И он протянул какую-то бумагу Карменжу. Тот, развернув ее, прочел:

    "Если сегодня вечером господин де Майен осмелится появиться в Лувре, прикажите кому-нибудь проследить за ним".

    - Чья подпись? - спросил Луаньяк.

    - Подписано: "Д'Эпернон", - прочел Карменж.

    - Итак, сударь?

    - Вы правы, - ответил Эрнотон, низко кланяясь, - я прослежу за господином де Майеном.

    И он удалился.

    Господин де Майен, вызвавший столько толков в Лувре, о чем он даже не подозревал, вышел из дворца Гизов черным ходом и верхом, в сапогах, не переодевшись с дороги, отправился со свитой из трех дворян в Лувр.

    Предупрежденный о его прибытии, господин д'Эпернон велел доложить о нем королю.

    В свою очередь господин де Луаньяк вторично отдал тот же приказ Сорока пяти: итак, пятнадцать человек находилось в передней, пятнадцать - во дворе и четырнадцать в казарме.

    Мы говорим - четырнадцать, так как Эрнотона, получившего особое поручение, не было среди товарищей.

    Но, ввиду того что свита господина Майена не вызывала опасений, второй группе разрешено было возвратиться в казарму.

    Господина де Майена ввели к королю; он явился с почтительнейшим визитом и был принят королем с преувеличенной любезностью.

    - Итак, кузен, - спросил король, - вы решили посетить Париж?

    - Да, государь, - ответил Майен, - от имени братьев и моего собственного, я счел долгом напомнить вашему величеству, что у вас нет слуг более преданных, чем мы.

    - Ей-богу же, - сказал Генрих, - никто в этом не сомневается, и, если бы не удовольствие, которое доставляет мне ваш приезд, вы могли бы не затруднять себя этим небольшим путешествием. Верно, имеется какая-нибудь иная причина!

    - Государь, я опасался, как бы странные слухи, которые с некоторых пор распускают наши враги, не повлияли на вашу благосклонность к дому Гизов.

    - Какие слухи? - спросил король с добродушием, столь опасным даже для близких ему людей.

    - Неужели ваше величество не слышали о нас ничего неблагоприятного? - спросил озадаченный Майен.

    - Милый кузен, - ответил король, - да будет вам известно, я не потерпел бы, чтобы здесь плохо отзывались о Гизах. А так как окружающие, видимо, знают это лучше, чем вы, никто не говорит о вас ничего дурного.

    - В таком случае, государь, - сказал Майен, - я не жалею, что приехал, - ведь я имел счастье видеть своего короля и убедиться в его расположении. Охотно признаю, однако, что излишне поторопился.

    - Париж - славный город, герцог, где всегда полезно побывать, - заметил король.

    - Конечно, государь, но и у нас в Суассоне есть дела.

    - А какие, герцог?

    - Дела вашего величества.

    - Что правда, то правда, Майен. Продолжайте же заниматься ими. Я умею ценить услуги.

    Герцог, улыбаясь, откланялся.

    Король возвратился в опочивальню, потирая руки.

    Луаньяк сделал знак Эрнотону, тот что-то сказал своему слуге, который побежал в конюшню. Эрнотон, не теряя времени, последовал пешком за четырьмя всадниками.

    Можно было не опасаться, что он упустит из виду господина де Майена: благодаря болтливости Пертинакса де Монкрабо и Пардикки де Пенкорнэ парижане уже знали о прибытии принца из дома Гизов. Услышав эту новость, добрые лигисты выходили на улицу: ведь Майена нетрудно было узнать по его широким плечам, полной фигуре и бороде "ковшом".

    Тщетно старался Майен избавиться от наиболее ревностных сторонников, говоря им:

    - Умерьте свой пыл, друзья. Клянусь богом, вы навлечете на нас подозрение.

    В самом деле, когда герцог прибыл во дворец Сен-Дени, где остановился, у него оказалось не менее двухсот - трехсот провожатых.

    Таким образом, Эрнотону легко было следовать за герцогом, не будучи никем замеченным.

    Когда у входа во дворец Майен обернулся и ответил на приветствие толпы, Эрнотону показалось, что один дворянин из свиты герцога и есть тот самый всадник, который сопровождал пажа или при котором состоял паж, пробравшийся с его, Эрнотона, помощью в Париж.

    После того как Майен скрылся в воротах, на улице показались конные носилки. К ним подошел Мейнвиль. Занавески раздвинулись, и при лунном свете Эрнотону почудилось, что он узнаёт и своего пажа и даму, которую видел у Сент-Антуанских ворот.

    Мейнвиль и дама обменялись несколькими словами, экипаж въехал в ворота дворца; Мейнвиль вошел вслед за ним, и ворота тотчас же закрылись.

    Спустя минуту Мейнвиль показался на балконе, поблагодарил парижан от имени герцога и предложил им разойтись по домам, дабы злонамеренные люди не истолковали их скопление по-своему.

    После этого удалились все, за исключением десяти человек, допущенных во дворец вслед за герцогом.

    Эрнотон ушел, как и все прочие, или, вернее, сделал вид, что последовал их примеру.

    Десять указанных избранников были представителями лиги, посланными, чтобы поблагодарить господина де Майена за приезд и одновременно упросить его вызвать в Париж брата.

    Дело в том, что достойные буржуа, с которыми мы свели беглое знакомство в вечер, когда Пулен скупал кирасы, отнюдь не были лишены воображения: они лелеяли много замыслов, требовавших одобрения и поддержки вождя.

    Бюсси-Леклер сообщил, что им обучены военному делу три монастыря и составлены воинские отряды из пятисот буржуа, то есть у него имеется наготове около тысячи человек.

    Лашапель-Марто занялся судьями, писцами и стражниками из дворца Правосудия. Он мог предложить и хороших советчиков, и людей действия: для совета у него было двести чиновников в мантиях, для действия - двести полицейских стражей. В распоряжении Бригара имелись купцы с Ломбардской улицы и рыночные торговцы.

    Крюсе, подобно Лашапелю-Марто, располагал судейскими чиновниками и Парижским университетом.

    Дельбар предлагал пятьсот моряков и портовых рабочих - все народ весьма решительный.

    У Лушара было пятьсот барышников и торговцев лошадьми - все они ярые католики.

    Владелец мастерской оловянной посуды, по имени Полар, и колбасник Жильбер представляли полторы тысячи мясников и колбасников города и предместий.

    Метр Никола Пулен, приятель Шико, готов был предложить всех и вся.

    Выслушав эти новости, герцог Майенский сказал:

    - Меня радует, что силы лиги столь внушительны, но я не вижу цели, которую она перед собою ставит.

    - Я полагаю, - сказал Бюсси-Леклер с откровенностью, которая в человеке столь низкого происхождения могла показаться дерзостной, - я полагаю, что, поскольку мысль о союзе исходила от наших вождей, это им, а не нам указывать цель.

    - Господа, - ответил Майен, - вы глубоко правы: цель должна быть указана теми, кто имеет честь быть вашими вождями. Пользуюсь случаем, чтобы напомнить вам: Лишь полководец вправе решать, когда следует дать бой. Пусть даже войска построены, хорошо вооружены и проникнуты воинским духом - сигнал к нападению дается только им.

    - Но, монсеньер, - вмешался Крюсе, - лига не хочет больше ждать, мы уже имели честь заявить вам об этом.

    - Не хочет ждать чего, господин Крюсе? - спросил Майен.

    - Достижения цели.

    - Какой цели?

    - Нашей. У нас тоже есть план.

    - В таком случае я не стану возражать, - сказал Майен.

    - Но можем ли мы рассчитывать на вашу поддержку, монсеньер?

    - Без сомнения, если план этот подойдет моему брату и мне.

    Лигисты переглянулись, двое или трое из них дали Лашапелю-Марто знак говорить. Он выступил вперед, словно испрашивал у герцога разрешения взять слово.

    - Говорите, - сказал герцог.

    - Так вот, монсеньер, - сказал Марто. - Придумали его мы - Леклер, Крюсе и я. Он тщательно обдуман и, вероятно, обеспечит нам успех.

    - Ближе к делу, господин Марто, ближе к делу!

    - В Париже имеется ряд пунктов, связывающих воедино вооруженные силы города: это Большой и Малый Шатле, дворец Тампля, Ратуша, Арсенал и Лувр.

    - Правильно, - согласился герцог.

    - Во всех пунктах имеются гарнизоны, с которыми нетрудно будет управиться, так как они не ожидают нападения.

    - Допускаю, - сказал герцог.

    - Кроме того, город обороняет начальник ночной стражи со своими стрелками. И вот что мы решили: захватить начальника на дому - он живет в Кутюр-Сент-Катрин. Это можно сделать без шума, так как место уединенное и малолюдное.

    Майен с сомнением покачал головой.

    - Нельзя без шума взломать прочную дверь и сделать выстрелов двадцать из аркебузов, - заметил он.

    - Мы предвидели это возражение, монсеньер, - сказал Марто. - Один из стрелков ночной стражи - наш человек. Ночью мы постучим в дверь - нас будет человека два-три, - стрелок откроет нам и пойдет доложить начальнику, что ему приказано явиться в Лувр. В этом нет ничего необычного: раз в месяц король вызывает к себе этого офицера. Когда дверь будет открыта, мы впустим десять человек моряков, живущих в квартале Сен-Поль, они покончат с начальником стражи.

    - То есть прирежут его?

    - Да, монсеньер. Таким образом оборона противника будет расстроена в самом начале. Правда, имеются и другие должностные лица - господин председатель суда, господин прокурор Лагель и прочие. Что ж, мы схватим их в тот же час: Варфоломеевская ночь научила нас этому, и с ними поступят так же, как и с начальником ночной стражи.

    - Ого! - произнес герцог, находивший, что дело это нешуточное.

    - Тем самым мы получим возможность сразу покончить со всеми ересиархами - и религиозными и политическими.

    - Все это чудесно, господа, - сказал Майен, - но вы мне не объяснили, как вы возьмете с одного удара Лувр - это же настоящая крепость, которую непрестанно охраняют гвардейцы и вооруженные дворяне. Король хоть иробок, но его вам не црирезать, как начальника ночной охраны. Он станет защищаться, а ведь он - подумайте хорошенько - король, его присутствие произведет сильнейшее впечатление на горожан, и вас разобьют.

    - Для нападения на Лувр мы отобрали четыре тысячи человек, монсеньер. Эти люди не так уж любят Генриха Валуа, и вид короля не произведет на них впечатления, о котором вы говорите.

    - Вы полагаете, что четырех тысяч достаточно?

    - Разумеется; нас будет десять против одного, - сказал Бюсси-Леклер.

    - А швейцарцы? Их тоже четыре тысячи, господа.

    - Да, но они в Ланьи, а Ланьи - в восьми лье от Парижа. Даже если король сможет их предупредить, гонцам потребуется два часа, чтобы туда добраться, да швейцарцам - восемь часов, чтобы пешим строем прийти в Париж, итого - десять часов. Они явятся как раз к тому времени, когда их задержат у застав: за десять часов мы станем хозяевами города.

    - Что ж, допускаю: начальник ночной стражи убит, должностные лица погибли, городская власть пала - словом, все преграды уничтожены; вы, наверно, уже решили, что тогда предпримете?

    - Мы установим правительство честных людей, какими сами являемся, - сказал Бригар, - а дальше нам нужно только одно: преуспеть в своих торговых делах и обеспечить хлебом насущным жен и детей. Кое у кого может явиться честолюбивое желание стать квартальным надзирателем или командиром роты в городском ополчении. Что ж, господин герцог, мы займем эти должности, но тем дело и ограничится. Как видите, мы нетребовательны.

    - Господин Бригар, ваши слова - чистое золото. Да, вы честные люди и, уверен, не потерпите в своих делах недостойных.

    - О нет, нет! - раздались голоса. - Только доброе вино, без всякого осадка!

    - Прекрасно сказано! - молвил герцог. - Но знаете ли вы, заместитель парижского прево, сколько в Иль-де-Франсе бездельников и проходимцев?

    Никола Пулен как бы нехотя приблизился к герцогу.

    - К сожалению, их очень много, монсеньер.

    - Но сколько именно?

    Пулен принялся считать по пальцам.

    - Воров тысячи три-четыре; бездельников и нищих две - две с половиной; случайных преступников полторы - две; убийц четыреста - пятьсот человек.

    - Итак, по меньшей мере шесть - шесть с половиной тысяч мерзавцев и висельников. Какую религию они исповедуют?

    - Как вы сказали, монсеньер? - переспросил Пулен.

    - Я спрашиваю: они католики или гугеноты?

    Пулен рассмеялся.

    - Они исповедуют одну религию, монсеньер, - сказал он, - их бог - золото.

    - А что вы скажете об их политических убеждениях? Кто они - сторонники дома Валуа, лигисты, политики или друзья короля Иаваррского?

    - Они разбойники и грабители.

    - Не думайте, монсеньер, - сказал Крюсе, - что мы возьмем в союзники подобных людей.

    - Конечно, не думаю. Вот это меня и смущает.

    - Но почему, монсеньер? - с удивлением спросили члены делегации.

    - Поймите же, господа: когда эти люди увидят, что в Париже нет больше начальства, блюстителей порядка, королевской власти - словом, ничего такого, что их обуздывало, они примутся обчищать ваши лавки и ваши дома.

    - Черт побери! - сказали, переглядываясь, депутаты.

    - Я полагаю, что над этим вопросом стоит поразмыслить, не так ли, господа? - спросил герцог. - Что до меня, то я постараюсь устранить беду, ибо девиз моего брата и мой - "ваши интересы превыше наших интересов".

    Послышался одобрительный шепот.

    - Теперь, господа, позвольте человеку, проделавшему двадцать четыре лье верхом, поспать несколько часов. В том, чтобы выждать время, опасности нет. Может быть, вы другого мнения?

    - Вы правы, господин герцог, - сказал Бригар.

    - Отлично.

    - Разрешите же нам, монсеньер, откланяться, - продолжал Бригар, - а когда вам угодно будет назначить новую встречу…

    - Постараюсь сделать это как можно скорее, господа, будьте покойны, - сказал Майен. - Может быть, завтра, самое позднее - послезавтра.

    И, распрощавшись наконец с лигистами, он оставил их изумленными его предусмотрительностью.

    Но не успел он скрыться, как потайная дверь в стене отворилась и в зал вошла какая-то женщина.

    - Герцогиня! - вскричали депутаты.

    - Да, господа, - воскликнула она, - я пришла, чтобы вывести вас из затруднения!

    Депутаты, знавшие решительность герцогини, но в то же время несколько опасавшиеся ее пыла, окружили вновь прибывшую.

    - Господа, - продолжала она с улыбкой, - Юдифь^[37] совершила то, чего не сделали остальные иудеи. Не теряйте надежды - у меня есть свой план.

    И, протянув лигистам свои белые ручки, она удалилась в ту же дверь, за которой скрылся Майен.

    - Ей-богу, - вскричал Бюсси-Леклер, выходя вслед за герцогиней, - кажется, в их семье она одна настоящий мужчина!

    - Уф! - прошептал Никола Пулен, отирая пот, проступивший у него на лбу, когда он увидел госпожу де Монпансье. - Хотел бы я быть в стороне от всего этого…

    Было около десяти часов вечера, когда господа депутаты стали расходиться, обмениваясь поклонами. Никола Пулен жил дальше всех; он одиноко шагал домой, размышляя о своем затруднительном положении. В самом деле, Робер Брике никогда не простит ему, если он утаит план действий, который Лашапель-Марто так простодушно изложил господину де Майену.

    Когда Никола Пулен, по-прежнему погруженный в невеселые думы, дошел до середины улицы Пьер-о-Реаль шириной в каких-нибудь четыре фута, он увидел бегущего ему навстречу монаха в подвернутой до колен рясе. Двоим тут было не разойтись.

    Пулен ругался, монах божился, и наконец священнослужитель, более нетерпеливый, чем офицер, обхватил Пулена поперек туловища и прижал его к стене.

    И тут они узнали друг друга.

    - Брат Борроме! - сказал Пулен.

    - Господин Никола Пулен! - воскликнул монах.

    - Как поживаете? - спросил Пулен с восхитительным добродушием истого парижского буржуа.

    - Отвратительно, - ответил монах, которому, казалось, гораздо труднее было успокоиться, чем мирному Пулену. - Вы меня задержали, а я очень тороплюсь.

    - В вас точно бес вселился! - возразил Пулен. - Куда вы спешите в столь поздний час? Монастырь горит, что ли?

    - Нет, я тороплюсь к госпоже герцогине, чтобы поговорить с Мейнвилем.

    - К какой герцогине?

    - Мне кажется, есть только одна герцогиня, у которой можно поговорить с Мейнвилем, - ответил Борроме.

    - Но что вам нужно от госпожи де Монпансье? - продолжал расспрашивать Никола Пулен.