят. Разве Мейнвиль им этого не растолковал?

    - Растолковал. Но вы ведь знаете, что он не пользуется таким влиянием, как вы?

    - Давайте, сестрица, перейдем к самому срочному. Как Сальсед?

    - Умер.

    - Не проговорился?

    - Ни слова не вымолвил.

    - Хорошо. Как с вооружением?

    - Все готово.

    - Париж?

    - Разделен на шестнадцать округов.

    - И в каждом округе назначенный нами начальник?

    - Да.

    - Остается спокойно ждать, хвала господу! Это я и скажу нашим славным буржуа.

    - Они ничего не станут слушать.

    - Полноте!

    - Говорю вам, в них точно бес вселился.

    - Милая сестрица, вы сами так нетерпеливы, что и другим склонны приписать излишнюю торопливость.

    - Вы меня упрекаете?

    - Боже сохрани! Но надо слушаться брата Генриха. Он же не хочет поспешных действий.

    - Что ж тогда? - нетерпеливо спросила герцогиня.

    - Но что вынуждает вас торопиться?

    - Да все, если хотите.

    - С чего же, по-вашему, начать?

    - Прежде всего захватить короля.

    - Это у вас навязчивая идея. Не скажу, чтобы она была плоха. Но задумать и выполнить - разные вещи. Припомните-ка, сколько раз наши попытки проваливались.

    - Времена изменились. Короля теперь некому защищать.

    - Да, кроме швейцарцев, шотландцев, французских гвардейцев.

    - Слушайте, брат, он постоянно выезжает в сопровождении всего-навсего двух слуг.

    - Я ни разу этого не видел.

    - Так увидите, если пробудете в Париже хотя бы три Дня.

    - У вас опять новый замысел!

    - Вы хотите сказать - план?

    - Ну так сообщите, в чем он состоит.

    - О, это чисто женская хитрость, и вы над ней только посмеетесь.

    - Боже меня упаси уязвить ваше авторское самолюбие. Рассказывайте.

    - Так вот, коротко говоря…

    В это мгновение служитель поднял портьеру:

    - Угодно ли вашей светлости принять господина де Мейнвиля?

    - Моего сообщника? - сказала герцогиня. - Впустите.

    Господин де Мейнвиль вошел и поцеловал руку герцогу Майенскому.

    - Одно только слово, монсеньер. Я прибыл из Лувра.

    - Ну? - вскричали в один голос Майен и герцогиня.

    - Подозревают, что монсеньер в Париже.

    - Кто? Каким образом?

    - Я разговаривал с начальником поста в Сен-Жермен л'Оксеруа. Мимо нас прошли два гасконца.

    - Вы их знаете?

    - Нет. На них было новое - с иголочки - обмундирование. "Черт побери, - сказал один, - мундир ваш великолепен. Но ваша вчерашняя кираса послужила бы вам лучше". - "Полноте, как ни остра шпага господина де Майена, - ответил другой, - бьюсь об заклад, что не проколет ни этого мундира, ни той кирасы". Тут гасконец принялся бахвалиться, и я понял из его слов, что вашего прибытия ждут.

    - У кого служат эти гасконцы?

    - Не имею понятия.

    - Они с тем и ушли?

    - Нет. Говорили они очень громко. Имя вашей светлости услышали прохожие. Кое-кто остановился, начались расспросы - правда ли, что вы приехали. Гасконцы собирались ответить, но тут к ним подошел какой-то человек. Или я сильно ошибаюсь, монсеньер, или это был Луаньяк.

    - Что же дальше?

    - Он шепотом сказал несколько слов, и гасконцы покорно последовали за ним.

    - Так что…

    - Я ничего больше не узнал. Но, полагаю, надо остерегаться.

    - Вы за ними не проследили?

    - Издали: я опасался, как бы во мне не узнали дворянина из свиты вашей милости. Они направились к Лувру и скрылись за мебельным складом. Но прохожие на разные лады повторяли: "Майен, Майей…"

    - Есть простой способ предупредить опасность, - сказал герцог.

    - Какой?

    - Сегодня же вечером отправиться к королю.

    - К королю?

    - Конечно. Я приехал в Париж и должен сообщить ему, как обстоят дела в его верных никардийских городах. Против этого нечего возразить?

    - Способ хороший, - сказал Мейнвиль.

    - Это неосторожно, - возразила герцогиня.

    - Но необходимо, сестра, если известно, что я в Париже. К тому же Генрих считает, что мне следует в дорожном платье явиться в Лувр и передать королю поклон от всей нашей семьи. Выполнив этот долг, я буду свободен и смогу принимать кого мне вздумается.

    - Например, членов комитета. Они вас ждут.

    - Я приму их во дворце Сен-Дени по возвращении из Лувра, - сказал Майен. - Итак, Мейнвиль, пусть мне дадут того же коня, запыленного после дороги. Вы отправитесь со мною в Лувр… А вы, сестрица, дожидайтесь нашего возвращения.

    - Здесь, братец?

    - Нет, во дворце Сен-Дени, где находятся мои слуги и пожитки, - предполагается, что я остановлюсь там на ночлег. Мы прибудем туда часа через два.

    В тот же день король велел позвать господина д'Эпернона.

    Было около полудня.

    Герцог поспешил явиться к королю.

    Стоя в приемной, его величество внимательно разглядывал какого-то монаха из обители Святого Иакова. Тот краснел и опускал глаза под его пронзительным взором.

    Король отвел д'Эпернона в сторону.

    - Посмотри-ка, герцог, - сказал он, указывая ему на молодого человека, - какой у этого монаха странный вид.

    - Чему вы изволите удивляться, ваше величество? - возразил д'Эпернон. - По-моему, вид у него самый обычный.

    - Вот как?

    И король задумался.

    - Как тебя зовут? - спросил он у монаха.

    - Брат Жак, государь.

    - Другого имени у тебя нет?

    - По фамилии Клеман.

    - Брат Жак Клеман? - повторил король.

    - Может, по мнению вашего величества, и имя у него странное? - молвил, смеясь, герцог.

    Король не ответил.

    - Ты отлично выполнил поручение, - сказал он монаху, не спуская с него глаз.

    - Какое поручение, государь? - спросил герцог с бесцеремонностью, к которой его приучило каждодневное общение с королем.

    - Пустяки, - Ответил Генрих, - это у меня небольшой секрет с человеком, которого ты позабыл.

    - Поистине, государь, - сказал д'Эпернон, - вы так странно смотрите на мальчика, что смущаете его.

    - Да, правда. Не знаю, почему я не могу оторвать от него взгляда. Мне кажется, что я уже видел его или когда-нибудь увижу. Кажется, он являлся мне во сне… Ну вот, я начинаю заговариваться. Ступай, монашек, ты хорошо выполнил поручение. Письмо будет послано, не беспокойся… Д'Эпернон!

    - Государь?

    - Выдать ему десять экю.

    - Благодарю, - произнес монах.

    - Можно подумать, что ты недоволен подарком! - сказал д'Эпернон. Он не понимал, как это монах может пренебрегать десятью экю.

    - Я предпочел бы один из замечательных испанских кинжалов, что висят тут на стене, - ответил Жак.

    - Как? Тебе не нужны деньги, чтобы побывать в балаганах на сен-лоранской ярмарке или в вертепах на улице Сент-Маргерит? - спросил д'Эпернон.

    - Я дал обет бедности и целомудрия, - ответил Жак.

    - Вручи ему один из этих испанских клинков, и пусть идет, - сказал король.

    Герцог, порядочный скопидом, выбрал кинжал подешевле и подал его монашку.