- Можно ли так вести себя, сударь? - спросил он. - Вы отсутствуете уже пять дней и пять ночей… И это вы, сударь, которого я считал человеком рассудительным.
- Сударь, - ответил Эрнотон, кланяясь, - я выполнял приказ.
- А что вам приказали?
- Следовать за герцогом Майенским.
- Значит, герцог уехал из Парижа?
- В тот же вечер, и это показалось мне подозрительным.
- Вы правы, сударь. Дальше?
Тут Эрнотон рассказал кратко, но с пылом и энергией смелого человека о дорожном приключении и о последствиях, которое оно имело. Пока он говорил, на подвижном лице Луаньяка отражались все впечатления, которые рассказчик вызвал в его душе.
Но как только Эрнотон дошел до письма герцога Майенского, Луаньяк воскликнул:
- Письмо при вас?
- Да, сударь.
- Черт возьми! Прошу вас, сударь, следуйте за мной.
И Эрнотон последовал за Луаньяком на луврский конный двор.
Там готовились к выезду короля, и господин д'Эпернон смотрел, как пробуют двух лошадей, только что прибывших из Англии в подарок Генриху от Елизаветы; лошадей этих, отличавшихся необыкновенной красотой, собирались в этот день впервые запрячь в карету короля.
Господин де Луаньяк подошел к герцогу д'Эпернону и притронулся к подолу его плаща.
- Важные новости, ваша светлость, - сказал он.
- В чем дело, господин де Луаньяк?
- Господин де Карменж приехал из-под Орлеана; герцог Майенский лежит там раненый в деревне.
- Раненый?!
- Более того, - продолжал Луаньяк, - он написал госпоже де Монпансье письмо, которое находится у господина де Карменжа.
- Тысяча чертей! - воскликнул д'Эпернон. - Позовите господина де Карменжа, я сам с ним поговорю.
Луаньяк подошел к Эрнотону, который почтительно держался в стороне.
- Насколько мне известно, у вас имеется письмо господина де Майена, - обратился д'Эпернон к де Карменжу.
- Да, монсеньер.
- Оно адресовано госпоже де Монпансье…
- Да, монсеньер.
- Будьте любезны передать мне это письмо.
И герцог протянул руку со спокойной небрежностью человека, которому достаточно выразить свою волю, чтобы ей тотчас же повиновались.
- Ваша светлость забываете, что письмо доверено мне.
- Какое это имеет значение?
- Для меня огромное, монсеньер; я дал слово господину герцогу, что письмо будет передано лично герцогине.
- Кому вы служите - королю или герцогу Майенскому?
- Я служу королю, монсеньер.
- Отлично. Король хочет получить это письмо.
- Но вы - не король, монсеньер.
- Вы забываете, с кем говорите, господин де Карменж! - сказал д'Эпернон, бледнея от гнева.
- Напротив, монсеньер, вот почему я и отказываюсь.
- Отказываетесь? Вы сказали, что отказываетесь, господин де Карменж?
- Да, сказал.
- Господин де Карменж, вы забываете вашу клятву верности!
- Монсеньер, насколько я помню, я клялся в верности только одной особе - его величеству. Если король потребует от меня письмо, он его получит, но короля здесь нет.
- Господин де Карменж, - сказал герцог, который все больше раздражался, в то время как Эрнотон, напротив, становился все холоднее, - вы, как все ваши земляки, легко теряете голову от успеха; вы опьянены удачей, любезный дворянчик; обладание государственной тайной ошеломило вас, как удар дубиной.
- Меня ошеломляет ваша немилость, господин герцог, но я поступаю так, как велит мне совесть, и никто не получит письма, за исключением короля или той особы, которой оно адресовано.
Господин д'Эпернон сделал угрожающий жест.
- Луаньяк, - сказал он, - прикажите сейчас же отвести господина де Карменжа в тюрьму.
- В таком случае, - улыбаясь, сказал Карменж, - я не смогу передать герцогине де Монпансье это письмо, во всяком случае, пока нахожусь в тюрьме; но как только я выйду…
- Если вы из нее выйдете, - сказал д'Эпернон.
- Я выйду, сударь, разве только вы прикажете меня убить, - сказал Эрнотон со все возрастающей решимостью. - Да, я выйду - тюремные стены не так крепки, как моя воля. И как только я выйду, монсеньер…
- Что же тогда?
- Я обращусь к королю.
- В тюрьму! В тюрьму! - зарычал д'Эпернон, теряя самообладание. - И отнять у него письмо!
- Никто до него не дотронется! - воскликнул Эрнотон, отскочив назад и вытащив из нагрудного кармана дощечки Майена. - Я уничтожу письмо: герцог Майеиский одобрит мое поведение, а его величество мне простит.
В эту минуту чья-то рука мягко удержала его. Молодой человек оглянулся и воскликнул:
- Король!
В самом деле, король только что спустился с лестницы, он слышал конец спора и остановил Карменжа.
- Что случилось, господа? - спросил он голосом, которому умел придавать ни с чем не сравнимую властность.
- Государь! - воскликнул д'Эпернон, даже не стараясь скрыть свой гнев. - Этот человек принадлежал к вашим Сорока пяти, но теперь он уже не будет в их числе. Я велел ему от вашего имени следить за герцогом Майенским, пока тот будет в Париже. Молодой человек последовал за герцогом до Орлеана и там получил от него письмо, адресованное госпоже де Монпансье!
- Вы получили от господина де Майена письмо к госпоже де Монпансье?
- Да, государь, - ответил Эрнотон, - но его светлость не говорит, при каких обстоятельствах.
- Где же это письмо? - спросил король.
- В этом и заключается причина спора, государь. Господин де Карменж наотрез отказался отдать мне письмо и собирается отнести его по адресу - поступок, как мне кажется, недостойный королевского слуги.
Молодой человек опустился на одно колено.
- Государь, - сказал он, - я бедный дворянин, но человек чести. Я спас жизнь вашего посланца, которого собирались убить герцог Майенский и шесть его приверженцев.
- А с герцогом Майенским ничего не случилось? - спросил король.
- Он ранен, государь, и даже тяжело.
- Так! - молвил король. - А потом?
- Ваш посланец, у которого, мнится мне, имеются особые причины ненавидеть герцога Майенского…
Король улыбнулся.
- Ваш посланец, государь, хотел прикончить врага, но я подумал, что в моем присутствии эта месть будет походить на политическое убийство, и…
Эрнотон колебался.
- Продолжайте, - сказал король.
- И я спас жизнь герцога Майенского, как я спас жизнь вашего посланца.
Д'Эпернон пожал плечами. Луаньяк закусил свой длинный ус, король оставался бесстрастным.
- Продолжайте, - молвил он.
- Герцог Майенский, у которого остался только один солдат - пятеро других были убиты - не пожелал с ним расстаться и, не зная, что я верный слуга вашего величества, поручил мне отвезти письмо своей сестре. Вот это письмо; я вручаю его вашему величеству, дабы вы могли располагать им, как располагаете мной. Честь мне дорога, государь, но теперь порукой мне королевская воля, и я отказываюсь от своей чести - она в хороших руках.
Эрнотон, по-прежнему на коленях, протянул дощечки королю.
Король мягко отстранил его руку.
- Что вы такое говорили, д'Эпернон? Господин де Карменж честный человек и верный слуга.
- Я, государь? - сказал д'Эпернон.
- Да, разве я не слышал, спускаясь по лестнице, слова "тюрьма"? Черт возьми! Напротив, когда встречается такой человек, как господин де Карменж, нужно говорить, как у древних римлян, о венках и наградах. Письмо принадлежит либо тому, кто его передает, либо тому, кому оно адресовано.
Д'Эпернон, ворча, поклонился.
- Вы отнесете письмо, господин де Карменж.
- Но, государь, подумайте о том, что там может быть написано, - сказал д'Эпернон. - Не надо излишней щепетильности, когда дело идет о жизни вашего величества.
- Вы отвезете письмо, господин де Карменж… - повторил король, не отвечая своему фавориту.
- Благодарю, государь, - ответил Карменж.
- Но по какому адресу? Во дворец Гизов, во дворец Сен-Дени или в Бель…
Взгляд д'Эпернона остановил короля.
- Я отвезу письмо во дворец Гизов и узнаю там, где найти герцогиню де Монпансье.
- А когда вы ее найдете?
- Я отдам ей письмо.
Король пристально посмотрел на молодого человека.
- Скажите, господин де Карменж, обещали вы что-нибудь еще господину де Майену?
- Нет, государь.
- Ну, например, - настаивал король, - хранить в тайне местопребывание герцогини?
- Нет, государь, я не обещал ничего подобного.
- Тогда я ставлю вам одно условие, сударь.
- Я раб вашего величества.
- Вы отдадите письмо герцогине Монпансье и тотчас же приедете ко мне в Венсен, где я буду сегодня вечером.
- Слушаюсь, государь.
- И там вы мне дадите отчет в том, где вы нашли герцогиню.
- Ваше величество может на меня рассчитывать.
- Какая неосторожность, государь! - сказал герцог д'Эпернон.
- Вы не разбираетесь в людях, герцог. Он честен в отношении Майена - будет честен и в отношении меня.
- Не только честен, но и бесконечно предан, государь! - воскликнул Эрнотон.
- Итак, теперь, когда все кончено, господа, едем! - сказал Генрих.
Д'Эпернон поклонился.
- Вы едете со мной, герцог?
- Я буду сопровождать ваше величество верхом - мне кажется, таков был приказ.
- Да, кто будет с другой стороны?
- Преданный слуга вашего величества, - сказал д'Эпернон, - господин де Сент-Малин.
И он посмотрел, какое впечатление его слова произвели на Эрнотона.
Но тот остался невозмутимым.
- Луаньяк, - добавил д'Эпернон, - позовите господина де Сент-Малина.
- Господин де Карменж, - сказал король, понявший умысел д'Эпернона, - как только выполните поручение, вы приедете в Венсен.
- Да, государь.
И Эрнотон, несмотря на свое философское отношение к жизни, уехал довольный тем, что не увидит триумфа Сент-Малина.
VIII. Семь грехов Марии-Магдалины
Король бросил взгляд на лошадей и, увидев, какие они горячие, не пожелал ехать в карете один и знаком пригласил сесть рядом с ним герцога.
Луаньяк и Сент-Малин заняли места по бокам кареты, форейтор - впереди.
Герцог поместился один на переднем сиденье, а король со своими собаками уселся на подушках в глубине громоздкого экипажа.
Любимый пес Генриха III, тот самый, которого мы видели у него на руках в ложе Ратуши, сладко дремал на особой подушке. Справа от короля находился стол, вделанный в пол кареты; на столе лежали раскрашенные картинки, которые его величество вырезал необыкновенно ловко, несмотря на тряску.
То были главным образом картинки религиозного содержания, но, по обычаю того времени, к образам христианской мифологии примешивалось немало языческого.
Методичный во всем, Генрих распределил рисунки по темам и занялся "Житием Марии-Магдалины".
Грешница была изображена молодой, красивой, окруженной поклонниками; роскошные бани, пиршества, всевозможные удовольствия нашли отражение в этой серии рисунков.
Художник возымел остроумную мысль прикрыть капризы своей фантазии церковным авторитетом. Вот почему подпись под каждым рисунком была посвящена одному из смертных грехов:
"Магдалина предается греху гнева";
"Магдалина предается греху чревоугодия";
"Магдалина предается греху гордыни".
И так далее, вплоть до седьмого, и последнего, смертного греха.
Картинка, которую король вырезал, проезжая через Сент-Антуанские ворота, изображала грешницу, впадающую в гнев.
Мария-Магдалина полулежала на подушках, закрытая, как плащом, своими роскошными золотыми волосами, которыми она оботрет впоследствии ноги Христа. Прекрасная грешница только что велела бросить раба, разбившего драгоценную вазу, в садок с муренами, которые высовывали из воды змеевидные головы, в то время как служанку бичевали по приказу Магдалины, ибо, причесывая свою госпожу, она нечаянно вырвала у нее несколько золотых волосков.
На заднем плане картины были изображены собаки, которых избивали за то, что они пропустили в дом нищих.
Доехав до Фобенского креста, король уже приступил к другой картинке под названием "Магдалина предается греху чревоугодия".
Прекрасная грешница возлежала на пурпурно-золотом ложе: самые изысканные блюда, известные римским гастрономам, от соней в меду до краснобородок в фалернском вине, украшали стол. На земле собаки дрались из-за фазана, а воздух кишел птицами, уносившими с пиршества фиги, землянику и вишни; птицы иногда роняли ягоды стаям мышей, которые, подняв носы, ожидали этой манны небесной.
Поглощенный своим серьезным делом, король едва поднял глаза, проезжая мимо аббатства Святого Иакова, где колокола вовсю трезвонили к вечерне.
Двери и окна вышеуказанного монастыря были закрыты и, если бы не звон колокола, могло показаться, что он необитаем. Но шагов через сто наблюдатель заметил бы, что король бросил уже более внимательный взгляд на красивый дом, стоявший слева от дороги, в очаровательном саду, огороженном железной решеткой с золочеными остриями. Эта усадьба называлась Бель-Эба.
В отличие от монастыря Святого Иакова, в Бель-Эба окна были растворены, кроме одного, скрытого за жалюзи.
Когда король поравнялся с домом, жалюзи неприметно дрогнули.
Король обменялся с д'Эперноном многозначительным взглядом и приступил к следующему смертному греху.
Картинка до того поглотила внимание короля, что он не заметил тщеславия, расцветшего с левой стороны его кареты, где пыжился от гордости Сент-Малин, гарцевавший на коне.
Подумать только, он, младший сын гасконской семьи, едет так близко от христианнейшего короля, что может слышать, как его величество говорит своему псу: "Тубо, мастер Лов, вы мне надоели!" - или же обращается к генерал-полковнику от инфантерии д'Эпернону со словами: "Похоже, герцог, что лошади эти сломают мне шею".
Медленность езды отнюдь не оправдывала опасений короля, зато продлевала радость Сент-Малина; в самом деле, английские лошади в тяжелой сбруе, расшитой серебром и позументом, не слишком быстро продвигались в направлении Венсена.
Но когда Сент-Малин чересчур загордился, нечто похожее на предупреждение свыше умерило его восторг: он услышал, что король произнес имя Эрнотона.
Два или три раза в течение двух-трех минут король назвал это имя. Но, как назло, слова, относящиеся к Эрнотону, постоянно заглушались каким-нибудь шумом.
То король издавал возглас огорчения, ибо резкое движение ножниц портило картинку, то с величайшей нежностью убеждал замолчать Лова, который тявкал с необоснованной, но явно выраженной претензией лаять не хуже какого-нибудь здоровенного дога.
Наконец путешественники прибыли в Венсен.
Королю оставалось вырезать еще три греха. И под предлогом этого важного занятия его величество, едва сойдя с коляски, заперся у себя в опочивальне.
Дул холоднющий северный ветер.
Сент-Малин едва успел устроиться у большого камина, чтобы согреться и поспать, когда Луаньяк положил ему руку на плечо.
- Сегодня вы в наряде, - сказал он отрывисто, как человек, привыкший приказывать. - Вы поспите в другой раз, вставайте, господин де Сент-Малин.
- Я готов бодрствовать хоть пятнадцать суток подряд, сударь, - ответил тот.
- Мы не столь требовательны. Успокойтесь!
- Чем могу служить, сударь?
- Вы немедленно вернетесь в Париж.
- Слушаюсь. Мой конь стоит оседланный на конюшне.
- Хорошо. Отправитесь прямиком в казарму Сорока пяти.
- Да, сударь.
- Всех разбудите, но, кроме трех начальников, которых я вам укажу, никто не должен знать, куда и зачем отправляется.
- В точности выполню ваши приказания, сударь.
- Вы оставите четырнадцать человек у Сент-Антуанских ворот, пятнадцать человек на полдороге и вернетесь сюда с четырнадцатью остальными.
- Все будет выполнено в точности, господин де Луаньяк. В котором часу следует выехать из Парижа?
- В сумерки.
- Оружие?
- Кинжал, шпага, пистолет.
- В доспехах?
- Да.
- Будут ли еще приказания, сударь?