Этот человек имел огромное влияние именно потому, что оно было скрыто.

    Заметив, что музыкант мешает слушать важные стратегические соображения и отвлекает внимание герцога, Жуаез круто оборвал свою речь; недовольство вновь прибывшего не ускользнуло от Франсуа, который на самом деле не пропустил ни слова, сказанного Жуаезом. Он тотчас спросил:

    - Что с вами, адмирал?

    - Ничего, монсеньер; я жду, когда ваша светлость удосужится выслушать меня.

    - Да я вас слушаю, Жуаез, я вас слушаю, - весело ответил герцог. - Видно, вы, парижане, воображаете, что, сражаясь во Фландрии, я изрядно отупел, коль скоро вы решили, что я не могу слушать двух человек одновременно. А ведь Цезарь диктовал по семи писем сразу!

    - Монсеньер, - ответил Жуаез, метнув на бедного музыканта взгляд, под которым тот склонился со своим обычным притворным смирением, - я не певец и, следовательно, не нуждаюсь в аккомпанементе, когда говорю.

    - Ладно, ладно! Замолчите, Орильи!.. Итак, - продолжал Франсуа, - вы, Жуаез, не одобряете моего решения приступом взять Антверпен?

    - Нет, монсеньер.

    - Однако этот план был одобрен военным советом!

    - Потому-то я и высказываюсь так осторожно, монсеньер, что говорю после многоопытных полководцев.

    И Жуаез, по придворному обычаю, раскланялся на все стороны.

    Некоторые командиры тотчас заявили главному адмиралу, что согласны с ним. Другие промолчали, но знаками выразили ему свое одобрение.

    - Граф де Сент-Эньян, - обратился герцог к одному из храбрейших своих военачальников, - вы-то ведь не разделяете мнения господина де Жуаеза?

    - Напротив, ваше высочество, разделяю.

    - Так! А я подумал, по вашей гримасе…

    Все рассмеялись. Жуаез побледнел, Сент-Эньян покраснел.

    - Если граф де Сент-Эньян, - сказал Жуаез, - имеет привычку таким способом выражать свое мнение, значит, он недостаточно учтивый советчик, вот и все.

    - Господин де Жуаез, - взволнованно возразил де Сент-Эньян, - его высочество напрасно попрекает меня увечьем, которое я получил, служа ему; при взятии Като-Камбрези я был ранен пикой в голову и с тех пор страдаю нервными судорогами; они-то и вызывают гримасы, на которые сетует его высочество… Но то, что я сейчас сказал, господин де Жуаез не извинение, а объяснение, - гордо закончил граф, поворачиваясь к адмиралу лицом.

    - Нет, сударь, - сказал Жуаез, протягивая ему руку, - это упрек с вашей стороны, и вполне справедливый.

    - В чем же Сент-Эньян может упрекать вас, господин де Жуаез? Ведь он вас совсем не знает!

    - В том, что я хоть на минуту мог вообразить, что господин де Сент-Эньян так мало привержен вашему высочеству, что дал вам совет взять Антверпен приступом.

    - Но должно же, наконец, - воскликнул герцог, - мое положение в этой стране определиться! Я герцог Брабантский и граф Фландрский по имени и, следовательно, я должен повелевать здесь на деле! Молчаливый, который не известно где скрывается, сулил мне королевскую власть. Где же она? В Антверпене? А где Молчаливый? Вероятно, тоже в Антверпене. Значит, нужно взять Антверпен; тогда мы будем знать, как нам действовать дальше.

    - Ах, монсеньер, кто вам дал совет штурмовать Антверпен? Принц Оранский, который исчез в ту минуту, когда нужно было выступить в поход; принц Оранский, который, предоставив вашему высочеству титуловаться герцогом Брабантским, оставил за собой управление герцогством. Монсеньер, до сих пор вы, следуя советам принца Оранского, лишь восстанавливали фламандцев против себя. Стоит вам потерпеть поражение - и все те, кто теперь не смеет взглянуть вам прямо в лицо, погонятся за нами, как трусливые псы.

    - Как! Вы полагаете, что меня могут победить эти торговцы шерстью, эти пивовары?

    - Эти торговцы шерстью и пивовары причинили много хлопот королю Филиппу Валуа, императору Карлу Пятому и королю Филиппу Второму - трем государям династий, достаточно славных, чтобы сравнение с ними было но так уж нелестно для вас, ваше высочество.

    - Стало быть, вы опасаетесь поражения?

    - Да, монсеньер.

    - Пусть так, но я не отступлю!

    - Ваше высочество поступит так, как ему будет угодно, - с поклоном сказал Жуаез, - и мы, со своей стороны, будем действовать так, как вы прикажете.

    - Это не ответ, герцог.

    - И, однако, это единственный ответ, который я могу дать вашему высочеству.

    - Ну что ж, докажите мне, что я неправ; я буду очень рад, если вы меня переубедите.

    - Монсеньер, поглядите на армию принца Оранского - она ведь была вашей, не так ли? И чтб же? Теперь, вместо того чтобы находиться рядом с вашими войсками под Антверпеном, она в Антверпене; взгляните на Молчаливого, как вы сами его называете: он был вашим другом и вашим советчиком, а теперь вы сами уверены, что он превратился в недруга; взгляните на фламандцев: когда вы были во Фландрии, они при вашем приближении вывешивали флаги на домах и лодках - теперь, завидев вас, они запирают городские ворота и направляют на вас жерла пушек, ни дать ни взять, словно вы герцог Альба. Так вот, я заявляю вам: фламандцы и голландцы, Антверпен и принц Оранский только и ждут случая объединиться против вас, и они сделают это в ту минуту, когда вы прикажете начальнику вашей артиллерии открыть огонь.

    - Ну что ж, - ответил герцог Анжуйский, - стало быть, одним ударом мы побьем Антверпен и Оранского, фламандцев и голландцев.

    - Нет, монсеньер, потому что у нас ровно столько людей, сколько нужно, чтобы штурмовать Антверпен, при условии, что мы будем иметь дело с одними только антверпенцами, тогда как на самом деле на вас без всякого предупреждения нападет Молчаливый.

    - Итак, вы упорствуете в своем мнении?

    - Каком именно?

    - Что мы будем разбиты?

    - Неминуемо!

    - Ну что ж! Этого легко избежать, по крайней мере лично вам, господин де Жуаез, - язвительно продолжал герцог. - Мой брат послал вас сюда, чтобы оказать мне поддержку; вас не призовут к ответу, если я отпущу вас, заявив, что в поддержке не нуждаюсь.

    - Вы, ваше высочество, можете меня отпустить, - сказал Жуаез, - но согласиться на это накануне боя было бы позором для меня.

    Долгий гул одобрения был ответом на слова Жуаеза; герцог понял, что зашел слишком далеко.

    - Любезный адмирал, - сказал он, встав со своего ложа и обнимая молодого человека, - вы не хотите меня понять. Ошибка уже совершена - неужели надобно усугублять ее? Теперь мы стоим лицом к лицу с вооруженными людьми, которые оспаривают у нас то, что сами предложили. Так неужели вы хотите, чтобы я уступил им? Тогда завтра они город за городом отберут все, что я завоевал; нет, меч обнажен - нужно разить им, не то они сразят нас.

    - Раз ваше высочество так рассуждает, - ответил Жуаез, - я ни слова больше не скажу; я нахожусь здесь, чтобы повиноваться вам, монсеньер, и, верьте мне, с радостью пойду за вами, куда бы вы меня ни повели - к гибели или к победе! Однако… но нет, монсеньер…

    - В чем дело?

    - Я могу сказать это только вам, монсеньер.

    Все присутствующие встали и отошли в глубь просторного шатра герцога.

    - Говорите, - сказал он.

    - Монсеньер, герцог де Гиз пытался подстроить ваше убийство; Сальсед не признался в этом на эшафоте, но признался на дыбе. Так вот, Лотарингец, играющий очень важную роль в этом деле, будет безмерно рад, если благодаря его козням нас разобьют под Антверпеном и если - как знать? - в этой битве, без всяких расходов для Лотарингии, погибнет отпрыск французской королевской династии, за смерть которого Гиз обещал так щедро заплатить Сальседу. Прочтите историю Фландрии, монсеньер, и вы увидите, что в обычае фламандцев - удобрять свою землю кровью самых прославленных государей Франции и самых благородных ее рыцарей.

    Герцог покачал головой.

    - Ну что ж, пусть так, Жуаез, - сказал он, - если придется, я доставлю треклятому Лотарингцу радость видеть меня мертвым, но радостью видеть меня бегущим он не насладится. Я жажду славы, Жуаез, ведь я последний в своей династии, и мне еще нужно выиграть немало сражений.

    Затем герцог молвил, обратись к сановникам, по желанию адмирала удалившимся в глубь шатра:

    - Господа, штурм не отменяется; дождь перестал, сегодня ночью - в бой!

    Жуаез поклонился и сказал:

    - Соблаговолите, монсеньер, подробно изложить ваши приказания; мы ждем их.

    - У вас, господин де Жуаез, восемь кораблей, не считая адмиральской галеры, верно?

    - Да, монсеньер.

    - Вы прорвете линию обороны - это будет нетрудно сделать, ведь у антверпенцев в гавани одни торговые суда; затем вы поставите ваши корабли на двойные якоря против набережной. Если набережную будут защищать, вы откроете убийственный огонь по городу и в то же время попытайтесь высадиться с вашими полутора тысячами моряков. Сухопутную армию я разделю на две половины; одной будет командовать граф де Сент-Эньян, другой - я. При первых орудийных выстрелах обе колонны разом пойдут на приступ. Конница останется в резерве, чтобы в случае неудачи прикрывать отступление отброшенной колонны; из этих трех атак одна несомненно удастся. Отряд, который первым возьмет приступом крепостную стену, пустит ракету, чтобы сплотить вокруг себя остальные отряды.

    Все присутствующие поклонились принцу, выражая этим свое согласие.

    - А теперь, господа, - сказал герцог, - довольно слов! Нужно немедленно разбудить солдат и, соблюдая порядок, посадить их на корабли; ни один огонек, ни один выстрел не должен выдать нашего намерения! Идите, господа, и дерзайте! Счастье, сопутствовавшее нам до сих пор, не побоится перейти Шельду вместе с нами!

    Полководцы вышли из палатки герцога и отдали нужные распоряжения.

    Вскоре весь этот растревоженный людской муравейник глухо зашумел, но можно было подумать, будто ветер резвится в бескрайних камышовых зарослях и высоких травах польдеров.

    Адмирал вернулся на свой корабль.

    Однако антверпенцы не созерцали бездеятельно воинственных приготовлений герцога Анжуйского, и Жуаез не ошибался, полагая, что они до крайности озлоблены.

    Антверпен разительно напоминал улей вечером - снаружи спокойный и пустынный, внутри же полный шума и движения.

    Вооруженные фламандцы ходили дозором по улицам, баррикадировали дома, заграждали улицы двойными цепями, братались с войсками принца Оранского, которые небольшими отрядами прибывали в город. Вступил в него и сам принц Оранский, никем не узнанный, но проникнутый тем спокойствием, той твердостью, с которыми он выполнял все решения, однажды им принятые.

    Принц Оранский остановился в городской ратуше; там он принял начальников отрядов городского ополчения, произвел смотр офицерам наемных войск и, наконец, собрав командиров, изложил им свои намерения.

    Самым непоколебимым из них было намерение воспользоваться действиями герцога Анжуйского против Антверпена, чтобы порвать с ним. Герцог Анжуйский пришел к тому, к чему задумал его привести Молчаливый, с радостью видевший, что новый претендент на верховную власть губит себя так же, как все остальные.

    В тот самый вечер, когда принц Анжуйский готовился к приступу, принц Оранский, уже два дня находившийся в Анверпене, совещался с комендантом города.

    При каждом возражении, выдвигаемом комендантом против плана наступательных действий, предложенного принцем Оранским, тот качал головой с видом человека, изумленного такой нерешительностью.

    Но каждый раз комендант говорил:

    - Принц, вы ведь знаете, прибытие монсеньера - решенное дело; подождем же монсеньера.

    Услышав это магическое слово, Молчаливый неизменно хмурил брови, но все-таки ждал. Тогда взоры присутствующих обращались к большим стенным часам, внушительно тикавшим, и казалось, все молили маятник ускорить приход того, кого ждали с таким нетерпением.

    Пробило девять; неуверенность сменилась подлинной тревогой; дозорные сообщили, что во французском лагере заметно оживление.

    - Господа, - воскликнул, услыхав это донесение, Молчаливый, - вы видите, время не терпит, а ничего еще не предпринято для защиты подступов к городу. Итак, господа, начнем совещаться!

    Не успел он сказать этого, как ковровая завеса над дверью приподнялась, вошел служитель Ратуши и произнес одно лишь слово:

    - Монсеньер!

    В голосе этого человека, в той радости, которую он невольно проявил при выполнении своих скромных обязанностей, чувствовался весь восторг народа и все его доверие к тому, кого почтительно и безлично именовали "монсеньер".

    Не успело отзвучать это слово, произнесенное дрожавшим от волнения голосом, как в зал вошел мужчина высокого роста, величественного вида, с головы до ног закутанный в плащ, который носил с неподражаемым изяществом.

    Он учтиво поклонился всем присутствующим, но его гордый проницательный взор мгновенно распознал среди военных принца Оранского. Неизвестный тотчас подошел к нему и протянул руку, которую принц пожал горячо и с оттенком почтения. Здороваясь, они назвали друг друга "монсеньер".

    После этого краткого обмена приветствиями неизвестный снял плащ. На нем была кожаная куртка, суконные штаны и высокие сапоги. Вооружен он был длинной шпагой, казавшейся частью его самого, за поясом, рядом с туго набитой сумкой, висел небольшой кинжал.

    Когда он сбросил плащ, оказалось, что его сапоги до самого верха в пыли и грязи. Каждый шаг его по каменным плитам пола сопровождался мрачным звоном шпор, обагренных кровью коня, на котором он прискакал.

    Он сел за стол совета и спросил:

    - Ну что, монсеньер? Как обстоят дела? У вас, я полагаю, есть план и нападения и обороны?

    - Мы ждали вас, монсеньер, чтобы сообщить вам его, - ответил бургомистр.

    - Говорите, господа, говорите.

    - Монсеньер прибыл с некоторым опозданием, - прибавил принц Оранский, - и, дожидаясь его, я вынужден был действовать.

    - И хорошо сделали, монсеньер; к тому же всем известно, что действуете вы превосходно. Поверьте мне, в дороге я тоже не терял времени даром.

    Затем он повернулся лицом к горожанам.

    - Лазутчики донесли нам, - сказал бургомистр, - что во французском лагере готовятся выступить; французы решили идти на приступ, но нам неизвестно, с какой стороны последует атака, и поэтому мы велели расположить пушки в равных промежутках на всем протяжении укреплений.

    - Это разумно, - с легкой усмешкой сказал неизвестный, украдкой взглянув на Молчаливого, не проронившего ни слова; многоопытный полководец предоставил горожанам рассуждать о войне.

    - Так же мы распорядились и насчет отрядов городского ополчения, - продолжал бургомистр, - они размещены двойными рядами на всем протяжении крепостных стен, и им дан приказ тотчас ринуться туда, где произойдет нападение.

    Неизвестный ничего не ответил - по-видимому, он ждал, что скажет принц Оранский.

    - Однако, - продолжал бургомистр, - большинство членов совета полагает, что французы задумали не настоящее нападение, а обманное.

    - С какой целью? - спросил неизвестный.

    - С целью запугать нас и побудить к мирному соглашению, по которому город будет отдан французам.

    Неизвестный снова взглянул на принца Оранского. На этот раз ему показалось, что губы Молчаливого искривила усмешка, сопровождавшаяся едва приметным, презрительным подергиванием плеч.

    - Эх, господа, - сказал неизвестный, - вы жестоко ошибаетесь; не к обманному нападению готовятся сейчас французы, нет: вам придется выдержать самый настоящий штурм. Так вот, позвольте дать вам совет, господа: это нападение…

    - Договаривайте, договаривайте, монсеньер!

    - Это нападение вы предупредите: вы нападете сами!

    - Отлично! - воскликнул принц Оранский. - Вот это дело!

    - Сейчас, в эту самую минуту, - продолжал неизвестный, убедившись, что принц поддерживает его, - корабли господина де Жуаеза снимаются с якоря.

    - Откуда вы это знаете, монсеньер? - разом воскликнули бургомистр и все члены городского совета.

    - Знаю, - ответил неизвестный.

    По залу пронесся недоуменный шепот, едва внятный, он, однако, коснулся слуха искусного полководца, только что появившегося на этой сцене, с тем чтобы, по всей вероятности, сыграть здесь главную роль.

    - Вы в этом сомневаетесь? - спросил он спокойным тоном человека, привыкшего бороться с опасениями, вздорными притязаниями и предрассудками купцов и ремесленников.

    - Мы не сомневаемся, коль скоро это говорите вы, монсеньер. Но разрешите сказать вам…

    - Говорите.

    - Что, если бы это было так, нас известили бы об этом…

    - Кто?

    Наш морской лазутчик…

    В эту минуту какой-то человек, подталкиваемый служителем, тяжелой поступью вошел в зал.

    - Ага! - воскликнул бургомистр. - Это ты, мой друг?

    - Я самый, господин бургомистр, - ответил вновь пришедший.

    - Монсеньер, - сказал бургомистр, - вот человек, которого мы посылали в разведку.